Свет средь Тёмных веков*

Я повстречаюсь с ним в ущельях горных, И мы тогда на смертный бой сойдемся» (Песнь о Роланде. LII)

      Гигантская чёрная волна с грохотом тысяч кузнечных молотов, многократно повторяемым почти отвесными каменными стенами, ринулась на аламанское войско. Воины, посланные вперёд, казалось, без следа потонули в ней. И лишь по временам прерывавшие этот всепоглощающий рокот звон оружия и крики, да алый огонь вымпела, мелькающий сквозь непроглядную тьму, говорили о том, что кто-то из этих доблестных дружинников всё ещё противостоит ярости иберийцев.       И раз уж не дрогнули те несколько десятков, то пристало ли страшиться грозного врага без малого двум тысячам их братьев?! Бок о бок с юным повелителем неприступным утёсом встретили они жестокий шторм. Воистину, именно в такие моменты, под звон мечей, треск ломающихся копий и свист стрел, среди ярких всполохов боевых знамён проходила настоящая жизнь доблестных воителей. И только так им пристало с ней расставаться.       Вот уже и расставленные на скалах лучники сброшены с них в пропасть, доходящую, должно быть, до самой преисподней, и пытавшиеся в последней, отчаянной попытке обойти врага конники потонули в бескрайнем бушующем море иберийских воителей. Словно луговые цветы под крестьянкой косой, одно за другим клонятся к земле прекрасные стяги. Бурные потоки человеческой и конской крови устремляются в долину. Мощные её струи льются и с небес, озарённых заходящим солнцем. Эту ночь белокурый король и его воины встретят на пиру в чертогах Великого. Стол с ними разделят вдвое, если не втрое больше врагов.       Натиск противника как-то сразу ослаб. Мгновение спустя, аламанам стала ясна причина этого. Сверкая превосходными доспехами в последних лучах солнца, готового вот-вот скрыться за островерхими скалами, выстроенный, скорее, не полководцем, а искусным инженером квадрат приближается к противникам с юго-запада. Из разъярённого хищника ненасытный иберийский лев превратился в добычу, беспокойно мечущуюся между двумя линиями умелых охотников. Но даже загнанный зверь способен укусить. Медлить с расправой над ним не следовало.       ‒ Доблестные аламаны, ‒ и вновь устами юного правителя говорил словно кто-то другой, но если раньше за ним будто стоял незримый, но мудрый советник, то теперь ‒ воитель, столь же храбрый, сколь тот был умён, ‒ Судьбе* было угодно дать нам последний шанс! Покажем же ей, как мы можем им воспользоваться!       Не десяток, не сотня и даже не тысяча, но словно один невероятно могучий воин испустил боевой клич, способный, казалось, обратить в прах эти горы. Капкан из множества клинков, наконец, впился в тело бешеного льва.       С могучего буланого коня слез юный всадник. Довольно высокий, но с ещё не сошедшим детским выражением, в начищенных до мрачного в лучах факелов блеска имперских доспехах, но с овальным, как у аламанских дружинников, деревянным щитом, с крестом на шее и фалерами* на панцире он выглядел настоящим олицетворением своей эпохи. И вот теперь этот вестник тёмных времён, этот глашатай мучительной смерти старого и болезненного рождения нового приветствовал варварского короля.       ‒ Мы рады и бесконечно благодарны вам, ‒ отсалютовав в ответ, тот наклонил голову, ‒ но скажи, Dominus*, какой прок твоему великому народу, ‒ юный правитель хотел сказать «некогда великому», но сам вид столь блистательного воинства помешал ему, ‒ помогать нам? Да и как узнали, что нам нужна помощь?       ‒ Для начала, король, отвечу на твой первый вопрос, ‒ неизвестно, отчего чуть улыбнулся молодой император, ‒ должен признаться, что изначально наше войско выступило для защиты исконных имперских земель, последнего, что у нас осталось после того, как Восток и Суасонская область отказались признавать моё главенство. Предполагалось, что мы будем сражаться против иберийцев и аламанов, которые, как мы тогда считали, находятся в союзе друг с другом.       ‒ Мы тоже недавно так считали... ‒ процедил сквозь зубы его собеседник.       ‒ Уж не знаю, к сожалению или к счастью, но вы ошибались. Конечно, сил для наступления у нас не осталось. Но мы бы, наверное, смогли остановить вас, заняв проходы в Романьолских и Белых горах, особенно, если бы успели починить расположенные там крепости и укреплённые лагеря. Несколько вперёд, на земли суасонского наместника, были высланы дозоры. Вот их-то сведения многое и изменили. Прежде всего, они заметили толпы твоих подданных, судя по остаткам одеяний, горожан, которых, как пленников и рабов, иберийские воины гнали во владения своего короля. Двинувшись чуть дальше, увидели они и даже за много лиг различимые огни горящих деревень, и развалины Цирцей. Это уже было не очень похоже на отношения между союзниками.       ‒ И тогда ты, как это и подобает наследнику мудрых кесарей, решил заключить союз с теми, кого они так вероломно предали. Это мне понятно. Но вот чего я до сих пор не услышал так это того, как вы узнали, где нас найти?       ‒ Нам сказали об этом, ‒ кесарь вновь улыбнулся, на этот раз с плохо скрываемой юношеской хитринкой.       ‒ Кто же?       ‒ Позволь мне пока прямо об этом не говорить. Перед тем, как ты узнаешь, я расскажу ещё кое-о-чём. Ещё до того, как мои воины увидели развалины города, даже раньше, чем им довелось встретить уведённых оттуда пленников, они заметили аламанских вестников, беспрестанно скачущих взад и в перёд по дороге, ведущей на Цирцеи. Поначалу их сочли просто твоими слугами, посылаемыми по разным надобностям по короткой и удобной, хотя и не принадлежащей тебе дороге. Потом кто-то заметил, что королевского знака ни на ком из них нет. Затем были те пленные, разрушенный город и полыхающие деревни. И представь, стоило только моим воинам это увидеть, как почти навстречу к ним вновь поскакал такой вот посыльный. Понимая, что что-то здесь, явно неспроста, мои люди, уж прости, схватили его.       ‒ Тут нечего прощать, ‒ отрезал аламанский провитель, ‒ разве только происть о том, чтобы если тот негодяй ещё жив, вы отдали его моему сенешалю. Уж он-то умеет развязать язык нечестивого предателя.       ‒ Нет, того пленника умерщвили. Не очень-то удобно моим воинам было скрытно передвигаться по чужой стране вместе с ним. Да ведь он, к тому же, был ранен. Но перед смертью успел кое-что рассказать. Дело в том, что его, точно, использовали для связи с иберийцами за твоей спиной. А использовал твой...       ‒ Маршал, ‒ теперь устами юноши говорила сама Смерть.       ‒ Нет, ‒ император выдержал, быть может, слишком долгую паузу, вероятно, он был напуган столь неожиданной переменой в своём визави или хотел растянуть момент собственного над ним превосходства, ‒ майордом. Конечно, этот верховой мог и солгать. Но спустя малое время, когда на подходе к тем дозорным были уже основные силы, мы увидели одного из твоих сановников, скачущего прямиком в новоприобретённые иберийцами земли, да ещё и со свитой. Свиту мы перебили, а вот его самого... Эй, там! ‒ крикнул он в сторону, ‒ пленника сюда!       Из глубины пешего строя, оттуда где должен был стоять обоз, вышли двое воинов, несущих, взяв наперевес, по длинному шесту. К противоположным концам этих палок был привязан полуголый человек. Тучный, едва передвигавший свои короткие, но крепкие, как у пиршественной скамьи, ножки, с понуренной головой, понукаемый, словно он был старым ослом, этот, некогда влиятельный и грозный сановник являл собой, поистине, жалкое зрелище. Его спина была исполосована красными, коричневыми и фиолетовыми рубцами, говорившими о близком знакомстве с хлыстом или палкой. И без того узкие, обычно хитрые и чуточку насмешливые глаза теперь почти полностью закрылись. Вокруг каждого из них было по чёрному кругу. И если в тех крошечных щёлочках, в которые они теперь превратились, и можно было что-то увидеть, то это были даже не мука и отчаяние, а сама Тьма. Рассечённые чёрной раной сальные губы что-то неслышно шептали. Эту-то бледную тень того, кто ещё недавно был почти равен королю, теперь поставили (не заставили стать, а именно поставили) перед ним на колени. Не дожидаясь соизволения имперцев, забыв о приличествующем его званию поведении, аламанский король подскочил к пленённому сановнику и, рванул вверх за когда-то безупречно ухоженную, а теперь торчавшую грязными клочьями, словно хвост худой клячи, бороду.       ‒ А? ‒ В до того погасших глазах казалось, занялся слабый свет разума. ‒ А! Мой добрый господин! Как я счастлив видеть тебя здесь, в плену у имперцев!       ‒ А для меня нет ничего более горького, чем видеть у них тебя. Скажи, это правда, что ты продался Одовакру?       ‒ Правда, ‒ с чем-то, похожим на удовлетворение, прохрипел майордом, ‒ пра-авда. И ты, щенок, и отродье Ореста, и этот тупица Торир, в упор не видящий собственной выгоды, очень скоро поймёте, насколько я был прав.       ‒ Ишь, как разговорился! ‒ прозвучал насмешливый голос императора, ‒ а мы все бичи о его жирную ... перепортили, прежде, чем одного только «Одовакр» добились. Что уж говорить о том, где вас искать!       ‒ А толку мне теперь молчать? ‒ резонно заметил майордом, ‒ всё равно, ведь, всё знаете. Только навряд ли вам это поможет, когда то, что проделали со мной, вам у иберийцев залом Великого покажется.       ‒ Может быть, ‒ его бывший господин уже начал дрожать от с трудом сдерживаемой злобы, ‒ да только ты этого не увидишь! не увидишь! не увидишь! не увидишь!       С каждым «не увидишь» он бил предателя коленом в и без того обезображенное лицо. Уже прекратились угрозы и мольбы, стихли даже и хрипы, перестали лихорадочно раздуваться растянутые жиром почти круглые бока, а король всё бил, бил и бил. Бил за предательство, за незаслуженное бесчестие преданного воителя, за то, что в его землях теперь хозяйничают захватчики, за то, что для победы над ними ослабленному и разделённому войску теперь нужны другие чужеземцы. Наконец нечестивец, превратившийся в вонючий бесформенный мешок, повис на шестах.       ‒ Теперь, Dominus, ‒ его голос звучал почти обычно, ‒ нам, я думаю, следует обсудить, в каком направлении наступать для помощи остальным.