злой человек — твой человек

— докажи, что стоишь моего времени. так оно и началось. ххх открытие кабака в той глуши, где им не посчастливилось остаться надолго, казалось андрею отличной идеей. гениальной, если так можно сказать. помещение нашлось быстро, ремонт шел стремительно, и молва о еще не открывшемся, но уже желанном заведении начала ходить — а поставки, сука, обошлись ему в целое состояние. тогда-то андрей и начал поглядывать в сторону степного пойла. — не будем с тобой дел водить, — качали головой степняки в поношенных одежках, какую цену им бы не предлагали, и побыстрее пытались ретироваться. "пугливый народ", — думалось андрею, пока он смотрел в спину очередному дядьке с опасливым взглядом и напряженными плечами, но сдаваться было неприятнее, чем обвивать пороги их тканевых убежищ — с предложениями, процентами и угрозами: всем, что казалось ему уместным в этой... затруднительной ситуации. в том сумасшедшем, которого андрей нашел под покровом ночи, пропивая первые пришедшие бутылки из столицы, страха не было вообще. его звали шона, и на лице у него всегда была какая-то крикливая угроза, которую степняк не брезговал выражать и словами, перемешивая укладские маты с нормальными, и кулаками. к утру костяшки у них обоих были похожи на мясо — но впервые за год жития в городе-на-горхоне андрею было так весело. шона был уродливый — то ли шутил, то ли правдой было то, что он родился от танцовщицы, легшей под червя, и разговаривать с ним было почти невозможно, зато дрался шона, как лев и волчара одновременно, а еще умел собирать травы — и андрей вгрызся в него, как в самую идеальную свою возможность. — может тебе и рецептов еще продать, ахар? — смеялся степняк тоже как-то по-злому, кривя на лице ухмылку, которую он уже начал перенимать от андрея. — нахрена мне твои рецепты, чудовище? уже все схвачено. — у червей что ли попросил? — попросил. тон, с которым стаматин сказал это слово, шоне тоже почему-то понравился, и он опять рассмеялся — лающим, неприятным смехом, ударил андрея по плечу так, будто они уже сто лет были близкими друзьями, а потом смотрел в небо так долго, сколько человеку, привязанному к земле, должно быть не положено. — выживешь в кругу суок завтра, я подумаю. за слабака своих предавать не буду. на том и договорились. ххх андрей, естественно, выжил. к концу этого причудливого языческого ритуала, в котором ему внезапно довелось поучаствовать, кровь залила и глаза, и уши, а запястье болталось под таким неправильным углом, что брат, вдохновившись, мог бы придумать из такого какой-нибудь новую кривую реальность. мертвые степняки лежали за ареной рядочком — в голове у стаматина плыло так сильно, что сосчитать их количество уже не получалось — вот он сосредоточится, и раз-три-шесть, а потом опять сбивается, и все приходится начинать сначала. когда остался последний, боль чувствовать андрей перестал вообще — и последняя капля пролилась во славу их кровожадной богини под крики и возгласы, больше похожие на завывания целой стаи искалеченных животных. в тот день он сыграл по их правилам — в первый и последний раз — и шона кивнул одобрительно на его искалеченное лицо, а на следующий день притащил ему первую охапку, и в этом была первая его, андреевская, победа над огромным быком, который тенью окинул весь этот проклятый город. семь лет спустя шона давно будет мертв, а андрей обзаведется таким количеством связей в этой прогнившей, распадающейся общине, что наживет себе целое прозвище — и разбитое сердце будет полниться свежими бутылками с темно-зеленой отравой для души, а степнячки будут убегать к нему каждый раз, когда найдут для этого достаточно вескую причину. семь лет спустя никто и не вспомнит, что когда-то его здесь не было — и не было чужака, медленно выгрызающего из уклада все, до чего не успел дотянуться тяжелый влад с его бесконечными потребностями. все это будет семь лет спустя. а сейчас андрей смахивает с бровей кровь и подбирает отваливающиеся конечности. у него еще куча дел — говорят, на складах начали гнездиться птицы.