За кромкой гор

      Эркен перед отъездом велел оставаться в Арисале и смотреть в оба. Собственно, велел не только Барну, но и своим наемникам. Но те особого рвения в поисках сбежавшего итарка не проявляли. Даже перспектива выслужиться перед купцом и заработать десять золотых — целую кучу денег — не привлекала их так сильно, как возможность с утра до вечера пить и угощаться за его счет. Мирная жизнь, отсутствие привычной дисциплины и лишние деньги действовали разлагающе. Если они и выбирались на улицу, то лениво слонялись по одним и тем же местам, почти не приглядываясь к прохожим, а к обеду опять оказывались на привычном месте. Было договорено, что если они что-то узнают, то дадут ему знать, и наоборот. Но похоже было, что в деле поимки негодяя Барну придется рассчитывать только на себя самого. Ну и еще на обещанную награду, шпионов Эркена или просто на счастливую случайность. Купец был почти уверен, что Рейкелл все еще скрывается в окрестностях Арисаля, и Барн с утра до вечера кружил по улицам в надежде повстречать его и уж больше не упустить.       Вначале город если и произвел на него впечатление, то неприятное. Особенно не понравилась Барну слишком большая разница между бедными районами и богатыми. Даже большая, чем в Эйнасе. Впрочем, тогда, в Эйнасе, Барну и в голову не могло прийти слоняться по улицам, как какому-то зеваке, не до того было — он был занят с утра до вечера. А в других больших городах, которые он проезжал с Гальвеном, они и вовсе оставались только на пару дней. Таким образом, Арисаль был первым крупным городом, в котором Барн задержался надолго, смог подробно изучить его улицы, площади и переулки, красивые и жуткие кварталы, влиться в повседневную мирную жизнь, узнать, как горожане работают и празднуют. Со временем первое неприятие улеглось, Арисаль и его жители раскрывались перед ним все больше, с разных сторон, порой неожиданных.       Раньше Барну казалось, что день в городе начинается позже, чем в деревне. Но теперь он изменил свое мнение. Вот, например, пекари начинали работу не то что на рассвете, а еще глубокой ночью. С предрассветных сумерек по улицам разносился мощный, ни с чем не сравнимый аромат свежеиспеченного хлеба. Барн был совершенно сыт и все же не мог не втягивать носом этот всепобеждающий, перекрывающий другие, куда менее приятные, запах, чувствуя, как во рту собирается слюна. А там уже на работу выходили мусорщики, уборщики и все те, кто, невидимые и незаметные, следил за порядком и чистотой на улицах. Распахивались окна в надежде ухватить кусочек утреннего солнца, открывались мастерские, оживали улицы.       В небольшом домишке, похожем на игрушечный, втиснутом между двумя соседними домами, прямо из единственного выходящего на улицу окна продавали свежие вафли. Начинку можно было выбрать самому. Здесь с утра толпились местные сладкоежки, норовя заглянуть в окошко, чтобы своими глазами увидеть, как хозяйка заливает тесто в формы или вынимает из печи готовые вафли, щедро поливает сладким ягодным сиропом, медом или толстым слоем густых желтоватых сливок...       С грохотом открывались деревянные ставни лавок, откидывались вперед, превращаясь до самого закрытия в широкий прилавок. На нем выстраивалась всякая всячина. Съедобные и несъедобные товары на любой вкус и кошелек. То один, то другой рыночный ряд брал Барна в плен. Он подолгу рассматривал выставленные на продажу красивые вещи, например, кухонную утварь, инструменты и даже хорошо сделанную глиняную посуду. Не потому, что ему нужен был кувшин или миска. А потому что простые, но благородные линии радовали глаз.       Насмотревшись на товары и на покупателей, которые порой выглядели еще занятнее, он проходил дальше, туда, где на остром мысе, в самой точке слияния двух рек, стояла знаменитая бронзовая колонна, посвященная Ренизи. По всей колонне снизу вверх вился рельеф, на котором выпуклые человечки в традиционных костюмах сражались, танцевали, строили, опять сражались. Было их так много, замерших в разнообразных позах, безымянных жителей Арисаля, а может, и не только Арисаля, а всего Пандари, что рябило в глазах. А наверху стояла Ренизи и смотрела вниз, на своих детей, с кроткой и понимающей улыбкой. Налюбовавшись на колонну, Барн переводил взгляд на воду. Отсюда хорошо было видно место, где встречались струи двух рек. Воды Сиаль были заметно светлее, Кротицы — темнее, они вливались друг в друга, объединялись в один серый поток и уже вместе неслись к далекому морю. Барну нравилось думать, что когда-нибудь всем дарийцам удастся преодолеть противоречия и непонимание между собой, и они вот так объединятся в единое целое, дружно стремящееся в одном направлении.       В этот день, вернувшись в гостиницу после того, как он полдня почти бесцельно таскался по городу, только чтобы в очередной раз не встретить негодяя, который как сквозь землю провалился, Барн обнаружил там наспех нацарапанную записку от Вирены. Они с Сореном наконец-то тоже добрались до Арисаля и разыскали его здесь, вот только на месте не застали. Всю усталость и раздражение как рукой сняло. Он помчался по указанному Виреной адресу. Нужный квартал он нашел быстро — успел за последние дни изучить Арисаль — но дальше пришлось немало поблуждать в узких и кривых переулках и поспрашивать людей. Наконец, перед ним возник описанный Виреной желтый трехэтажный дом. Да, этот, должно быть, тот самый! Напротив сапожной мастерской, вход в которую украшал вместо вывески огромный сапог, как будто сшитый на великана. Огромный и, тем не менее, настоящий, кожаный. В другое время Барн задержался бы, чтобы рассмотреть как следует, вдоволь налюбоваться этим удивительным произведением сапожного искусства, но сейчас он так спешил и был настолько взволнован, что едва мазанул по сапогу взглядом.       Встреча вышла сердечной. И Вирена, и Сорен так тискали его в объятьях, что дыхание перехватило. Особенно почему-то от объятий Вирены. Выглядели оба выспавшимися и бодрыми. Им явно пошел на пользу отдых после штурма Стлин Нат Альсар. Рука Вирены, судя по силе объятий, больше не доставляла ей беспокойства. Спрашивать Барн не стал, зная, что такая забота о ее здоровье только разозлит девушку.       Сорен за время, что они не виделись, приоделся. Прежнюю обтрепанную одежду сменила новая. Особенно Барна поразила его ярко-синяя бархатная куртка с красными рукавами. Вирена была одета в свою обычную одежду скромных походных цветов, но тщательно постиранную и аккуратно заштопанную. И волосы ее выглядели как-то непривычно.       — Что смотришь? Помыла я их! — насмешливо бросила девушка, перехватив его взгляд.       — Полдня сегодня отмачивала в каких-то настойках и отварах, мазала пастами, а оставшиеся полдня начесывала, смотреть противно было! — тут же наябедничал Сорен. Вирена нахмурилась, очевидно, недовольная его откровенностью:       — Да тебе-то откуда знать? — сердито спросила она.       — Как будто я не видел?! Как ни проходил мимо, ты мылась и мазалась, мазалась и мылась.       — Почему ты вообще все время проходил там, где я мылась? Другого места и времени не нашел, да?!       — Какого места?! Какого времени?! Я же говорю, ты на полдня развела эту ведьмину кухню, никак не меньше. Там не то что тебя, десяток лошадей с нестриженными хвостами можно было вымыть дочиста. Мне что, нужно было сидеть на месте все это время, закрыв глаза и уши?!       — Неправда!       — Ну хорошо, не десяток, тут я, пожалуй, погорячился. Всего три-четыре небольшие такие дикие лошадки!       Барн улыбался до ушей, слушая привычную дружескую перебранку. Как же он был счастлив снова встретить обоих!       — Я не задержусь здесь, в Арисале, надолго, — рассказывал Сорен. — Наши собираются в предгорьях Гулланктора. Многие хотели бы добить гадину в ее логове.       — Не пойму, зачем так обязательно ехать туда? — сказала Вирена, очевидно, продолжая давний, много раз пройденный спор. — Все равно Гулланктор никому не преодолеть. Он, как известно, выше неба. А даже если бы его можно было преодолеть? Зачем вам покорять бесплодные, холодные горы, ледяные даже в разгар лета, за которыми до самого океана тянутся сухие степи?       — Да, но там, на берегу океана — богатый Таннелон.       — Дался тебе этот Таннелон. Итарки его построили, итарки в нем и живут. А если и попадется пара дарийцев, так они дарийцы только по названию. Ну и на что этот город нужен?       — Итарки же занимали наши города? Почему бы нам не занять их?       — Занять, занять... — передразнила его Вирена. — Занялся бы ты лучше чем-нибудь полезным, хватит строить из себя героя-завоевателя!       И обернулась к Барну:       — А я привезла с собой Нию, мою маленькую кузину, помнишь, я о ней говорила?       Конечно, Барн помнил. И девушка, гордая до смешного, тут же потащила его знакомиться с новообретенной родственницей.       — Заехала навестить ее, поговорить, — рассказывала Вирена, быстрым, слишком размашистым для женщины шагом поднимаясь впереди Барна по узкой, двоим не разойтись, скрипучей лестнице. — А она меня сразу узнала, хотя три года не виделись. Так и повисла на мне, так, что не оторвешь. Ну что тут было делать? Пришлось сразу забрать от мастерицы. Так эта злобная женщина еще возмущалась, требовала возмещения за понесенные убытки. Она, мол, потратила на мою кузину много сил и времени, та ей столько и столько дорогих ниток перевела, и что теперь? Все труды и хлопоты напрасно? Кто отрабатывать будет?       Я еле сдержалась от того, чтобы ответить ей, как она этого заслуживала. Не хотелось пугать других девчонок-учениц, которые тут же рядом сидели, притихшие, как зайчата, ушки прижавшие... Пришлось оставить ей немного денег, чтобы заткнуть рот. А ведь деньги у меня не лишние. Да впрочем, не стоит она, стерва эта, чтобы о ней говорить и лишний раз ее поминать. Вот, лучше познакомься с моей маленькой сестричкой!       Ния обнаружилась в крошечной комнатке, которую снимала для них Вирена, на скамье у окна. И оказалась действительно маленькой. Куда ниже и щуплее, чем положено было бы в ее возрасте, с заостренными чертами серого, совсем не тронутого загаром лица. Девочка, не слишком похожая на Вирену, даром что кузина, еле подняла глаза от рукоделия, очень тихо и застенчиво поздоровалась с Барном и тут же вернулась к работе.       Чувствуя, что боевой подруге приятно такое внимание, Барн попробовал осторожно, терпеливо разговорить девочку. Сама Ния не проявляла инициативы, но на вопросы отвечала. Правда, первое время приходилось наклоняться к девочке поближе, чтобы разобрать, что она говорит, но постепенно ее речь зазвучала немного громче и увереннее, или это просто Барн лучше приспособился ее разбирать. Но даже отвечая на вопросы, немного ожив и оттаяв, Ния ни на мгновение не прекращала плести кружева.       А посмотреть на ее работу стоило! Перед Нией лежала цилиндрическая темно-серая подушка, густо утыканная булавками с цветными головками. Должно быть, там были сотни булавок. На взгляд Барна, они казались просто беспорядочно воткнутыми куда попало, но он догадывался, что в этой видимой беспорядочности присутствует незаметная ему, но прекрасно известная Ние закономерность. Ее чисто вымытые, а только такими можно было прикасаться к работе, пальцы сновали над булавками, ловко оплетая их нитями тонкой белой пряжи. У Барна не получалось даже уследить глазами за каждой. Нитей было много, каждая была намотана на тонкий деревянный цилиндрик. А с края уже свисала готовая часть кружева. На фоне темной подушки узорчатое кружево казалось пронзительно белым и воздушным, как свежевыпавший снег.       — Ты — настоящая мастерица, Ния! — искренне восхитился Барн ее искусством и терпением, разглядывая сложный узор, в самом деле казавшийся сотканным из огромного множества пойманных в танце снежинок.       — Я?! — простодушно удивилась девочка. — Что ты! Мне еще даже до подмастерья учиться и учиться.       — Вот такая она у меня. Кружевница, — тепло улыбнулась Вирена, глядя поверх склоненной над работой головы Нии. — Хотелось бы, конечно, пристроить девчонку в хорошее местечко, где ее не будут так притеснять, как у прошлой мастерицы. Нет, я понимаю, что без строгости никакая учеба не дается, но все же…       Она вздохнула и покачала головой:       — Но все это потом. Сперва найду работу и денег подкоплю, иначе хорошие мастерицы и разговаривать со мной не станут.       А искать Вирена решила здесь, в Арисале.       — Чем этот город хуже других? — объясняла она Барну. — Не может быть, чтобы в нем, таком огромном, не нашлось для меня хорошего места. А я уж работы не боюсь!       Барн подозревал, что Вирена выбрала Арисаль потому, что это был ближайший к Гулланктору крупный город. Она, конечно, собиралась дождаться здесь возвращения уехавшего Сорена. Должен же он был когда-то вернуться. Хотя пока не возвращался, и никаких вестей от него не приходило. От Эркена тоже ничего не было слышно. А все нанятые им для поисков как сквозь землю провалившегося итарка только руками разводили.       В эти дни вынужденного безделья, когда Барн не мог даже отвлечься работой, как в деревне у переправы, он почти каждый день навещал Вирену и Нию. Вирена упорно искала возможности заработать, но с каждым днем ее настроение становилось всё более мрачным. Ей уже не раз отказали, сказав, что сейчас нет недостатка в ищущих работу мужчинах, на что нужна она?        — Знаешь, что я придумала? — сказала она Барну однажды вечером. — Обращусь-ка я назавтра в ратушу. Пускай отцы города мне помогут. Это будет только справедливо. В конце концов, я сражалась и за их свободу и процветание.       Сказано, сделано. И на исходе следующего дня Вирена уже рассказывала о том, чем закончился ее поход.       — Приняли меня там как какую-то важную особу. Аж прервали ради меня какое-то заседание. Хвалили наперебой, мол, я и героиня, и чуть ли не главная причина победы над итарками. Как будто я их десятками голыми руками расшвыривала. Даже какую-то ленту расшитую на шею повесили. Правда, без медальки. Я ее Ние отдала, ленту эту, можешь потом посмотреть, если захочешь. Ну, думаю, голубчики, теперь не отвертитесь, сегодня я без работы точно не останусь.       Вот и пожаловалась, что мне места нигде нет, якобы мужчин всюду полно. И, представь себе, тут же, откуда ни возьмись, выкатился ко мне из толпы отцов города такой господин Натрам, владелец ткацкой мануфактуры. Выкатился и говорит, мол, вот ему люди всегда нужны, он даже предпочитает нанимать женщин. Весь такой дружелюбный, и на вид кругленький, гладенький и аккуратненький.       «Пойдем со мной, дорогая Вирена, покажу тебе свою фабрику!»       Ну я и пошла. Представь себе огромное здание, как сарай, но очень большой. И внутри совершенно пустое. Ну то есть не пустое, а наоборот, шумное и полное народу. Но никаких тебе перегородок, только внешние стены — голые, кирпичные, и железный потолок, а по всему сараю стоят ткацкие станки, страшно трясущиеся и лязгающие. Потолки там высокие и почему-то закопченные до черноты. Шум от станков как будто многократно отражается от них. Чтобы тебя услышали, приходится орать, даже если хотел бы говорить потише.       А в соседнем сарае, тоже не маленьком, все тонет в белом тумане из плавающих в воздухе шерстинок. Там сидят чесальщицы и с утра до вечера чешут шерсть для ткачей... Есть еще и стригали. Есть гладильщики, что разглаживают готовую ткань. Какая же там у них жара! Зимой, наверное, еще ничего, а летом заглянешь и сразу же выскочишь. После этих сараев воздух Арисаля покажется сладким и свежим, как утром в полях, а городской шум — приятной музыкой...       Вот так сарай за сараем обошли мы всю мануфактуру, вернее, я обошла, а этот Натрам весело катился впереди, ничему не удивляясь и не пугаясь, всюду заглядывая и примечая малейший непорядок, успевая раздавать по дороге указания своим работникам. И одновременно умудрялся хвастать мне, какой он рачительный и щедрый хозяин, настоящий благодетель для своих рабочих. Раньше, мол, на таких мануфактурах нередко заставляли работать преступников. Но у него не так, все работают совершенно добровольно. Я не выдержала, сказала, что добровольно вряд ли кто-то согласится запирать себя на целый день в один из этих сараев. Неужели избавление от власти итарков ничего не изменило в положении фабричных рабочих?! А он ответил, что сейчас действительно такое время, когда все меняется, но некоторые вещи всегда остаются неизменными.       — Так что, этот Натрам готов дать тебе работу?       — Готов-то он готов. Он сказал мне, что я могу свободно выбирать, начать ли мне чесальщицей, или, если решусь, конечно, если у меня хватит пороху, сразу идти работать на ткацком станке. Это самое выгодное, мужчинам-ткачам он платит пятьдесят медяков за рабочий день, женщинам — тридцать пять. Потому как это только справедливо, они ведь слабее и работают медленнее. Но мне, как доблестной воительнице, он готов платить аж сорок пять...       — Но ты отказалась? Я имею в виду, ты ведь не согласилась работать на не в меру щедрого Натрама?       — Я была уклончивой, не сказала ни да, ни нет. Мне ужасно не хотелось бы… Но кто знает, может, и придется. Я намекнула, что у меня есть и другие предложения, хочу все обдумать, прежде чем окончательно решать.       — А что он? Рассердился?       — Вовсе нет. Пообещал, что подождет меня, с такой улыбкой, как будто точно знал, что на самом деле у меня нет ничего другого на примете.       Вирена вздохнула и покачала головой:       — А я-то действительно надеялась на то, что в ратуше мне помогут с поисками. И ведь не сказать, что не помогли.       — Брось, Вирена, ты найдешь другую работу, получше. Просто нужно искать и не сдаваться. Рано или поздно тебе повезет.       — Лучше бы рано, конечно. Знаешь, хозяйка, что сдает нам с Нией комнату, посоветовала мне поспрашивать в тавернах. Там часто ищут шустрых женщин на место подавальщицы. А я... Я, конечно, готова на любую работу, пусть самую тяжелую. Но подавальщицей в таверне — это как-то… — на лицо Вирены легла тень, брови сердито нахмурились, но она продолжила с усилием: — Да что там, на самом деле, я согласна бегать с подносами и разносить пиво всяким оболтусам. А если кто станет распускать руки, сразу получит по ним. Беда в том, что там я не накоплю быстро нужной суммы. Да и медленно тоже не накоплю. Голодными мы с Нией, конечно, не останемся, в таверне кормят бесплатно. Но платят так мало, что даже неполные три серебрушки, предложенные Натрамом, покажутся хорошей суммой. А ведь я обещала Ние, что заработаю на все, что нам необходимо...       Тут девочка, которая до того только прислушивалась к их разговору, робко пискнула, что и она тоже могла бы зарабатывать.       — Да ты кто такая?! Зарабатывать она будет, тоже мне, — возмутилась Вирена. — Тебе учиться надо, не работать.       — А что, если мы станем продавать мои кружева...       — Как ты это себе представляешь? Кружева сами по себе не продадутся. Тут одно из двух — или сидеть целыми днями на рынке и уговаривать покупателей, или сидеть дома и плести кружева.       — Какая разница, где сидеть? Я могла бы плести их прямо там, на рынке.       — И что это вышли бы за кружева? Ты работала бы второпях, отвлекалась на прохожих. Получалось бы возни много, а толку чуть, ведь место-то торговое, оно тоже не бесплатное. Да те же нитки. Белые и еще цветные. А к ним еще шпульки, булавки, крючки...       Ния смутилась, покраснела и уставилась вниз, как будто хочет провалиться сквозь землю. Глядя на нее, Вирена тут же смягчилась:       — Ты только не думай, я не такая, как твоя прежняя мастерица. Мне денег на нитки не жалко. Просто ты уже сейчас плетешь очень красивые вещи, любо-дорого посмотреть. Я не хочу, чтобы ты свой талант растратила на всякую дешевку, на халтуру. На то, что плетется побыстрее и попроще, без души и выдумки, только ради хлеба насущного. Тебе надо учиться, и, может, ты со временем станешь одной из тех мастериц, чьи кружева стоят так, как будто они из серебра сплетены, не из простых нитей!       Девочка послушно кивнула два раза, возможно, просто чтобы не спорить со старшими.       — Вот такая она. Настоящая жизнь. А ты говоришь — справедливость, — мрачно подытожила Вирена, обращаясь к Барну.       — Я-то думал, что после нашей победы справедливости будет больше.       — Ее и стало больше, — усмехнулась Вирена, — только, очевидно, не для всех.       И снова, как и все дни до этого, девушка рано утром собиралась, одевалась скромно и аккуратно, в темное платье и чистый передник, выходила из дома, полная надежд, чтобы вернуться назад ближе к вечеру, мрачной и усталой. Когда знакомые спрашивали ее о том, как продвигаются ее поиски, она каменела лицом. А Барн уже и вовсе перестал задавать всякие вопросы про работу, чтобы не огорчать ее лишний раз. Деньги Вирены понемногу таяли, расходились на проживание, на еду и всякие мелочи. Призрак ткацкой мануфактуры маячил все ближе.       Можно было попытать счастья в других городах, поменьше, но девушка и слышать об этом не желала. Путешествие, особенно вдвоем с Нией, которая по хрупкости здоровья не могла ночевать прямо на дороге или в поле, само по себе было делом затратным. И, наверное, Вирена все еще ждала возвращения Сорена. Имело смысл оставаться на прежнем месте, чтобы тому потом не пришлось ее разыскивать.       Он вернется. Непременно вернется. И тогда все у Вирены и Нии наладится. Сорен точно найдет работу, чтобы прокормить всех троих. Они с Виреной будут хорошо смотреться вместе — признавал Барн. Оба храбрые и решительные.       То, что ему самому нравилась эта девушка, не играло никакой роли. Сорен был во всех отношениях более интересным и блестящим, он сразу заполнял все место в комнате, его громкий, уверенный голос и широченная белозубая улыбка, глядя на которую, нельзя было не улыбнуться в ответ. Неудивительно, что Вирена выбрала его. Повторялась история первой любви Барна, только в этот раз он ничем не показывал своих чувств. Лучше оставаться просто старинным товарищем, с которым связано много воспоминаний. Тем, с которым можно пошутить и посмеяться. И которому можно доверить самые тайные мысли.       Как-то, когда Ния не слышала, Вирена призналась Барну, что жалеет о том, что слишком рано оставила повстанческую армию, и тоскует по недавним походным временам. Ясно, что она пошла на это только ради девочки. А теперь скучает по прежней независимой жизни, запертая в Арисале, разлученная с любимым человеком...       Барн часто накупал продуктов, сырого мяса и овощей, и приносил все это добро к Вирене с Нией, оправдываясь тем, ему лень готовить самому. Вирена со снисходительной улыбкой стряпала ужин из принесенного им, и они ужинали втроем. Вот и сегодня Барн, дойдя до рынка, прошел в съестные ряды. Все необходимое для совместного ужина уже было куплено, когда внимание Барна привлекли лотки с глазированными пряничными овечками. Удивительно рано в этом году начали продавать праздничную выпечку. Ведь до праздника Даров Ренизи в конце лета оставалось много времени. Но, может, в больших городах всегда так?       Барн задумчиво прошелся взад-вперед, выбрал лоток с самыми симпатичными и пухлыми овечками, в которые были продеты алые бархатные ленточки, и купил одну с розовыми кудряшками из глазури для Нии — пускай девчонка порадуется. Она не выглядела так, как будто ей в прежней жизни часто доставались такие лакомства.       Барн уже успел покинуть ряд, но внезапно остановился, вернулся обратно. И, кажется, изрядно удивил торговца, когда приобрел у него вторую овечку, щедро украшенную голубой глазурью. Для Вирены. Он надеялся, что девушка не слишком рассердится. А даже если и рассердится... Даже если вместо «спасибо» начнет грозно допытываться, за кого, собственно, Барн ее держит, за такого же ребенка, как Ния?! Ну, пускай себе сердится, но после все же примет это нехитрое подношение и немного порадуется ему.       Направляясь к дому, где жили Вирена с Нией, Барн погрузился в привычные размышления. Он раз за разом отгонял их, но они упорно возвращались. Что, если все-таки пойти на сделку с Эркеном, что тогда? Барн получит прекрасное место с перспективой повышения и очень достойное жалование. Он сможет помочь друзьям, в первую очередь Вирене. Для себя она не приняла бы денег, но ради будущего кузины точно примет. Они смогут найти для Нии самую лучшую и добрую мастерицу. Девочка продолжит свое образование. Все у них наладится.       Разве отказ от мести не стоит всего этого? Барн уже ничем не мог помочь тому ребенку, которым он сам был когда-то. Не мог помочь Ульси. Зато мог сегодня и сейчас помочь двум очень хорошим людям. Но при этом предать память наставника...