Своя судьба

      Миша подошёл к Жуку и после его слов нахмурился. Наверняка, получил нелицеприятный ответ. Возможно, надо было сказать, что в прямоте Щелкунова есть и значительные минусы. Например, однажды он пришёл в институт и сказал, что встретил Музу. Стоически терпел целый день мои не вполне цензурные шутки. А потом привёл меня на станцию метро и указал на табличку на кассе. Борисова Муза Алексеевна. Так что я проиграл спор о том, что мне она может не зайти в том же качестве. И назавтра я говорил только серьёзно и исключительно без мата. И это, б…., было крайне сложно. Ведь сам Жук вполне неплохо сквернословит. Но когда придуриваются на пустом месте он терпеть не может. Хотя глотку за своих перегрызёт. Конечно, в рамках справедливости. Знаю по себе.       Щелкунов отрицательно помотал головой. Тогда Миша глянул на парту, а потом, как будто передумав, опять обратился к Вальке. Что случилось? Почему они не продолжают играть? Пока я, если честно, вообще не могу понять свою будущую роль в группе. Они и так классные. Даже с долгими перенастройками. Но тусоваться с ними, конечно, прикольно.       Уходя, Валька кинул взгляд на плакаты, а потом очень внимательно посмотрел на меня. Как будто принимал безумно тяжёлое решение. Но поступить по-другому стало бы в его системе ценностей предательством нашей дружбы.       В пятницу я встречаю Щелкунова в институте. Вроде с ним, как и остальными, кроме Миши, мы попрощались на три дня.       — Это твоё окончательное решение? Связаться с ними? Не пожалеешь?       — Валька, ну так просто совпало. Они мне помогли, и я попробую.       — Андрей, чисто по-человечески, всё, как ты говоришь. Но на самом деле, эта компания — очередная возможность для тебя нехило встрять. Помнишь, как ты случайно снёс локтём входную дверь на этаж?       — Ещё бы. Медсестра сказала, что следующий раз я перебью себе артерию или даже поврежу сухожилие. Но я ведь случайно. Мы просто толкались с Илюхой и не рассчитали размеры прохода.       — А теперь ты сам заносишь руку для удара, причём правую. Сечёшь, о чём я?       — Не особо, если честно. До концерта два с половиной месяца, Жук. Если что-то пойдёт не так, я не буду участвовать.       — Меньше, чем полтора, Князев. «Студдебют» в начале марта.       — Ну, извини, перепутал дату. Тогда я точно не успею с подготовкой. Подожди! Ты говорил другое название.       — Не успеешь, значит, займёшься, наконец-то, учёбой.       — Валька, давай, колись, что ты задумал?       — Они к лету собираются выбираться за пределы институтских сцен, поэтому никто не должен выбиваться. Их группа уже сыграна.       — Ничего не прояснил, Щелкунов. Ты хочешь, чтобы я вышел на сцену перед студентами и преподавателями в одиночку?       — Если тебе на публике делать нечего, лучше выяснить это заранее и не тратить ни своё, ни их время. Твои плакаты они и без тебя заготовить сумеют, как я заметил. Могут даже авторские за логотип отчислять, если чего-то добьются.       Его упёртой серьёзности мне, как всегда, нечего противопоставить. Он фактически снова выговаривает мне за зачёт. Правда, на этот раз я его даже не успел ещё завалить. А Жук просто читает животный ужас внутри меня.       — Сдашься прямо сейчас? Нужно быть честным перед самим собой. Эти ребята на своей волне. В их понимании музыка звучит внутри любого человека. Зачем их подводить, чтобы они надеялись на ненадёжного бойца?       — Ты считаешь, что я не потяну?       — Мне отвечать?       Не надо. Я могу просто иногда приходить на репетиции. Как слушатель. Мне там хорошо. Буду рисовать для деканата в их аудитории.       — Андрей, студенты часто занимаются всякой ерундой. Тусуются, гуляют, посещают музеи. Ну тебя, конечно, и так туда не затянуть, но тем не менее. Единственное беззаботное и безбашенное время.       — Зачем ты мне рассказываешь, о чём не имеешь понятия сам? Мы по восемь часов в институте почти ежедневно, кроме воскресенья.       — А будет по двенадцать и без выходных. И без возможности особо проявиться в учёбе. Ни свободной секунды.       — Ты сгущаешь краски.       — Я преуменьшаю.       — Так мне отказаться или попробовать? Я не понимаю, Жук.       — Всё ты понимаешь, Князь. Есть только труд. Никакого злого или доброго рока. Исключительно личный выбор.       Я хочу опять что-то сказать просто ради самих слов. Типа хочет ли он, чтобы я ему доказал свою решительность. Или спросить, почему для него так важно моё решение. Это ведь просто безобидное хобби. Как он сам сказал, часть студенческой жизни. Но тут материализуется Миша.       — Привет, Андрюха, Щелкунов! А если король — это роль, а шут — это судьба? Понятна такая трактовка?       — Нет, Мих. Бред какой-то.       — Пока, народ. Разбирайтесь без меня. Я домой.       — Пока, Валька! Я обмозгую проблему.       — Ну-ну.       Подняв глаза от книги на Мишу, я понимаю, что опять накосячил. Это всё Жук со своей дебютной идеей. Я решил, зачем ждать полтора месяца. Мне показалось, что так пошутить будет весело. Но, видимо, нет. Миша, я больше так не буду. Я думал, что ты точно меня поймёшь. Но раз и для тебя это дичь, то, и правда, сочинять мне не стоит. Так же на меня смотрел Валька, когда я ему прочитал свои стихи после первой и единственной полностью провальной сессии.       Миша тянет меня из их хоровой аудитории, что я чудом успеваю кинуть книгу на парту, а затем волочит в нашу репетиционную.       — Андрюха, покажешь мне свою тетрадь?       — Нет, Миха, не надо.       Нет, Миша. С меня достаточно немой сцены в аудитории. Повторения ругани обычно спокойного Жука я не хочу. Мишино лицо на миг меняется, чтобы потом опять вернуться в обычное состояние. Головомойки, похоже, удалось избежать. Хотя всего на секунду, но мне кажется, что я почему-то ранил его своим отказом.       Миша всучает мне гитару и начинает тараторить, демонстрируя постановку рук на невидимом грифе. Затем, видя мою растерянность, просто сам зажимает струны моими пальцами. И показывает, как играть перебором, а потом боем. Я практикуюсь под его руководством, пока нас не выгоняет вахтёрша. Миша запирает дверь и отдаёт мне два дубликата ключей от неё. Для меня и Вальки. Забирая обе связки, я внезапно чувствую, что пальцы болят, а кисть не гнётся. Я не смогу сегодня рисовать. Совсем никак. Странное ощущение. Я рисовал даже в больнице и с высокой температурой. Но это ведь временно. Дальше я освоюсь и тогда… Тогда я буду разучивать их музыку. Её не очень много. Так что всё устаканится. У меня просто… Их музыка очень красивая. Как на пластинках, которые я просил батю ставить по много раз подряд, пока не научился попадать иглой в нужную песню сам. Тот, кто её написал, меня восхищает. Нужно найти его пластинку или кассету. Я пропустил момент, когда Миша начал мне что-то объяснять.       — Мих, я прослушал. Повтори, пожалуйста.       — Завтра покажу тебе, как правильно петь. А нет, чёрт. Дежурства. Ну в понедельник. После твоей работы.       — Зачем? Я могу петь под твой голос. Или как на коридоре. Могу и громче орать.       — Хочешь операцию на связках? Не очень хорошая идея. Лучше сразу учиться, как правильно. Потренируешься немного, а потом в привычку войдёт. Гитару бери с собой, на выходных позанимаешься.       Валька меня предупреждал. Без выходных. Без возможности рисовать. И такой должен быть мой выбор? Оставить врождённый дар ради приобретённых навыков? Это у них талант в музыке, а я художник. Жук прав, я ненадёжный боец. У нас разные дороги, я ошибся.       В автобусе я всё-таки достаю тетрадь и карандаши. Даже если завтра я не смогу ничего делать руками, нужно хотя бы попытаться рисовать. Меня просили придумать эмблему для актёрского конкурса. Я, не думая о точности движений, быстро набрасываю лицо в странной шляпе, зачем-то прибавляя к нему ладони по бокам. Не стоит заставлять себя силой. Но этот рисунок, как будто манит меня, и я забыв про ноющие кисти, совершенствую его всю поездку, чуть не пропустив свою остановку. Шут — это тоже просто роль, Миша.