злой человек — твой человек

той ночью осколками взорвалась в висках тревога. когда она завопила, прерывая все мысли на полуслове, андрей почему-то знал — уже не успеет. как быстро не бежал бы по улицам, как не проносились бы мимо глаз хвастливые ножи стервятников, просыпающихся по вечерам, как не взлетел бы он уже добитой птицей по ступеням — не успел бы. петр стаматин заболел в мгновение и сгорел также — минут за десять. он пройдется этой дорогой снова, когда все кончится — минута, две — и в секундах высчитает, на сколько мгновений наберется предательства. люди будут нести ему слова сочувствия, а андрей будет нести собственное сердце, закутанное в одеяло, на кладбище, и тихое, успокоившееся лицо близнеца с закрытыми глазами будет прятаться у него в ресницах несмаргиваемым видением, которое забыть у стаматина — теперь единственного — не будет права. знал — не успел. хорошее оправдание, а? людей больше не хоронят, и для петра в местной земле места тоже не найдется, как не нашлось им места в этом богом проклятом городе, как не стали они своими даже тогда, когда подарили местным самое главное чудо, уместившееся на этой планете. люди в птичьих масках пожмут плечами и скажут искать дрова. андрей не отпустит его с рук даже когда под взглядом ужаса отдаст последнее, что было, за жалкую охапку. он так, кажется, и хотел. раствориться, разлететься, уместиться во всей вселенной сразу — чтобы не было сковывающей земли и плиты в придачу. только ветер, небо и раскрошившийся на атомы пепел — чтобы петр стаматин был везде и негде одновременно. тяжелое, разваливающееся тело андрея его душу теперь тоже не сковывает — андрей чувствует, как из грудины вырвало что-то жизненно необходимое. на огонь он будет смотреть почти со смирением — злиться будет не на кого, кроме себя. будет смотреть — а потом поймет: "мне здесь делать нечего". из костра, впитавшего весь твирин, который андрей вбросил в огонь в последнем пиру, разделенном ими на двоих, его доставать будет — удивительно — пришедший зачем-то смотреть на похороны блок. андрей, кажется, будет кричать, но боли в этих криках не будет, только отчаяние человека, у которого нет больше ничего за грудной клеткой, и генерал будет кричать на него в ответ, но за треском ломающихся костей ничего не будет слышно. его перевяжут, отдирая кожу с расплавленных запястий, а потом они будут пить то, что осталось, и вкуса андрей больше не почувствует — только отрезвляющее напоминание каждый раз, когда капли водки будут струиться по бинтам. блок посмотрит на него как-то странно. — завтра будем стрелять, андрей. — стреляйте. все равно. завтра петя останется с ним жгучими шрамами на руках. ...а пока он здесь. и холодное тело еще не сгорело в его безутешных объятьях.