Краски

Родные мужские руки подхватывают под крайнюю пару ребер, весело кружа вокруг оси. Океанский воздух щекочет слизистую носа, и я зажмуриваюсь. Кажется, что когда кожа натянута и скомкана, чихание меркнет где-то под диафрагмой, и не позволяет осыпать окружающее нас пространство слюнями с микробами. Ловко оборачиваюсь в руках любимого и оставляю спешный поцелуй в уголке его губ. Это именно то, что было необходимо. — То, что необходимо… — вторит моим мыслям Влад, и я вновь задумываюсь о его своеобразной способности вчитываться в невидимое. — Как ты это делаешь? — немного щурюсь, руками упираясь в оголенные нагретые плечи. — И ты обгоришь. — Ловкость мозгов и никакого мошенничества. Любимая женщина способна воссоздать истинно сокрытые способности. Его красивая речь действует подобно сласти. И если я скажу, что в обычной жизни мне этого хватает, то солгу. При бодрствовании Маруси мы, как два попугая неразлучников, вторим комплименты в маленькие ушки, стараясь успеть произнести их быстрее, чем дочка сбежит в соседнюю комнату или спрячется под диваном. И для нас двоих остается времени… Нет, не мало, скорее недостаточно. Еще точнее, если скажем, что недостаточно для нас. — Больно? — ловко щипаю его за плечо, и мужчина вскрикивает. — Я говорила, что совсем скоро они испепелятся! — Моя жена-садист! — жалобно стонет Куертов, пока я искренне восхищаюсь мужской способности раздувать болевой порог до масштабных размеров. — Но садист красивый, конечно… Осматривает мою фигуру, прикрытую небольшими кусками ткани бикини бордового цвета, и ненароком прикусывает губу. Вновь щипаю его за плечо, стараясь избавиться от навязчивого желания отдаться ему прямо здесь и сейчас, лишь бы вновь ощутить на себе взор желания, испепеляющийся из любимых глаз. — Ещё немного и мы вернемся в Москву с братиком или сестренкой для Мару! — игриво заявляю я, и мужчина напротив двигает бровями. — Отлично, именно этого я и добиваюсь! — Если ты вновь хочешь окунуть меня в послеродовую депрессию, то рожать будешь ты. Надеюсь, твой член готов к головке малышка диаметров в десять сантиметров! Изумление на лице муженьке провоцирует смех, и я разражаюсь яркими эмоциями. — Правда десять сантиметров? — вновь округляет глаза с новой силой, пока я избавляюсь от щекотки в животе. — Правда, Владик, правда. Но не переживай, если ты это сделаешь, то станешь не долларовым миллионером, а миллиардером, все-таки первый мужчина, который смог произвести человека на свет! — иронизирую. — Я, конечно, знал, что влагалище — это мышца, но что она способна на такое… — Фу, пожалуйста, избавь меня от уроков анатомии! Игриво отображаю недовольство от сказанных порочных (прости господи) слов. Если бы моя мать знала, что мы заменили слова «писька» и «пися» на «член» и «влагалище», то у неё бы точно случился инфаркт. Кажется, глупая непринятие называть вещи своими именами зародилось в них прежде, чем союзный сперматозоид оплодотворил республиканскую яйцеклетку. И я боюсь представить, какими именно аллегориями они могли бы заменить эти научные термины. — Я тебя люблю, Стеш. Киваю. Это то, в чем я безоговорочно уверена на протяжении увесистого куска времени. Это то, что не позволяет мне усомниться в верности проживающей мной жизни. — И я тебя очень люблю. Сильнее, чем два года назад, когда родилась Маруся. То, что ты спас меня тогда от волн эмоций, убедило меня в твоей невероятности. — Мне жаль, что я не мог испытать то, что ощущала ты в тот момент. Отрицательно покачиваю головой. — И всё же вселенная наделила способностью женщин рожать не просто так. Вы бы не справились, о нежные-сильные создания! — Ах ты! Мягкие руки любимого вновь обхватывают мое тело, и мы плюхаемся прямо на белоснежный песок с мелкими бежевыми вкраплениями. Песок теплый, а муж горячий. И это неизменно приятно. Особенно, когда двое описанных совмещается воедино. — Мы классные родители, — куда-то ввысь произношу я. — Без сомнений. Но по приезде дочь — моя! Зацелую! И задушу в объятиях! — Эй, она нам живая нужна! — наигранно возмущаюсь. — Ты правда хочешь второго ребенка? Заинтересованность вспыхивает в зрачках любимого человека, обжигая каждую частичку моей кожи. Мы это не обсуждали. Но ещё десять лет назад на минимальном этапе общения четко заявили, что хотели бы большую семью. И самое главное, счастливую. Уверена, что с этой характеристикой мы справляемся вполне достойно, а значит можем начать культивировать мысль о предстоящем зачатии. Нет, не прямо в сию секунду, когда песок проникнет в моё тело, а после я буду судорожно вынимать в его ванной, а через несколько месяцев, когда пройдем медицинский осмотр и убедимся в обоюдной готовности. — Правда. Но ещё я больше хочу, чтобы это было по твоей готовности. Физической и моральной. — Ты вновь читаешь мои мысли?.. — улыбаюсь и оставляю мягкий поцелуй на его губах. — Я бы очень хотел ещё одну дочь, а после мы пошли бы решиться на сынишку… — мечтательно заявляет Куертов, когда я отпихиваю его тело и побуждаю распластаться рядом. — Я ещё на одного не согласилась, а вы уже шустро присоединили меня к матерям-героиням! — отшучиваюсь. — Ладно, я правда хочу… Давай после возвращения займемся здоровьем и через полгода попробуем зачать ещё одного чудесного человека. — Идеальная мысль! Голубое небо Кариб томно движется по своду, пока мы, подобно завороженным всматриваемся в небольшие беловатые облачка. Грудная клетка вздымается чуть сильнее, когда я стараюсь вдоволь насытиться бризом и запечатлеть наш уже юбилейный за эти два года уикенд вдвоем. То, что было предложено им тогда сработало, и я действительно ощутила прилив сил и понимания, что да, я — мать, но не обязана (не должна) испытывать вину за свою жизнь. Она же не закончилась. Я как и прежде, любимая женщина великолепного мужчины, художница и желаю дарить окружающим свое искусство. — Твою картину хочет купить мой партнер… — Ту, что выставится на аукционе? — Да, — кивает. Припоминаю яркую желтую с оранжевыми подтеками картину, в которой издалека виднеется силуэт беременной женщины, высидающей на стуле, а в близи все выглядит не иначе как абстракция, не несущая никакой смысловой нагрузки. И это завораживает. — Неожиданный выбор для человека, чье состояние входит в десятку богатейших людей мира… — усмехаюсь, пока наши ладони переплетаются. — Его жена, после пятнадцать лет брака наконец-то забеременела. Кажется, это была их семнадцатая попытка эко. И это произошло после того, как ты выпустила серию картин о женщинах, их нелегком предназначении и стойкости. — Вау, я бы могла отдать им эту картину… — Нет, ты должна получать плату за свой труд… И я всё ещё пытаюсь свыкнуться с мыслью, что та серия была правдивой и не наступала ни на чьи границы. Что если некоторые женщины, которые не имеют возможности ощутить материнство были вынуждены пялиться в мои работы и осознавать, что их матка не сможет выносить ребенка? Что если я затронула чей-то выбор целенаправленно отказаться от статуса мамы и воздвигнуть в себе стены в виде женской стерилизации, или же чуть полегче, спираль. Я так опасалась задеть чей-то выбор и изменить решение, что поняла, что в этой истории я — центр, а значит и выбор того, о чем писать лежит за мной. — Если бы мне нужно было переехать на несколько лет в другую страну, ты бы согласилась? Непонимающе поворачиваюсь к мужу, стараясь разглядеть эмоцию, которая ранее была сокрыта. — Для воздвижения объекта я должен курировать его изнутри, иначе все рухнет и мечта расшириться по географии падет крахом. Два года в Испании вам по силу, Стефания Куертова? — Мы всегда последуем за тобой. И это честно. А голубое небесное полотно всё также медленно стекает по небосклону, сменяя обстоятельства нашей жизни.