злой человек — твой человек

для счастья моего эта жизнь мала. этот свет погаси, и на тот вези.

умирать не так трудно, как андрею казалось. такова специфика его характера — стаматинская воля к жизни смогла сломить и сотню приговоров, и чуму, и даже потерю того единственного, что делало андрея цельным человеком. а вот войну пережить не получилось. не полностью. в госпитале все возятся медсестры с уставшими, заплывшими глазами, а ему почему-то смешно. из бока струйкой течет кровь, перемешанная с тягучими, прогнившими субстанциями, почти похожими на те, которые обволакивали дома, когда в далеком-далеком степном городе смерть закутала в объятья петра стаматина. хотелось бы сказать, что вот — теперь они точно встретятся, но от места, где надломилась тонкая ножка их дочери, андрея отделяют тысячи и тысячи километров, а петр, наверное, и не стал его дожидаться — зачем? он пытался жить дальше, но когда сгинули чудеса, в городе не осталось ни одного знакомого голоса — даже того, что прятался все эти пять лет по углам тонкой, едва заметной тенью. человек без имени, без лица и без права на будущее растворился в нигде, отбирая у андрея даже то бремя, к которому он успел привыкнуть, и в этом тоже ощущалось какое-то предательство, но стаматин его не винил. тогда он уехал. — как вы себя чувствуете? — спрашивает врач абсолютно без интереса, тоже зная, что андрею осталось недолго. с такими ранениями, к счастью, не выживают, и стаматин отмахивается от него, забирает из рук какой-то шприц с лошадиной дозой морфия, вводит его себе под кожу под внимательным, засыпающим взглядом доктора, который не задерживается, уходит сразу после. когда ниточки веществ переплетаются с кровью, андрей закрывает горящие веки. после чумы, в столице, он успел даже жениться. получилось скорее от отчаянья, чем от огромного желания — и влада повесилась уже через месяц после, не оставив ни записки, ни прощального слова. кажется, в городе она тоже кого-то похоронила — андрей не спрашивал, чтобы не столкнуться в очередной раз с ее странным, потухшим взглядом, и не найти в нем свое отражение. к тому моменту на его руках уже было трое, и на поминки он не пошел. она бы тоже не захотела. еще через полгода андрей ушел на войну. где-то на этой бесконечной, выжирающей саму себя баталии затерялись люди, которым он в пьяном угаре обещал отомстить — и когда не осталось ничего другого, стаматин погнался за этим бесполезным обещанием — башня лежала осколками уже год, и притрагиваться к чертежам андрей больше не собирался. все, что ему осталось — кровь, старое знакомство с национальным героем и затаенное, пустое желание умереть уже хоть как-то. умереть все никак не получалось. пять лет спустя он начал забывать. рутина существования мелкой фигурки солдатика, брошенного на поле боя ради забавы, почти стерла из памяти то, что когда он был — был братом, был архитектором, был другом, был любовником, был создателем и был убийцей. даже мужем он когда-то успел побывать, но и это со временем забылось. андрей стаматин медленно растворился в личине израненного лейтенанта с уродливыми шрамами на руках, и если кто и знал его, то был блок — его собственный враг и его генерал — но и он, кажется, уже давно забыл, что когда-то был сам. война андрея сожрала, а теперь выплюнула обратно — прямо на койку в военном госпитале, где медсестры забыли даже перебинтовать вываливающиеся наружу внутренности, а врачи уже не видели в этом смысла. теперь, пережеванный и отвергнутый даже мамашей, приютившей его у себя под боком на половину десятилетия, он вспоминает. смерть, выглядывающая из-под проеденного молью одеяла, шепчет ему на ухо про всех, кого она успела собрать много лет назад — а потом садится на краюшек кровати, глядит, дожидаясь, когда и он тоже сдастся. андрей смотрит на нее в ответ неприлично долго, а смерть все сидит — даже взгляд не отводит. играть в терпение у андрея всегда получалось плохо — в этот раз он тоже проигрывает.