За кромкой гор

      Пока он трудился над сооружением колодезного навеса, Ниса держалась поблизости, готовая подать тот или иной инструмент, принести кувшинчик козьего молока или вообще как-нибудь услужить ему или облегчить его труд. Это смущало Барна, и он начал расспрашивать ее о жизни, чтобы удержать на месте и отвлечь от этого мельтешения. Уверившись в том, что Барн не собирается ни словом попрекать ее сыновей, бросивших работу на полпути, она совсем оттаяла, прониклась к нему доверием и разговорилась. Присев на ненужные пока заготовки, старушка вспоминала события, которые происходили в деревне сорок и пятьдесят лет назад, праздники и несчастные случаи, и Барн дивился ее прекрасной памяти и ясности суждений.       — Одиночество и хорошо, и плохо, — рассуждала Ниса, — в молодости порой кажется, будто больше всего необходим покой и тишина, никто не нужен рядом, от всех так устала... Но это мимолетное чувство. Чем дольше живешь, тем яснее понимаешь, что нет в нем ничего хорошего. А плохие люди одиночества совсем не выдерживают. Их в одиночестве одолевают мысли и воспоминания обо всем том, что им хотелось бы забыть…       Обтесывая столбик, который должен был держать навес, Барн завел с Нисой разговор о том, что снова и снова приходило ему в голову в последние дни:       — Вот если уж говорить о плохих людях...       — А что с ними?       — Скажи, Ниса, все твердят, что жажда мести — плохое чувство. Что оно сердит и огорчает Ренизи. Что месть — против ее заветов, поэтому не приносит мстящему утешения или облегчения. И что те, кто преследует врага до конца и мстят ему, сами разрушают себя и потом жалеют, потому что чувствуют опустошенность и тоску. И что месть не уменьшает количество зла в мире, а увеличивает его. А что думаешь ты?       Ниса задумчиво провела сухой морщинистой рукой по краю колодца.       — Так уж вышло, что я еще никому никогда по-настоящему не мстила…       Барн вздохнул, понимая, что сглупил. Нашел кого спрашивать. Он ведь видал такое, о чем эта милая, добрая старушка и понятия не имеет. Откуда ей знать, как ему поступить? Между тем Ниса продолжила свою речь:       — Но в длинной жизни всякое случалось. Бывало, что люди причиняли мне горькие обиды. Или не мне, но я просто знала про них что-то очень плохое... Я никому не мстила, но некоторых никогда не смогла простить. Избегала, ненавидела и желала всего самого плохого, даже смерти!       Ниса нахмурила брови, сузила глаза, вспоминая, и Барн вдруг подумал, что не хотел бы оказаться на месте тех, кто так рассердил ее.       — И когда у них после случалась беда… Не могу сказать, чтобы я сожалела или стыдилась своих мыслей. Скажу тебе больше. Когда один скверный человек утонул во время весеннего паводка, мне было приятно. Не помню ни опустошения, ни тоски, только радость, что негодяй наконец-то получил по заслугам. После его смерти зла в мире точно стало меньше! Вот я и думаю, что месть не может быть так уж плоха, как говорят. В крайнем случае не почувствуешь никакой особой радости. Но страдать-то точно не будешь.       — Я понял тебя, — удовлетворенно кивнул Барн, не отрываясь от работы.       Рейкелл уже долго шел по лесу. Нога ныла, хотя и не слишком сильно, к тому же он успел устать и проголодаться. И все сильнее хотелось пить. Рейкелл как раз обходил очередной вставший на его пути завал из веток и полусгнивших стволов, когда его внимание привлек какой-то звук, отличный от шелеста листвы и птичьего пересвистывания. Чем дальше он шел вперед, тем больше убеждался, что ему не почудилось и он действительно слышит впереди журчание воды. Уже донесся желанный запах влажной земли и воды. Сперва легкий, он делался все сильнее. Еще несколько шагов, и в просвете деревьев мелькнул неглубокий овражек, по дну которого тек ручей. Рейкелл торопливо напился, потом умылся, старательно стирая с рук присохшую к ним чужую кровь и сажу. Потом разулся и вступил в быструю, приятно-прохладную воду, коричневатую от донного ила, но насквозь просвеченную высоко стоящим солнцем. По поверхности скользили водомерки, стайки совсем крошечных мальков толклись на мелководье, поближе к середине ручья мелькали рыбки побольше, размером с ладонь.       Испуганные его возней, обитатели ручья мгновенно брызнули в разные стороны, но вскоре вернулись назад. Хотя, возможно, это были новые рыбешки, которые выглядели точно так же, как и прежние. Успокоенные неподвижностью того, что вторглось в их водяной мирок, они деловито сновали совсем близко, то и дело тыкаясь твердыми носами в ноги, то ли случайно, то ли из любопытства. Рейкелл некоторое время наблюдал за беспечными рыбешками, не желая размениваться на мелочь. И только дождавшись появления достаточно крупной, серебристо-серой, с розоватыми плавничками, одним точным движением выхватил намеченную жертву из воды и отшвырнул подальше на берег. Рыба, так неожиданно вырванная из своей стихии, извивалась и трепетала на траве, не понимая, что с ней случилось и почему...       Рейкелл отсек ей голову кинжалом, потом вспорол брюшко, выпотрошил и промыл в воде ручья, на несколько мгновений замутив ее красным и бурым и снова распугав рыбью мелочь и шустрых водомерок. До этого момента все шло хорошо, даже прекрасно. Но тут мелькнула тревожная мысль. Рейкелл торопливо ощупал, обхлопал надетую на нем чужую куртку, и его тревога подтвердилась. Так и есть, развести огонь нечем! Куртка была совершенно, абсолютно пуста. Ну что за идиот не носит с собой огниво?!       Впрочем, стоять и проклинать бывшего владельца куртки было совершенно бесполезно. На самом деле Рейкелл должен был раньше вспомнить об этом. Когда переодевался, или хотя бы когда договаривался со жрецом. Получалось, что сам во всем и виноват, а про это думать совсем не хотелось.       Он мрачно уставился на свою добычу. Итак, у него есть рыба. И нет возможности ее приготовить. Конечно, можно развести огонь и без огнива. В конце концов, у него был кинжал, а раздобыть коры и мха на растопку в такую погоду можно будет без труда. Отыскать камень, достаточно сухой и твердый, попробовать кинжалом высечь искру... Но сколько же времени и усилий понадобится для всего этого?! И терпения. И еще неизвестно, получится ли...       А значит, просто жевать и ни о чем не думать! В конце концов, эта рыба свежая и съедобная. А еще совершенно сырая, холодная, полная колючих костей, склизкая...       Несколько дней спустя Рейкелл значительно продвинулся на юго-запад. Погода благоприятствовала пешему путешествию. Теплая и непривычно сухая — за все время не случилось ни одного дождя. Некоторые лесные ручьи успели сильно обмелеть, но пока Рейкелл не испытывал недостатка в воде. А вот с едой дела все еще обстояли плохо. Он перебивался сырой рыбой, прошлогодними орехами, грибами, в общем, всем, что мог поймать или сорвать быстро, на ходу, без того, чтобы убивать на приготовление еды по полдня, и утешал себя мыслью, что зато быстрее попадет в безопасное место.       Днем он оставался под защитой леса, там же и спал, а открытые места старался пересекать по ночам. К несчастью, вскоре ландшафт должен был измениться — чем дальше на юго-запад, тем меньше спасительных укрытий. В предгорьях лесов и вовсе нет, только пустоши, заросшие жесткими травами.       Достигнув опушки очередного леса, когда солнце еще стояло высоко, он увидел впереди открытое пространство, криво расчерченные желто-зеленые поля, за которыми темнели крыши небольшой деревни. Ничто в этой идиллической картине не внушало опасений, ни на первый взгляд, ни на второй. Рейкелл перевязал на манер шарфа довольно грязную тряпку, прежде повязанную на ногу. Ждать было нечего, и он решительно ступил на идущую вдоль края полей тропинку. Шел открыто, размеренным шагом. Если красться и прятаться, то привлечешь к себе больше внимания, а так путник и путник. Разве что без поклажи, что странно, но тоже случается.       Пока Рейкелл подходил к незнакомой деревне, успел разминуться с несколькими ее обитателями, которые мимоходом благословили его именем Ренизи (он эхом повторил за ними ритуальные фразы, надеясь, что делает все правильно), но в остальном не удостоили прохожего человека лишнего взгляда.       Солнце клонилось к закату, когда он вступил в деревню. На пыльной дороге, исчерченной следами колес, что-то ожесточенно клевала не менее пыльная одинокая курица. Заметив излишне заинтересованный взгляд Рейкелла, она прервала свое занятие и торопливо поднырнула под низкий забор. Забор этот не был, конечно, серьезным препятствием, но Рейкелл пожал плечами и отвернулся. Как бы он ни был голоден, но гоняться среди бела дня за чужой курицей считал ниже своего достоинства. И вообще ему было не до того. Потому что там, впереди, уже мелькнула сияющая на солнце лента реки. Он, наконец, добрался до Сиаль!       Теперь следовало ее пересечь. Местные жители пользовались для этих целей неуклюжим самодельным паромом. Некоторое время Рейкелл, как будто отдыхая, опершись на чью-то изгородь, издали наблюдал, как паром плавно ходит туда-сюда. Очевидно, людей, желающих воспользоваться переправой, было немало.       Вот и ему тоже хотелось ею воспользоваться. Сиаль — река широкая, с быстрым и сильным течением, с торчащими там и тут из воды камнями — того и гляди приложит неосторожного пловца головой — представляла собой серьезное препятствие. Нет, Рейкелл совершенно не горел желанием преодолевать ее вплавь. Да и зачем так рисковать, когда есть более безопасный и удобный путь?       Лучше, наверное, пока не соваться к парому, где тесно, все на виду, и кто-нибудь излишне любопытный обязательно опознает его. Тем более, Рейкелл заметил вооруженных мужчин, которые тоже грузились на паром. Выглядели они совсем как мятежники, осаждавшие Стлин Нат Альсар. Теперь, похоже, вся эта разбойничья банда расползлась по окрестностям. Или даже целенаправленно двигалась в сторону Гулланктора? То есть туда же, куда нужно было ему. Это делало дальнейшее путешествие особенно опасным. Но не сидеть же на этом берегу злые-духи-знают-сколько времени? Нет, на такое ему точно не хватит терпения.       Допустим, пока светло, воспользоваться переправой не удастся. Но что насчет ночи? Рейкелл миновал деревню, но к реке не пошел. Вместо этого взошел на холм, с которого хорошо была видна переправа, и присел в высокую траву. Тяжело вздохнул, сорвал травинку, сунул в рот. Посидел немного, покосился на небо. Заходящее солнце стояло все там же, как будто оно навечно застыло на одном месте.       Некоторое время он, жуя травинку за травинкой, расматривал переправу и подступы к ней. Люди казались отсюда маленькими, паром игрушечным. Он представлял собой обычный плот, привязанный к цепи или веревке, с такого расстояния было не разобрать. Все же железная цепь, понял Рейкелл, заметив, как она поблескивает на закатном солнце. Пропущенная через два колеса на столбах, укрепленных на противоположных берегах, она удерживала паром на месте. Перебирая ее руками, можно было тянуть плот вперед и таким образом довольно быстро оказаться на том берегу. Паромщика, очевидно, не было, пассажиры справлялись сами.       Между тем, пускай слишком медленно и лениво, но солнце все же клонилось ниже, паром все реже пересекал реку, поток пассажиров иссякал. Если повезет, то последний рейс будет оттуда сюда и плот останется на этом берегу, со стороны деревни.       Наконец стемнело, в округе установилась тишина, паром и местность вокруг обезлюдели, и Рейкелл поднялся из травы. Чтобы спуститься к реке, ему предстояло отдалиться от леса, выйти на открытое пространство, на низкий глинистый берег Сиаль. Половинка луны в небе то скрывалась за тучами, то появлялась вновь, и тогда она подсвечивала все вокруг. Даже, пожалуй, чересчур ярко — он охотно отказался бы от такой иллюминации. Отчего-то сделалось тревожно. По пути к реке он то и дело оглядывался, прислушивался, но не услышал, не почуял ровным счетом ничего подозрительного. Окрестности оставались тихими и безлюдными, но иррациональный страх никуда не делся. Именно поэтому Рейкелл еще ускорил шаг, торопясь попасть туда, где его могла ждать опасность. Он предпочитал в таких случаях действовать напролом.       Никто и ничто не помешало ему и не встретилось по дороге, он беспрепятственно ступил на потемневшие доски парома, торопливо взялся за цепь и потянул, разгоняя плот. Колеса поскрипывали в ночной тишине, но, к счастью, негромко. В деревне точно не услышат. Да даже если и услышали бы, что такого? Одинокому путнику понадобилось в этот поздний час пересечь реку. Вряд ли это запрещено. Впрочем, даже если запрещено, ему какая разница?! Рейкеллу и раньше не пришло бы в голову интересоваться в такой ситуации местными правилами, он просто делал так, как ему представлялось удобным и целесообразным. А теперь тем более не видел причин беспокоиться о подобных пустяках. Тянуть цепь было непривычной работой — грубо сработанная, местами покрытая ржавчиной, она царапала ладони, но Рейкелл едва замечал это. Чем ближе оказывался противоположный берег, на котором виднелась пара сараев, тем бодрее и увереннее он себя чувствовал. Наконец плот уткнулся в деревянный порожек, нависавший над глинистым берегом и служивший причалом и ограничителем, предохраняя от того, чтобы излишне усердно тянущие цепь пассажиры ненароком не посадили его на мель.       Рейкелл упруго перескочил на порожек, а с него на землю. Он был доволен: важный этап его путешествия остался позади...       Пару мгновений он еще надеялся, что фигуры, выступившие ему навстречу из-за сарая, это такие же поздние путники, желающие воспользоваться паромом. Но потом узнал одного из них в лицо, и эта надежда погасла.