Под вуалью мрака

Сентябрь 2018 — Жаклин? — зову, заводя за уши пряди всё ещё влажных волос и поднимаюсь с кровати. — Что? — через секунду раздаётся настороженный голос неподалёку. — Ты всё это время была со мной? — искренне удивляюсь, а в ответ слышу тихое согласие. — Если ты думала, что со мной что-то случится, то зря. — Ты очень резко отреагировала. Я боялась оставить тебя одну. — Ах да, резко, — повторяю с холодным спокойствием. — Я же должна была порадоваться за освобождение убийцы моих родителей, — не сдерживаю нервного смешка. — Перестань, — спокойно просит Жаклин, и через пару секунд чувствую прикосновение к своим пальцам. — Я волновалась, поэтому и не уходила из комнаты, — она берёт мои руки в свои. — Даже когда я спала? — Даже когда ты спала. — Кошмар, — протягиваю, вздыхая. — Сейчас я могу тебя заверить, что моё эмоциональное состояние в полном порядке, — натягивая улыбку счастливого человека, говорю я. — Не притворяйся, Беатрис. — Ладно, — улыбка тут же спадает с лица, и я выпускаю свои руки из её, проходя в сторону окна. — У тебя нет номера Матье, я права? — Права. — Тогда найди его номер, позвони и пригласи к нам домой на обед или ужин — как ему будет удобнее, — скрещиваю руки на груди и закусываю нижнюю губу, пытаясь обмануть саму себя, что у меня и правда всё хорошо. — К нам? Зачем? — изумлённо спрашивает Жаклин, приближаясь ко мне. Готова поклясться, что чувствую её взгляд на своей спине. — Не хочу ехать к нему. Не люблю бывать в городе, помнишь? — пытаюсь звучать максимально отстранённо, чтобы ни в коем случае не поддаться эмоциям. — Нет, я про звонок. Зачем ты хочешь с ним увидеться? — Поговорить. — О чём? — Ну, к примеру, о жизни, — пожимаю плечами, так же не поворачиваясь к кузине лицом. — О том, почему его вдруг сочли невиновным. О смерти моих родителей. — Мы это можем узнать не от него, — заверяет она, однако я молчу. — Я помню, как сильно ты не хотела с ним разговаривать, когда тебе предоставлялась такая возможность — тебе было морально тяжело. И не думаю, что сейчас будет проще, Беатрис. — Похоже, что мне тяжело? — спрашиваю, всё же разворачиваясь, но не переставая держать руки скрещёнными. — Брось, я знаю, что ты хорошо умеешь притворяться. — Жаклин, я действительно хочу встретиться с Матье лично, — расцепляю руки и чуть склоняю голову набок, убеждая. — Встреча могла бы пролить свет на всю эту историю, мне нужно лишь выслушать его, а там уже пойму, говорит он правду или что-то скрывает. Если и правда невиновен, тогда дело об убийстве моих родителей остаётся открытым. — Хорошо, я узнаю его номер, — соглашается она с явным нежеланием, а я распахиваю руки, призывая обняться. — Полегче, так и задушить можно, — предупреждает она, и я расслабляю объятья. — Раз уж ты говоришь, что с тобой всё в порядке, то советую поговорить с Пьером. Он как раз недавно спустился в гостиную. — Он всё ещё здесь? — спрашиваю недовольно, отстраняясь от Жаклин. — Вообще-то, пока он спасал твою жизнь, его рубашка и штаны промокли насквозь, так что я предложила ему остаться у нас на несколько часов, пока одежда не высохнет. — Так вот зачем нужна запасная одежда на любой случай. Для наглецов из Бордо! — Этот, как ты выразилась, наглец тебе жизнь спас, — с укоризной говорит она, как будто ругает маленького ребёнка. — Не будь такой упрямой и хотя бы поблагодари его. — Хотя бы? — возмущаюсь я. — А что я ещё, по-твоему, должна сделать? Предложить остаться у нас на ночь? Ах да, забыла, ты это сделала за меня! — Беатрис… — Жаклин! — передразниваю кузину, обходя её и намереваясь выйти из спальни. — В гостиной, говоришь? — Ты так и пойдёшь? — удивляется она. — В одних футболке и шортах? — Мне для него ещё и наряжаться надо? — Хотя бы обуйся! — восклицает она, но я её игнорирую, открывая дверь. — Бедный Пьер… На последнюю её реплику никак не реагирую, пропуская мимо ушей. Сейчас самое главное — застать наглеца из Бордо, который по случайному стечению обстоятельств стал моим спасителем, в гостиной. Быстро спускаюсь по ступенькам, касаясь босыми стопами холодного мрамора, от которого чуть замерзают ноги. Не слышу за собой поспешного стука каблучков — значит, Жаклин решила, что нам с ним стоит поговорить наедине. И после этого она жалеет его, при этом отдавая на растерзание «разъярённой фурии»? — Мсье Шарбонно! — слишком бодро и весело для человека, который совсем недавно услышал ужасную новость, из-за которой в порыве истерики бросился на улицу прямо в пижаме и там чуть не угодил под колёса машины, восклицаю я. Тут же слышится шорох на диване, к которому уверенно подхожу и кладу руки на его спинку. — Как хорошо, что вы всё ещё здесь! — говорю, растягивая губы в широкой улыбке. — Беатрис, Вы… — удивлённо бормочет он, на что я лишь склоняю голову набок. — Вы выглядите… хорошо и радостно. Как Вы себя чувствуете? — Отлично, за меня не переживайте, — отмахиваюсь. — Проснулась и первым делом к Вам, вон, даже не переоделась. Прямо рядом со мной слышится смех. Тихий, бархатный, добродушный смех, который заставляет на миг все внутренности перевернуться. Выпрямляюсь, скрещивая руки на груди и хмуря брови, и Пьер замолкает. — Простите, мадемуазель, просто Ваша неприязнь ко мне сейчас выглядит комично, — с мягкой улыбкой поясняет он. — Как хорошо, что я не могу видеть Вашей улыбки, — презрительно фыркаю. — Благодарю за плащ, мсье Шарбонно. Уверена, скоро Вы сможете уехать в своей одежде. Хочу развернуться и уйти, как Пьер касается моего запястья, не давая отступить от дивана ни на шаг. С возмущением хмурю брови, вздёргивая подбородок, но руку не убираю: хочу, чтобы этот наглец из Бордо сам понял свою ошибку и отпустил меня. — Извините, — виновато произносит он, убирая от меня руку. — Вы больше не хотите видеть меня у себя? — Как Вы догадались? — спрашиваю в притворном удивлении, прикладывая руку к сердцу, но в ответ слышу тяжёлый вздох. — Сейчас и правда не самое лучшее время, — отвечаю серьёзно, отворачивая голову в сторону. — Вы — наименьшая из моих проблем на данный момент. — Приму как комплимент, — слышу, как он встаёт с дивана, обходит его, но направляется не в сторону выхода, а прямо ко мне. — У Вашей кузины есть мой номер телефона. Позвоните, когда захотите встретиться, — тихо говорит он, находясь неприлично близко ко мне. — Замените слово «когда» на «если», и тогда подумаю, — холодно отвечаю я. — Если захотите — я полностью Ваш, мадемуазель, — загадочно шепчет он, и затем я слышу удаляющиеся шаги. Остаюсь стоять на месте ещё несколько секунд, прокручивая в голове его последнюю фразу. Он что, пытается со мной флиртовать? Или манипулировать? Впрочем, это одно и то же! Хотя, что ещё можно ожидать от наглеца из Бордо? Явно не спасения жизни. Раздражённо трясу головой, отгоняя от себя мысли о Пьере. Сейчас надо думать о Матье и не допускать новой истерики и паники. Это будет непросто, но я справлюсь; в конце концов, самое худшее — смерть родителей — уже пережила. Осталось выяснить всю эту неразбериху с их убийцей. Поворачиваю голову, прислушиваясь к окружающим звукам: тихие шаги Пьера перестают раздаваться где-то на лестнице, чему хмурюсь. Он всё ещё у меня дома, и до его отъезда точно остаётся какое-то время. Может, всё-таки нормально поблагодарить его за то, что он вытащил меня из-под колёс? Да, из-за него я чуть содрала кожу на ладонях, пытаясь зацепиться за асфальт, но без него ситуация обернулась бы трагедией. Делаю шаг в сторону выхода из гостиной, но останавливаюсь, резко передумав. Ну нет! Я же сказала «спасибо» за плащ, значит, и своё спасение тоже подразумевала! Если он этого не понял, то это сугубо его проблемы. Вздёргиваю подбородок, как будто Пьер сейчас меня видит, и удаляюсь из гостиной к себе в комнату.

***

На следующее утро Жаклин, не пойми где — впрочем, это не так уж и важно — раздобыв номер убийцы моих родителей, звонит Матье, и тот соглашается приехать после обеда, удивляя меня и заставляя судорожно придумывать, как обустроить нашу встречу. Незаметно для самой себя покусываю нижнюю губу. — Думаю, нам надо поговорить в столовой, да? — спрашиваю, нервно постукивая пальцами по подоконнику. — Можно, — соглашается кузина, шурша сзади меня одеялом — верный знак того, что она застилает мою кровать. — Хотя нет, мы же уже не будем есть, какая столовая? — восклицаю, хлопнув по поверхности ладонью. — А в гостиной? Сможем ли мы поговорить в гостиной? — Вы сможете поговорить в любом месте, Беатрис. — А в какой именно гостиной? Может, в той, что находится в северной части? Там атмосфера вроде как более неприятная, это наверняка заставит его рассказать всю правду. — В нашем особняке любое место покажется неприятным для тех, кто не привык здесь жить. — Может, в моём кабинете? — Ты же сама говорила, что нужна непринуждённая атмосфера, — напоминает она, подходя ко мне сзади и кладя руку на плечо, отчего на миг перестаю стучать пальцами по подоконнику. — А разговоры в кабинете имеют лишь деловой характер. — Тогда, может, на улице? — резко поворачиваюсь к Жаклин. — И открытый воздух, и мы сможем прогуляться. В случае чего, Гаспар и Готье его загрызут! — Беатрис, твои собаки кровожадностью в тебя не пошли, — спокойно говорит она. — Ты так говоришь, будто это я кого-то убила, — скрещиваю руки на груди и на несколько секунд замолкаю. — Мне же надо придумать, в чём я буду! — О нет… — вздыхая, протягивает она. — Оденься как обычно. На улице пасмурно, ветер несильный, прохладно. — В смысле «обычно»? — возмущаюсь я. — Обычно можно было одеваться при Пьере, тот всё равно не знает манер. А при убийце моих родителей, с которым я хочу поговорить обо всём этом и попытаться узнать правду от первоисточника, надо выглядеть подобающе. — Послушай, Беатрис, — она берёт меня за плечи, наверняка смотря в мои всегда полуприкрытые глаза. — Я понимаю твоё волнение: не каждый день разговариваешь с тем, кого признали виновным в смерти родителей. Но поверь, он не стоит твоих переживаний. Тебе нужно успокоиться, и тогда ваша встреча пройдёт хорошо. — Как думаешь, брюки, какая-нибудь блузка и утеплённый пиджак подойдут для встречи? Или лучше что-то другое? — интересуюсь я. — Я дам тебе успокоительные, — вздыхает кузина и отпускает меня. — Ты ещё даже не умылась, а уже строишь планы. — Сколько до приезда Матье? — Он обещал приехать в два часа дня, сейчас почти девять утра… — Всего пять часов! — вскрикиваю с ужасом и, несильно оттолкнув кузину со своего пути, срываюсь в ванную комнату, слыша за собой вздохи, так и кричащие: «И зачем я ей только сказала?» Позавтракав чашкой кофе и выпив успокоительные, которые, как уверяет Жаклин, помогут мне привести своё эмоциональное состояние в норму, принимаюсь ожидать Матье. Время для парижан — понятие растяжимое. Если он сказал, что приедет в два часа дня, то это может означать как и пять минут третьего, так и все пятьдесят. И от этого ожидание тянется ещё медленнее, чем предполагается. После обеда, который съедаю с большой неохотой из-за отсутствия аппетита, переодеваюсь в прямые брюки, тонкую блузу и накидываю сверху утеплённый пиджак, который достаёт до середины бёдер, и ботинки на небольшом каблуке — достаточном, чтобы не подвернуть ногу и не упасть где-нибудь на лестнице. Выхожу на улицу вместе с Жаклин, и мы направляемся к воротам, останавливаясь недалеко от них. После того, как Матье приедет, кузина нас оставит наедине — таков уговор. — Ты хорошо оделась? — спрашиваю у неё. — Какая разница, как я выгляжу? Всё равно не мне с ним гулять, — слегка возмущённо отвечает она, но после повторного вопроса вздыхает. — Штаны и свитер. — Свитер? Мы же абсолютно не сочетаемся! — восклицаю, переставая держать её под руку. — Тебе нужно переодеться, пока он не приехал. — Успокойся, ему нет дела до нашей одежды. Да и если уж на то пошло, то наряды полностью отражают наши собственные характеры. — Это ещё что должно значить? — спрашиваю непонимающе, но Жаклин лишь что-то бормочет, так и не давая внятный ответ. Через какое-то время, которое мы забиваем пустой болтовнёй, слышу приближающийся звук колёс, выпрямляя и без того ровную спину. Спрашиваю у кузины, сколько сейчас времени, и та отвечает, что всего лишь пятнадцать минут третьего. Удивляюсь такой пунктуальности и в нетерпении поджимаю губы, дожидаясь, когда машина остановится перед воротами. Слышу, как хлопает дверца автомобиля, и через несколько секунд Жаклин шепчет, что внешне Матье ничуть не изменился с суда — лишь седина на волосах проступила. Никак не реагирую на это замечание, вместо этого натягиваю гостеприимную улыбку, дожидаясь гостя. Раздаётся лязг ворот, а за ним — спокойные, но тяжёлые шаги по гравию. Как только он останавливается возле нас, сразу же приветствует: — Добрый день, мадемуазель Давелюи, — знакомый низкий тембр голоса напоминает о суде, но я стараюсь выкинуть эту картину из головы. — Мадемуазель Мюрай. — Сегодня такая чудесная погода! — восклицаю, пытаясь убрать все холодные нотки из голоса, чтобы звучать как можно более непринуждённо и дружелюбно. — Мсье Морно, Вы не против разговора в нашем чудесном дворе? Так хочется подышать свежим воздухом, — вздыхаю и, не желая слушать отказа, обращаюсь к кузине: — Проводишь нас до ближайшей скамьи? — Конечно. — Погода и правда хорошая, — соглашается Матье, следуя за нами, в то время как мы с Жаклин идём под руку. — Жаль, что солнце не пробивается сквозь облака. — Здесь отчего-то почти всегда облачно, — беззаботно отвечаю я. — Но это и к лучшему: солнце здесь не то чтобы приятное, — дойдя до скамьи, благодарю Жаклин и сажусь, по-прежнему держа спину ровно. — Присаживайтесь, мсье Морно. Слышу прямо перед собой скрип гравия, понимая, что Матье решает сесть слева от меня. Когда с его стороны прекращаются всякие звуки, Жаклин уходит в сторону особняка как всегда торопливыми шагами. — Не поймите меня неправильно, мсье, но я привыкла при разговорах держать людей за руку. В противном случае создаётся впечатление, что веду беседы с пустотой, — говорю с лёгкой улыбкой и протягиваю руку ладонью вверх. — Что Вы, мадемуазель, я всё прекрасно понимаю, — он спокойно кладёт свою руку поверх моей. — Полагаю, это связано с Вашей слепотой? Извините, если эта тема для Вас неприятна. — Отчего же? — свободной рукой накрываю его, незаметно для Матье касаясь средним пальцем места, где хорошо прощупывается пульс. В том, что он не замечает такого невинного расположения пальца, я уверена на все сто процентов: годами отработанная тактика ещё ни разу не подводила. — Могу спокойно говорить об этом часами, если пожелаете. В этом нет ничего плохого или противоестественного, так что почему же я должна испытывать неприязнь, говоря о собственных глазах? — И то верно, — соглашается он, едва заметно смягчая тон и наверняка улыбаясь. Пока что пульс совершенно обычный. — Но ведь Вы пригласили меня, чтобы поговорить о другом, не так ли? — Конечно, — чуть склоняю голову набок, словно задумываясь над чем-то. — Понимаете, у меня были очень хорошие отношения с родителями, а потому я не могу просто перестать думать обо всём случившемся. Ещё на суде меня одолевали смутные сомнения насчёт Вашей виновности, и сейчас, когда решение суда дало Вам свободу, эти сомнения стали лишь ещё больше. — Вы хотите знать, есть ли моя вина в смерти Ваших родителей? — спокойно спрашивает он, и его пульс остаётся прежним. — Именно. — В этом мире всё неоднозначно, мадемуазель, — весьма абстрактно отвечает он, как будто пытаясь уйти от ответа. — Если посмотреть с одной стороны, то я, конечно, окажусь виновен, ведь не зря в первый раз суд именно так и посчитал, предоставив весьма убедительные аргументы и улики. Однако это не было концом. — Как же Вы оказались невиновны? — спрашиваю безэмоционально, замирая. — Один мсье, чьё имя называть не буду, писал мне с просьбой оказать услугу — избавиться от Ваших родителей. Скрывать не буду, я согласился, потому что в то время денег совершенно не было, — он делает небольшую паузу. — Что было дальше, раскрылось совсем недавно, когда было обнаружено другое письмо. — И что же в нём было? — Доказательство моей невиновности, — на последнем слове его голос едва заметно меняется, однако не понимаю, как именно: то ли становится ниже, то ли обрывается на последнем слоге. Не подаю вида, продолжая неподвижно сидеть на скамье, вслушиваясь в каждое предложение. — Заказчик, назовём его так, написал, что передумал и что всё сделает сам. Однако письмо так и не было отправлено. — Но инструмент, которым перерезали тормоза, принадлежал Вам. — Безусловно, — соглашается он, и я замечаю, что его ладонь, до этого расслабленная, чуть дёргается как при попытке сжать её в кулак. — Ему же не нужно, чтобы его раскрыли, вот и решил подставить того, кто в курсе намечающегося преступления. — Ожидаемо с его стороны, — не сдержавшись и чуть сдвинув брови к переносице, говорю я. — И что же, теперь его черёд предстать перед законом? — Он уже предстал перед Богом, — возражает он, и я хмурюсь сильнее. — Умер две недели назад. Он жил в съёмной квартире, и когда арендодатель пришёл разбирать его вещи, чтобы освободить жилплощадь, то нашёл письмо, ставшее моим билетом на свободу. — Странно, что он писал письма. Как-то несовременно, — задумчиво замечаю я, чувствуя, как пульс Матье немного учащается. — Такие дела не обсуждаются по телефону или электронной почте, мадемуазель. — Наверное, — соглашаюсь. — Откуда же мне знать, я ведь не промышляю подобными вещами! — говорю с тихой усмешкой. — Значит, Вы всё же невиновны в смерти моих родителей. — Именно так. Он молчит несколько секунд, а потом выпускает руку из моих, однако напоследок успеваю почувствовать ещё сильнее учащённый пульс. Матье точно врёт — это становится понятно ещё тогда, когда его голос странно меняется на слове «невиновен». Эта история звучит весьма убедительно, но не для меня. — Хорошо, что мы во всём разобрались, — как ни в чём не бывало, произношу я, улыбаясь. — У меня больше нет к Вам вопросов, так что если хотите что-то спросить, то сейчас самое время. — Вы не держите на меня обиду? — Ни в коем случае. За что же мне обижаться на человека, который рассказал правду? — Просто хотел уточнить, что мы не расстанемся на плохой ноте, — мягко уточняет он, становясь таким же спокойным, как и в самом начале беседы. — Больше вопросов не имею. Тогда я поднимаюсь, Матье делает то же самое, и благодарю ещё раз за рассказанную «правду». Он говорит, что был рад помочь мне и что я непременно могу рассчитывать на него в случае чего. От такой вежливости хочется скривиться, но я лишь с улыбкой киваю, мысленно отмечая, что не хочу больше с ним говорить. Провожу его до ворот, и там мы прощаемся. Не ухожу после лязга, а жду, когда Матье сядет в машину и уедет — от контроля ситуации мне спокойнее. Когда спокойные, тяжёлые шаги перестают раздаваться, а вместо них слышится, как захлопывается дверца автомобиля, облегчённо выдыхаю. Шум колёс постепенно отдаляется, и когда он совсем исчезает, позволяю себе улыбнуться, хотя в следующий момент приходит осознание, что я запуталась лишь сильнее, отчего уголки губ сами собой опускаются. Нужно срочно рассказать об этом разговоре Жаклин, чтобы точно не упустить ни одной детали! Киваю самой себе, разворачиваясь и направляясь к особняку. Мысли так и лезут в голову, желая проанализировать услышанное и ощутимое, но я упорно держу их на дистанции, чтобы сохранить образ встречи во всех подробностях. Если начну думать — что-то точно упущу при пересказе, а этого допустить нельзя. За таким усердным занятием — недопусканием размышлений — немного теряю контроль над пространством, из-за чего чуть ли не спотыкаюсь о первую ступеньку, ведущую на крыльцо. Вовремя выставляю руки вперёд на случай падения, но в последний момент всё же сохраняю равновесие и уже аккуратно поднимаюсь к двери. Едва ли переступив порог дома и оказавшись в фойе, громко зову Жаклин, которая оказывается около меня через несколько секунд; видимо, она ждала меня всё это время в главной гостиной. Говорю ей, что встреча прошла более чем успешно, ничего страшного не произошло, тем временем проходя на кухню. Дойдя до холодильника, являющимся пространственным ориентиром на кухне, делаю ещё два шага, проходя мимо него и касаюсь кухонной тумбы, пальцами скользя к её центру — именно здесь всегда стоит графин с водой, и этот день не становится исключением. Беру стакан, стоящий неподалёку, и наливаю воду, а затем делаю несколько глотков. Затем поворачиваюсь к Жаклин, которая осторожно спрашивает про подробности разговора, и пересказываю ей каждую реплику чуть ли не слово в слово, не забывая описывать при этом поведение Матье. — В общем, он врёт, — заканчиваю и допиваю воду из стакана. — Может, пульс участился из-за чего-то другого? — предполагает кузина. — Он сидел абсолютно неподвижно, был спокоен, так что его учащённый пульс указывал либо на ложь, либо на то, что я безумно ему понравилась. Второе маловероятно, так что остаётся только вариант с неправдой. — И что, думаешь, он врёт вообще обо всём или о чём-то конкретном? — Его голос немного изменился на слове «невиновен», так что, думаю, он точно убил моих родителей. Но это я знала с самого начала, прямо сердцем чувствовала! — восклицаю, наливая ещё воду в стакан. — А вот насчёт смерти заказчика всё очень странно. Возможно, Матье действительно не соврал насчёт него, но ведь необязательно же ему знать правду, так? Ему могли рассказать такую же историю, и он мог запросто её принять, поверив, но это не значит, что у нас оригинал, а не подделка, — залпом выпиваю воду из стакана и отставляю его в сторону. — Сейчас нам не столько интересен Матье, как заказчик, — задумчиво подводит итог моих размышлений Жаклин, и я только киваю. — И ещё странно, что нам не приходили повестки в суд. — Вот именно! Значит, кто-то не хотел, чтобы мы присутствовали на суде, а кому это может быть выгодно? — Ну, вряд ли это в интересах заказчика — он мёртв. — А если жив? — холодно спрашиваю я. — Предположим, что он не умирал, но при этом хотел, чтобы Матье оправдали. А признали его невиновность только потому, что убийцей оказался якобы мёртвый заказчик. И тогда получается, что письмо — не больше, чем фальшивка, и он наверняка подумал, что либо я, либо ты смогли бы это понять и помешать процессу, — вслух рассуждаю, а затем замолкаю, нахмурившись. — Нет, это какой-то бред. — В этой ситуации бред может оказаться правдой, — вздыхает кузина. — Может, Матье вообще говорил правду и на самом деле мы сами выдумываем себе проблему? Знаю, что это маловероятно, потому что у нас как минимум есть пропавшие повестки в суд, но просто рассматриваю все возможные варианты. — Звони следователю Частейну, — говорю, выпрямляясь. — Пускай приедет к нам завтра на ужин, а заодно захватит с собой то самое письмецо, которое подарило Матье свободу. — Не думаю, что он согласится… — У меня есть рычаг давления, — улыбаюсь я. Жаклин ничего не отвечает на это, а только удаляется из кухни. Через минуту снова слышится приближающийся поспешный стук каблучков. Набрав нужный номер и вложив телефон в мою руку, Жаклин тихо желает удачи, на что лишь самодовольно хмыкаю, прикладывая телефон к уху и ожидая, когда гудки закончатся. — Жаклин? — слышится удивлённый голос. — Почти. Вас беспокоит мадемуазель Беатрис Давелюи, — улыбаясь, поправляю я. — Ох, конечно, извините меня, мадемуазель, — бормочет он извинения. — Чем могу быть полезен? — Очень правильный вопрос! — восклицаю, медленно проходя к окну. — Я хотела бы пригласить Вас к себе на завтрашний ужин. Скажем, часам к семи? Поговорим о жизни, Вы покажете письмо, которое спасло мсье Морно от тюремного заключения… — Вы же знаете, мадемуазель, что я не вправе это сделать. — Не хотите — и ладно. Кстати, я собиралась рассказать Вашему начальнику о Вашем тайном увлечении… — Что Вы, мадемуазель… — нервно усмехается он, откашливаясь. — Должно быть, Вы неправильно меня поняли. Я имел в виду… мне нельзя разговаривать по телефону… на рабочем месте! — его бормотания вызывают у меня лишь довольную улыбку. — Завтра в семь вечера у Вас, говорите? — Да, всё верно. И не забудьте письмо. — Непременно, — с некоторым раздражением отвечает он и сбрасывает звонок. Отдаю телефон Жаклин, рассказывая, что к нам на ужин завтра приедет многоуважаемый следователь. На вопрос, какое увлечение я имела в виду, отвечаю, что взяточничество не очень жалуют в нашем государстве, а мсье Частейн имеет другое мнение на этот счёт, и об этом прекрасно осведомлена. — Так что мы узнаем правду, моя дорогая кузина, — вздыхаю я. — Какой бы она ни была.