Призрак Кальмарского замка

— М-да. Так вот, — сказал Бадан и насвистел пару тактов сквозь зубы. Ирис кашлянул. — М-да, — повторил Бадан и покачался с пятки на носок, разглядывая виноградники на дальних склонах. — То есть отцу настучал ты? — спросил Ирис. — Я не стучал, просто поделился знанием, — ответил Бадан и перевёл взгляд на рыжий мох, покрывавший городскую стену. — И с ремесленником ты тоже поделился, — с горечью сказал Ирис. — Тогда я был на тебя зол за то, что ты меня разбудил! На бесстыжем лице Бадана вроде бы отразилось смущение, но Ириса это не успокоило. — А теперь — за то, что не укладываю тебя обратно в могилку, не подтыкаю саван и не пою заупокойную колыбельную? — ядовито спросил он. — Вроде того, — ответил Бадан и вдруг разулыбался радостно. — Это такой шантаж, понимаешь? Если не поможешь мне упокоиться, я так и буду всем про тебя шептать. — Да всё ты врёшь, — буркнул Ирис. — Тебя же никто не видит и не слышит, кроме меня! — Ну, да, тебе оказана такая честь, потому что разбудил меня именно ты, — кивнул Бадан. — Но я настолько крепко теперь к тебе привязан, что могу внушать мысли о тебе кому угодно. И буду их внушать, поверь мне. — Будь ты проклят! — возмутился Ирис, на что Бадан только отмахнулся беззаботно: — По-моему, я уже. — И так тебе и надо! Бадан посерьёзнел и кивнул: — Я долго над этим думал и иногда склонялся к выводу, что так оно и есть. Но разве человек достоин проклятия только за то, что полюбил? — Я тебя проклинаю не за это, — буркнул Ирис. — И вообще, если тебе так уж хочется надо мной издеваться, делай это хотя бы с честью! — Это как? — удивился Бадан. — Это не вот так! — прошипел Ирис, обведя широким жестом себя, свои порванные штаны и стену. — Сколько можно меня перекидывать через всякие колени и стены? Я не маленький, это унизительно! В следующий раз пусть прикуют к столбу и порют кнутом по спине, как мужчину! Чтобы Катальпа… — Ты не понимаешь, о чём просишь, — перебил его Бадан. — Ещё как понимаю, — заверил его Ирис. Он уже во всех подробностях представил себе, как Катальпа наблюдает за экзекуцией, охая со смесью восторга и ужаса, как он мужественно терпит боль, как его отвязывают и как он падает к ногам возлюбленной, из последних сил шепча слова любви, как потом она его выхаживает, бережно отирая полотенцем и отпаивая травяными отварами. — Не понимаешь, — повторил Бадан. Он стащил с себя рубаху и повернулся к Ирису спиной, демонстрируя россыпи свежих алых рубцов поверх старых белых.