Между молнией и мерцанием светлячка

      Язык — это кровь души, в которую устремляются мысли и из которой они произрастают.

      Оливер Уэнделл Холмс

      В каждый свой визит в Кетттердам Инеж дарила Казу новые слова, которые он жадно собирал, как сорока — блестящие вещицы. Всякий раз, когда Инеж произносила сулийскую пословицу, Каз перекатывал на языке странные сочетания звуков. Порой Каз насмехался над Святыми, но Инеж сильно не сердилась на него, словно знала, что он носил на шее подаренный ею талисман Санкты Маргариты.       — Svijet su ljestve, — произнесла Инеж одним вечером. «Призрак» пришвартовался ранее в доках, и когда Инеж спустилась с трапа, Каз уже ждал ее, чтобы проводить в поместье Ван Эка. Гондола везла их по темным каналам Обруча сквозь дымку, а за их спинами сияли огни квартала удовольствий. — Jedni će se popeti gore, drugi dolje.       Каз, правящий гондолой, глянул на Инеж: ее загорелая кожа сияла в мягком свете луны. Он неуверенно повторил фразу.       — Svijet su ljestve. Jedni će se popeti gore, drugi dolje.       Инеж обернулась и улыбнулась.       — Твое «се» слишком дребезжащее, — поправила она. — Звук произносится мягче. Как свист соловья.       — Не знаю, заметила ли ты, — Каз обвел пространство рукой, точно инспектор манежа. — Но в Кеттердаме не так много соловьев.       Словно в подтверждении слов Каза стайка туристов вдохновенно затянула «Матушка, папенька, заплатите ренту!». В канал полетела горсть фальшивых золотых монет.       — Думаю, так и есть. Зато полно голубей.       — И воронов, — добавил Каз, позволив себе слабую улыбку.       Инеж хмыкнула, и Каз обернулся к ней. Выбившийся из хвоста локон упал ей на лоб. Что произойдет, если он наклонится и смахнет непослушную прядь? Вместо этого Каз прочистил горло и заработал шестом.       — И воронов, — торжественно согласилась Инеж.       Наконец они причалили к эллингу Ван Эка. Каз сменил шест на трость и с трудом выбрался из гондолы. Борясь с тошнотой от резкой боли в ноге, он протянул ладонь Инеж. Сердце замерло, когда их пальцы соприкоснулись. Инеж сошла на землю и какое-то время они просто стояли и смотрели друг на друга. Каз вопросительно выгнул бровь, и Инеж согласно кивнула.       Он наклонился и поцеловал ее в лоб, нежно, как прикосновение крыла соловья. На мгновение все замерло. А затем Каз ощутил хватку утопленника на своих лодыжках.       «Нет. Она хочет больше. Ты хочешь большего, дурак».       Как же хотелось взять Инеж за подбородок и прижаться к ее губам поцелуем, ощутить вкус моря.       — Говори со мной, Инеж, — хрипло попросил Каз, стараясь выровнять дыхание. Ледяные волны утягивали его на дно. Он, как наяву, чувствовал, как морской туман оседает на языке солью. — Расскажи, о чем упоминала ранее.       Инеж не стала спрашивать, в чем дело. В тени ее темные глаза казались бездонными, пугающими и прекрасными, как море. Каз с радостью утонул бы в их глубинах.       — Это сулийская пословица.       Каз ухватился за голос, как за спасательный круг. Пелена спала с глаз, дыхание выровнялось. Инеж стала маяком, ведущим его к суше. Из Пятой Гавани Каз переместился обратно в поместье Ван Эка. И самое чудесное — Инеж была рядом.       — Помню, как я впервые встала на канат и увидела мир сверху. Папа, стоя на мостике, сказал мне: «Мир — это лестница, Инеж. Одни спускаются, другие поднимаются». Я поняла суть только много лет спустя.       Слова вонзились в Каза точно кинжалы. Порывшись в карманах, он достал и натянул перчатки. Он догадывался, что в нем увидел отец Инеж. В конце концов, он тщательно создавал свой образ, меняя маски. С тех пор, как он в полубреду выполз из гавани, он сделал все, чтобы Кеттердам понял, что он больше не наивный мальчишка, которого можно обвести вокруг пальца. Вместо мальчика Самир увидел то, что Каз хотел показать миру: сладкоречивого и опасного демона. Каз вдруг с яростью осознал, что Самир прав. Грязные Руки был жалким созданием, прячущимся в тени, тогда как Инеж была выше.       — Я понял, — как можно более бесстрастно произнес он.       Но Инеж только покачала головой.       — Нет, ничего ты не понял.       Показав следовать за ней, Инеж привела его в сад за домом. Стояла весна, и тюльпаны только начали распускаться хрупкими бутонами-свечками. Их аромат смешивался с запахом масла, которое Инеж втирала в волосы. Они прошли по дорожке, обсаженной шпалерами, и сели на каменную скамью. Каз так сильно сжал набалдашник трости, что побелели костяшки. Мгновение они оба молчали, затем по саду пронесся легкий ветерок, и Инеж повернулась к нему.       — Mati en sheva yelu. Ты знаешь, что это значит?       — Дай угадаю, еще одна жемчужина сулийской мудрости? — насмешливо предположил Каз.       — Святые, иногда я не понимаю, что мама в тебе нашла, — пробормотала Инеж. — Да, shevrati, еще одна сулийская пословица. Очень важная.       При упоминании Бхавны Гафа Каз мрачно подумал о том, что Инеж могла рассказать своей матери. В такие моменты он завидовал способностям Нины к изучению языков. Несмотря на успехи в последние месяцы, всякий раз, когда Каз пытался подслушать разговоры сулийских торговцев в Маленькой Равке, то понимал лишь отдельные слова.       — Изучение языка — это не просто зубрежка слов. Ты можешь выучить хоть весь словарь, Каз, но все равно не заговоришь на сулийском по-настоящему, — объяснила Инеж. — Есть понятия, которые просто не поддается переводу: оттенки цветов, о которых вы не знаете; силы природы, которые вам неведомы; даже эмоции, которые не выразить словами. Например, одиночество странника в чужой стране.       Инеж закрыла глаза и замерла, как кролик в пасти у волка.       — В детстве я часто слышала обрывки разговоров на керчийском в портовых городах Равки. Это язык торговли. Но до того, как Санкта Алина уничтожила Тенистый каньон, керчийские торговцы редко добирались до Восточной Равки: слишком опасной и дорогой была дорога. Так что до Кеттердама я знала лишь пару слов, приветствия и просьбы. Прежде чем попасть в «Зверинец» я… — Инеж судорожно вздохнула и продолжила. — Прежде чем попасть в «Зверинец», я и подумать не могла, насколько формальным может быть язык. В караване у нас все общее, само понятие частной собственности сулийцам чуждо: наш дом — пыльная дорога, наша крыша — звездное небо. Ни один человек не может забрать нашу землю и свободу.       Инеж горько улыбнулась.       — В «Зверинце» я узнала, что значит стать собственностью другой женщины. Что значит быть проданной на ночь по условиям контракта. Что значит стать инвестицией…       — Инеж… — поморщился Каз, но она продолжила.       — Я всегда быстро схватывала, но мои уроки керчийского не закончились в «Зверинце». Присоединившись к Воронам, я поняла, что многое в вашем языке вращается вокруг крюге. Даже если вы не склоняете головы перед алтарем Гезена, ваш народ поклянется торговле через слова. Дружба, верность, даже любовь — на все можно оформить контракт. Ты связан языком, теперь я это понимаю.       Инеж потянулась и взяла руки Каза в свои.       — Mati en sheva yelu, — повторила она. — Я научила этой фразе Джеспера после плена у Ван Эка. Видишь ли, у сулийцев нет слов для извинений. Вместо этого мы даем обещание: у этого действия не будет эха. Это значит, что мы не повторим тех же ошибок, не продолжим приносить вред.       При этих словах Каз подумал о всем зле, которое причинил. Он почувствовал хлюпанье под пальцами, когда выдавил глаз Омену. Ощутил запах горящей резины тапочек Инеж. Увидел ее обмякшее тело на руках одурманенного паремом шквального. Услышал рычание ее отца, когда тот набросился на него в гавани.       Каз молчал, и Инеж крепче сжала его руки.       — Посмотри на меня, — велела она, и Каз подчинился. — Когда я сегодня смотрела на Бочку, я думала о тебе, но не так, как ты предполагаешь. Я вспомнила, как ты рассказал Пекке Роллинсу в Церкви Бартера о двух мальчиках-сиротах, оставленных умирать с голоду на улицах Кеттердама. И я подумала, что твой старший брат гордился бы тобой, потому что несмотря на все твои маски, ты выполнил обещания, которые дал мне в Пятой Гавани. Mati en sheva yelu. Пусть ты не можешь сказать мне и моим родителям все, что хочешь, но твои действия говорят сами за себя. И я… я вижу тебя, me vrano.       В поместье заиграли на пианино. Мелодия, тихая и безмятежная, как пение соловья, полилась через открытое окно. Впервые с тех пор, как «Призрак» исчез на горизонте, Каз расслабился.       — Снова эта ласка, — он убрал выбившуюся прядь волос с глаз Инеж. — Me vrano.       Щеки Инеж заалели. Она вдруг застеснялась, и этот уязвимый вид никак не вязался с кинжалами.       «Но Инеж все: тень и плоть; нежность и смерть; сулийка и керчийка. И если она может быть тем и другим, то, возможно, могу и я?»       Размышления Каза прервал стук распахнувшейся двери.       — Эй, кровожадные голубки! — крикнул высунувшийся на улицу Джеспер. — Ужин подан, и если паштет остынет, пока мы ждем, когда вы наговоритесь по душам, я буду винить Каза!       Инеж рассмеялась, и, держась за руки, они поспешили в дом. В тот миг Каз гадал, чтобы сказал Джорди, если бы видел его сейчас.