Счастье — это мы!

Неделя прошла. Мы с Тимом больше не разговаривали, но заметив друг друга, здоровались. Каждый раз так хорошо, улыбка непроизвольно появляется на лице — и ведь всего лишь от обычного «Привет!». Я не пыталась начать разговор, потому что слишком остро чувствовала собственную неадекватность. Аффект? Как это называется вообще? А, да: влюблённость…— смешно: влюблённость как ненормальность, которая нормальна. Я честно пыталась успокоиться, но разве могла? Он восхитителен, как и раньше, но теперь не так далёк, чтобы переживать было не о чём. Ну, а понимание, что такого знакомства не достаточно, чтобы он заинтересовался мной, что надо что-то делать, чтобы не упустить созданную возможность, ещё больше подогревало моё волнение. Прихожу в кабинет физики и занимаю свою вторую парту у окна. Клара разговорилась с Анжелой в коридоре, и я не стала её ждать. Скучно… лента Вк уже давно просмотрена, другие соцсеточки тоже не радуют обновлениями. В класс заходит Тим. Улыбаюсь и радостно машу рукой, оторвавшись от парты, на которой меланхолично развалилась. — Можно? — спрашивает он, подходя ко мне. Киваю. Кладёт рюкзак на парту, вытаскивает из него тетрадь и прочее нужное, и садится, спустив рюкзак на пол. Поясняет, проделывая всё это: — Все свалили, предатели. А я и так пропустил много. И ещё прошлая контрольная… Понимающе киваю. — Ну, она реально сложная была… — Но ты ведь хорошо написала? Киваю, пожимая плечами. Написала, правда, — но не благодаря знаниям. В половине заданий пришлось полагаться на интуицию. Хоть я и разбираюсь в школьной физике (не могу этого отрицать), чувствую себя неловко: я не верю, что физика сложная, знать её — не такое уж и достижение, но это вечно становится поводом для комплиментов. Странная штука. Знание других предметов вызывает схожую реакцию только тогда, когда оно выходит за рамки программы. Звонок. Все лениво встают, соблюдая приличия. Садимся. Сегодня мучаем законы сохранения энергии. Татьяна Ивановна напоминает пройденное на прошлом уроке, пишет формулы на доске. Я внимательно слушаю — по привычке и из опасения, что начну слишком откровенно пялиться на Тима, если не буду этого делать. Затем она говорит: — Открываем Рымкевича, страница 52, задача номер 360. Кто решит, решайте следующие задачи: 361-ую и 362-ую. Физика — не сложная, да. С другой стороны, самостоятельно её изучать у нас едва ли кто-то будет, а объясняет Татьяна Ивановна не так, чтоб «Вау!». Нормально, но внимание удержать не может. В таких условиях предмет поймут только те, кому он сам по себе интересен, и дурочки вроде меня, придающие оценкам и чужому мнению слишком большое значение. Не то что бы меня волновало, что там кто-то думает, но… чужие ожидания, предположения о том, как я должна себя вести, давят. Мне лень сопротивляться им. Впрочем, я попадаю и в первую группу: здорово же понимать, как работает окружающая действительность. Задача самая обычная. Выписываю все циферки из текста в условие: масса — 3 кг, высота — 5 м, другая высота — 2 м, джи берём за 9,8… Выписываю формулы кинетической и потенциальной энергий, которые надо найти. Элементарщина. Скорости не дано, но есть высота и g… Тим тоже пишет что-то, мило закусывает губу и сосредоточенно хмурится… даже не хмурится, а так… Его длинные пальцы, сжимающие ручку. Плавная, но чёткая линия челюсти. Складки на рукаве бежевой толстовки… Прекрасен! Не заглядываюсь, хотя б и хотела: это было бы слишком заметно. Трёх секунд достаточно чтобы запомнить, три секунды — и перевожу взгляд обратно на свою тетрадь. Неожиданно раздражают выведенные моей рукой закорючки, решение пишу красивее. Думать над ним почти нет необходимости, пишу, что нужно, на автомате. На душе так легко! Обычно мне лень делать те задания, которые дают на случай, если кто-то справится с основными раньше, но 361-я ничуть не сложнее, да и я всё ещё боюсь, что начну неприлично пялиться на Тима, если не будет необходимости смотреть на что-нибудь другое — решаю и её. Не удержавшись, всё-таки снова кидаю взгляд на Тима. У него на лице написано такое искреннее непонимание, что делать. Кошусь на то, что он написал… почти всё правильно, но какая-то фигня начинается на том моменте, когда требуется раздобыть скорость. Наверное, если бы в условии задачи было прописано ускорение свободного падения, затруднений бы не возникло, но, увы, о нём помнить приходится самостоятельно. Перевожу взгляд на Татьяну Ивановну и быстро вывожу карандашом на полях его тетради формулу скорости свободного падения. В глазах Тима мелькает озарение: вот теперь все нужные буквы есть, теперь только подставить цифры в формулы. Он коротко произносит: «Спасибо!», — шуршащим манером, каким только на уроках и говорят, и принимается дописывать решение. А ещё… Тим улыбнулся так… Mood: расплыться лужицей и наслаждаться жизнью. Разумеется, я этого делать не буду. Переключаюсь на решение третьей задачи. Удивительно, но мои мысли сейчас не уползают в неведомые дели, а философские вопросы не беспокоят. Как же хорошо, а! И одного знания, что слева от меня сидит Тим, достаточно, чтобы чувствовать где-то в солнечном сплетении как будто ядерный реактор — мини-солнышко, дарящее море энергии, и ещё тепло, хотя оно-то — та же энергия, строго говоря. Ну, не в этом суть. После урока расходимся быстро, едва попрощавшись, но прощание выходит тёплым. Тим мне улыбается так, что страх показаться навязчивой или приставучей растворяется полностью. Это улыбка «Буду рад следующей встрече». Он не проявляет ни малейшего желания задержать меня, растянуть время вместе, но это и правильно: с чего бы? Главное, следующие встречи не просто возможны, но как будто и желательны… Его «До встречи» — это больше, чем пустая формула вежливости, это именно «до встречи». Я тоже не медлю, прощаюсь коротко: — Да, до встречи! — и ухожу, обогнав его на лестнице. Я легко могла бы подстроить свой шаг под его, чтобы находиться рядом минут на пять дольше (физика была у нас обоих последней — четверг же, поэтому и я, и он направляемся в раздевалку), но это глупо и неловко, смешно. Мы ещё увидимся и не раз. Просто торчать рядом, когда уже попрощались — бессмысленно. Даже при том, что одно его присутствие в моей зоне видимости повышает моё настроение, даже при том, что никто не запалит намеренности в моих действиях, ведь лавировать в той толпе, которая образовалась на лестнице — та ещё задача. Пока силы есть, лучше займусь полезным чем-нибудь, что откладывала уже давно… Один урок так близко к нему — а сил тьма тьмущая. Тим как батарейка особой модели, чьё присутствие заряжает меня позитивом, желанием действовать и жить, а не просто существовать. За вечер я успеваю прибраться в шкафу, сделать д/з на завтра и послезавтра, накрасить ноготочки и даже посмотреть пару видосиков под вечер. Удивительно продуктивный день. А ведь даже спать ложусь не поздно. На следующей физике мы с Тимом снова садимся рядом (в этот раз его друзья в классе, но не все, а лишь двое — они сидят прямо за нами). Болтают о чём-то своём. Я поздоровалась и вроде как не вслушиваюсь, уткнувшись в телефон, но лента почти совсем не отпечатывается в моём сознании, а их разговор слышу и запоминаю так чётко, что смогу его цитировать. Мы с Тимом продолжаем сидеть вместе на физике и на следующей неделе. А в понедельник послеследующей в сборе вся их компания из четырёх человек. Расположились на задних партах, конечно же. Я не сильно расстраиваюсь, понимаю: нормальное дело, нет причин, чтобы что-то сегодня было не так как есть. Но посреди урока Татьяна Ивановна, устав делать замечания, говорит парням рассаживаться. И Тим перебирается ко мне, шёпотом шутит: «Это судьба!», — и мило улыбается. Я расползаюсь в ответной улыбке, и думаю: «Да. Именно судьба. Как здорово, что она тебя устраивает». Ведь судьба — это сумма воль людей, с которыми ты так или иначе взаимодействуешь. Моя воля… моя цель будет достигнута. Сейчас я верю в это. В данной ситуации моя воля — самый длинный вектор, входящий в сумму, которую мы называем судьбой. А ещё иногда мы теперь болтаем о пустяках в коридорах. Обычно я не люблю такие разговоры: я не умею правильно отвечать на реплики типа «Как дела?» или «Да вот, учу стихи, сегодня сдать надо». Тем удивительнее, что с Тимом у меня получается поддерживать и такую беседу. Кому другому я, наверное, сказала бы: «Понятно», — с максимально незаинтересованным лицом. Клара вот всё рассказывает мне новости о своей жизни, рассказывает, но слушать её — немногим интереснее, чем скучать в одиночестве. Она всё делает акценты на том, что не кажется мне важным. Можно ведь всё то же самое было бы рассказать иначе, но… Можно — а она сосредотачивается на мелочах. Её рассказы — как картины, на которых много людей и каждый из них прорисован детально, вплоть до последней мелкой складочки на одежде: детали рассеивают внимание, картина от этого не выигрывает, а только становится перегруженной. Я — не тот зритель, который будет торчать перед одним полотном часами, вникая в каждую чёрточку, и восхищаться детализацией. Это вызывает у меня скуку. Тим интересует меня в разы больше. В сотни раз? Впрочем, и неудивительно: его речь мне намного приятнее. Тим все мелочи, которые обычно скучны мне, как-то всё очень грамотно вплетает: о своей сестре, например, упоминает, когда я говорю, что математику в моей группе ведёт её классрук, я даже догадываюсь, кто именно эта сестра (видела её несколько раз), и искренне замечаю: — Она милая: непосредственная такая и, как бы это сказать, живая что ли… Клара бы поржала, мол, тут все живые, к счастью. Не то чтобы она не понимала, что я имею в виду. Тим тоже смеётся, но совсем по-другому, и мне не обидно: он смеётся, потому что узнаёт образ — потому что жиза. Живая — не сонная муха, как большая часть школьников по утрам, живая — не забитая серая мышка, а нормальный человек. Я хочу так же, но слишком боюсь нормально проявлять эмоции. Я привыкла к тому, что в любой момент их могут назвать неуместными, осудить. Вот недавно мы с Кларой вышли после контрольной, которую она не успела дорешать, так она мне сказала: «Лен, а давай, может, ты не будешь своё хорошее настроение показывать?». Таким тоном, словно я должна была поддакивать её возмущениям сложностью и тупостью той контрольной. С какой стати? Я понимаю, что так легче… Приятнее быть незаслуженно обиженным и страдать от того, что всё плохо, чем разбираться в своих ошибках, но эта схема максимально непродуктивная. Я не принимаю потакания желанию оправдаться в собственных глазах. Врать себе — последнее дело. А всё же, несмотря на это, её фраза меня проняла. Всего-то «Лен, давай, может, ты не будешь своё хорошее настроение показывать?» — и я чувствую себя нетактичной сволочью. Вроде искренность — это хорошо, вроде думаю, что права я, а такое ощущение, будто я должна была чувствовать что-то другое, сочувствовать… Быть должным чувствовать что-то — это полнейший бред, но я часто страдаю от чувства, будто должна чувствовать… Избавляться от этого сложно. Только рядом с Тимом почему-то даже необходимости такой не возникает, рядом с ним я чувствую себя свободно. Мне рядом с ним хорошо. Это не нейтрально-положительное состояние, привычное мне, а что-то по-настоящему хорошее. Мне с ним даже разговаривать не обязательно, чтобы ходить целый день с улыбкой, быть полной энергии и желания жить полноценно, а не стоически терпеть неприятности и почитать спокойствие высшим благом. Вот махнёт он издалека мне рукой, как сегодня с утра, махну своей в ответ — и даже не сутулюсь пару часов. Даже не злюсь на невнятные претензии Клары (что значит, я про неё забыла? Я так же провожу все перемены с ней! А что на физике сидим не вместе… ну, а что такого?) Дело было так: сегодня, в четверг той самой недели, когда компания Тима на физике впервые оказалась в полном составе, мы с Кларой вместе зашли в кабинет физики, и она направилась к моей парте. К той, за которой в последнее время я сидела с Тимом. Я попросила её на физике со мной не садиться. Вообще, не только конкретно сегодня. Клара… что в её голове творится?.. заявила, что я предаю нашу дружбу ради парней. Парней, пхах! Во множественном, блин, числе! Это напоминает какие-то цитатки о большей ценности дружбы в сравнении с любовью из пабликов ВКонтакте, но доказать, что эта мысль — стереотип, а не личное мнение Клары, я не могу. Я также понимаю и то, что я не вполне права. Сегодня Клара особенно грустная (или, точнее сказать, обиженная: нацепила наушники, смотрит волком на всех). Возможно, ей нужна моя поддержка… Я бы и слова не сказала, если бы это было так, но на мой вопрос о причинах её настроения, Клара огрызается: «Я что не могу просто захотеть послушать музыку?». Я не тот человек, который станет навязывать свою помощь, даже зная, что это кажется человеку правильным. На претензии отвечаю просто, не позволяя свернуть дискуссию с главной темы: — Да ладно! Можно подумать, тебе сесть больше не с кем! — ведь сидела же последние разы то с Машей, то с Настей. Первую я сегодня точно видела, да и вторая вроде мелькала. — Ну, уж извини, что у меня есть подруги кроме тебя! Я поражаюсь. «Уж извини!» — надо же! Извиняю! Так бы и сказать: «Извиняю!», — с гнусной ухмылочкой, но это лишнее. Клара и так уже завелась, говорит, не думая. «Ну, уж извини, что у меня есть подруги кроме тебя!» А дальше что, Клар? Скажешь прямо, что я убожество, которому больше не с кем общаться? Нет, конечно. Даже ради возвышения в собственных глазах не скажешь, хотя бы это было правдой — ради того, чтоб не упасть в собственных глазах не скажешь: если вытащишь на поверхность это, будет слишком легко сделать вывод, что с тобой общаться можно лишь оттого, что не с кем больше… Не так ли? Обрываю мысль: надо сообразить, как бы сгладить углы, а не вот это вот всё. Надо меньше иронизировать в её адрес. Только кто же виноват, что она даёт так много поводов? — Не в этом дело, — говорю. Бестолковая реплика, но хоть что-то. Клара раздражённо хватает учебники и сумку и уходит на другой ряд так демонстративно, что мне опять смешно, хотя и не весело. Будто провоцирует меня бежать за ней и извиняться. Разумеется, я этого не сделаю, но сказать что-нибудь, что смягчило бы ситуацию, мне бы хотелось. Только что? И как? Пытаясь найти ответы, я не замечаю, в какой момент Тим появляется в классе. Похоже, он увидел, как Клара зло схватила свои вещи, пересаживаясь к Насте, а может и услышал часть нашего диалога — он медлит садиться, только кладёт рюкзак на парту, здоровается и спрашивает: — Вы это из-за места? Я могу не… Улыбаюсь и качаю головой: — Нет, садись. Всё в порядке. Я верю в то, что говорю. Из-за места? Это максимум повод. Но надо объяснить. Вздыхаю и говорю медленно, на ходу соображая, что и как сказать: — Мы… не сошлись во мнениях на то… на то, кто кому и что должен. Это ерунда. Я не хочу делать вид, будто я лучше, чем на самом деле. Я знаю, что не только Кларина вина в нашей недо-ссоре. Именно «недо» — нам даже не придётся мириться, просто будем общаться, как будто не было ничего. Может, это-то и плохо, но обсуждать разногласия мы уже пытались, и попытки не привели ни к чему, кроме новых ссор. Да, мне есть, что сказать Кларе, но я не верю, что смогу донести до неё свою мысль. Уверена, и у неё ко мне немало претензий, но… таких же, как сегодняшняя? Боюсь, я тоже не смогу услышать её и правильно понять. Как бы объяснить происходящее, не показавшись незаслуженно обижаемой, непонимаемой бедняжкой? Это не моя роль. Лучше я буду плохой, чем жалкой. — У меня не получается выражать своё мнение так, чтобы не задеть её. Я… Её легко задеть. Я как слон в посудной лавке. Даже если пытаюсь выразиться помягче, всё равно получается недостаточно. Она… её, мне кажется иногда, просто критика как таковая задевает. Хотя она говорит, что ничего против неё не имеет. И искренности, говорит, хочет. Но искренность — она ведь что? Она не только про хорошее. Типа… если искренне даже говорить о хорошем, но молчать о минусах, это уже само по себе неискренне. Тим кивает на мои слова, не то соглашаясь, не то просто обозначая, что слушает. Я вздыхаю и ложусь на скрещенные на парте руки. — Наверное, я могла бы… ну, последовать советам из американских бестселлеров про бизнес-общение, психологию для продавцов и всё такое… — Эм?.. — ну да, Тим их, конечно, не читал. Ему незачем. Это я настолько убога, что всерьёз надеялась найти в подобных произведениях решение своих проблем. А поняла только то, что нужно ставить вопросы конкретные, частные и решать их, а не «учиться общаться», блин. «Познакомиться с Тимом», а не «научиться знакомиться», к примеру. Иначе от всей этой литературы не будет толку. Его и так не много, на самом деле, но хоть есть, что полистать, пока думаешь, что делать и авось наткнёшься на что-нибудь, более-менее подходящее под ситуацию. С тем же успехом можно листать и сборники афоризмов, и ещё что-нибудь. — Ну, типа что каждую негативную фразу надо непременно завернуть в несколько слоёв позитива, что начинать обязательно с хорошего и незаметненько так замечания вплетать… И по имени человека почаще называть всенепременно. Это преподносят прям как заклинание, приворот какой-то… Ну, не суть… мне противно каждое замечание посыпать сахаром. От искренности же ничего так не остаётся. Ну… блин, — я оторвалась от парты, откинулась на спинку стула и подняла взгляд на потолок. Не облака, конечно… Перевожу взгляд на Тима и продолжаю говорить: — Можно, наверное, просто не озвучивать негатив всё же, но… Это тоже фигня какая-то. Лучше, чем экивоки, но ведь хрень. Не искренняя. Я вроде как не просто ради собственного удобства пытаюсь переделать человека, я пытаюсь обратить её внимание на то, что ей самой реально мешает. Ну, как мне кажется. А она… я не знаю. Я вот сейчас это высказала и думаю: может, я как эти всякие доброжелатели, которые не вовремя и некстати пристают? Типа… бывают же люди, которые «для твоего же блага», но просто тьфу на них, невозможно же слушать таких… Я, получается, из этих? Тим качает головой, говорит: — Не, мне так не кажется. Это попытка меня успокоить? Неужели похоже будто мне нужны слова утешения? Я не хочу, чтобы он меня утешал (не хочу, чтобы меня утешал кто бы то ни было), но его слова рождают надежду. Значит, я не похожа на того, кто «ради твоего же блага» лезет, куда не просят? Тяну с сомнением: — Думаешь? — и смотрю ему прямо в лицо с интересом (впервые так открыто, но вместе с тем сейчас мною движет не желание как можно крепче запечатлеть его образ в памяти, а интерес к тому, что и как он скажет; это глупо, ведь Тиму неоткуда знать обо мне достаточно, чтобы делать выводы, но его мнение мне… интересно). Он пожимает плечами, спрашивает: — А почему тебя вообще волнует, слушает она твою критику или нет? Вздыхаю с облегчением: не утешения, я не настолько жалко выгляжу, чтобы это потребовалось. Вопрос меня удивляет, чего не скрываю, вскидывая брови, но ответ есть, он вырывается сразу же: — Мы подруги. Я… я хочу, чтобы она была счастлива, но не могу же взять и сделать, чтоб «хорошо» на неё с неба свалилось. Это так не работает. И, блин, я не о радости, а о том, чтобы у неё в жизни всё в порядке было. Настроение её мне побоку… Тим приподнимает брови: — Разве счастье и настроение не связаны? Толковое замечание. Опять несу какую-то чушь, но… как объяснить? — Связаны, да… — киваю растерянно. Несколько секунд пытаюсь подобрать слова, затем выдыхаю, — Настроение — оно всё же краткосрочно… Да даже не настроение, я не то сказала. Эмоции. А они относятся к чему-то конкретному. И за её эмоции я совсем не беспокоюсь. Это как бы… не моё дело. И… на самом деле, я нередко её, наверное, расстраиваю или злю, но… это же эмоции. Краткосрочные штуки. А вот то, что она в принципе на счастливого человека не похожа… Я пытаюсь именно на это повлиять. Потому и лезу со своим мнением. И потому, наверное, патоку лить не могу. Хотела бы её просто порадовать, наверное, смогла бы уж найти, что сказать. А тут… я не знаю. Так всерьёз можно поверить, что счастлив может быть не каждый. Пересаживаюсь чуть иначе, подогнув одну ногу под себя и развернув корпус к собеседнику. Руки, сцепленные в замок, лежат на коленях. — Она всегда такой была. Ну, неспособной к счастью. Ну, то есть, не прям неспособной, но… — Я помню, — кивает Тим. — Романтики, действительность разрушающая счастье, да? И смотрит так… со вниманием. Меня будто током прошибает. Одновременно мне невероятно спокойно (я чувствую, что могу говорить, что… меня понимают? Я не знаю. Так бывает? Никогда прежде я не чувствовала такого), и всё-таки волнительно (хочется объяснить всё-всё в полной мере, доступно, не исказив чего-то…). А ещё так приятно, что он помнит тот разговор, с которого началось всё. Наверное, хорошая память — не что-то удивительное, но я привыкла, что свои взгляды мне приходится объяснять по нескольку раз. И то, что он помнит, воспринимается как один из лучших комплиментов, хотя даже не является им. Растерянно и глупо улыбаюсь, тяну: — Да-а… Тим улыбается в ответ, говорит: — Продолжай. Хлопаю глазами: в голове пустота. Что я говорила? Это не пугает, я сейчас вспомню, это несложно, но ради заполнения паузы отвечаю: — Да, конечно. Та-а-ак… о чём я? — Ты говорила, что она всегда… Мои мозги возвращаются в рабочее состояние. Мышка-мысль снова попалась в мои лапы и не денется теперь никуда… — Точно! Она всегда такой была. Я не знаю… Мы не сразу подружились. Может, зря вообще. Может, лучше было бы, не начни мы тогда общаться… — А что мешает тебе прекратить общение, если не хочешь общаться? Снова дохрена резонное замечание. У меня есть объяснения, много объяснений, но они все несерьёзны. Придумать их несложно. Жаль только, что всё, что бы я ни сказала будет ни о чём, не в цель… Ответить надо, но вопрос слишком сложен. Не хочу врать, но во всём, что касается Клары, пустые слова, объясняющие что-то для собеседника и не несущие никакого смысла для меня, расползаются как нефтяное пятно по поверхности воды. Я хочу избавиться от этой недо-лжи, но для этого нужно… нужно признать то, что не может быть верно. Клара хороший человек, я не должна вешать на неё ответственность за то, что я не могу разглядеть в ней того, что заслуживало бы симпатии. — Я… чувствую ответственность. И я не то что не хочу общаться. Эти слова, что нам начинать общаться не стоило — я говорю о том, что для неё это лучше было бы, наверное. Я бы не капала ей на мозги своим «тебе лучше». Звенит звонок. Татьяны Ивановны в классе нет. Я оглядываюсь на дверь, но никаких признаков её приближения тоже не обнаруживается. Снова поворачиваюсь лицом к Тиму. И он вытянул шею, чтоб оглядеть кусок коридора, видимый в дверной проём. Звонок вырывает меня из внутреннего мира, в котором я, по сути, находилась весь разговор. Это такое облегчение. Я продолжаю говорить, но уже отстранённее, перестаю в режиме реального времени переживать из-за того, про что болтаю. Это к лучшему: просто описать, что да как — лучший выход сейчас. Это самое честное, на что я способна. — Мы не сразу подружились. Она мне сначала показалась какой-то несуразной, а я ещё тогда была… ну, чучелом просто, которое начиталось фигни и верит, что хамство — это круто, троллинг уважает. И я первое время вела себя, ну, в соответствии с убеждениями. Типа… не считала нужным скрывать неприязнь. Только… я не рассчитывала на конфликт, думала, она просто отстанет. А она-то изначально была вроде как дружелюбной, но на мои закидоны начала отвечать, конечно, защищаться. А мне оно нафиг не надо было. Я и обижать её не хотела, просто говорила, что первое приходило в голову, особо не думая, норм это или нет. И ладно бы, знаешь, если б у неё меня получилось задеть. Ну, завраждовали бы, ну, круто, что ж… У неё никогда не получалось меня задеть. Ни тогда, ни сейчас. Так вот, это было так бестолково, что продолжать эту тягомотину мне нафиг не сдалось. И… я хз, как мы подружились в итоге. Просто как-то… я стала дружелюбнее, она изначально вроде ничего против меня не имела. Или, может, я даже извинилась, хотя вряд ли — я не помню. Сказала, по-моему, какую-то фигню типа «Не принимай на свой счёт, это у меня характер такой поганый». Ну, в общем, общаться и стали. И, собственно, так и общаемся. А я… я всегда слушать умела. Она мне многое стала рассказывать. Ну, вот и… дружба, что ж… Татьяна Ивановна всё-таки появляется в классе. Приходится замолчать. Я почти не обращаю внимания на тему, которую она объясняет — записываю всё на автомате и думаю о том, что общаться с Тимом мне нравится до жути, причём «до жути» — это не синоним слову «очень». То, насколько мне рядом с ним хорошо, пугает. Есть люди, которые самостоятельно разрушают своё счастье. Я их раньше совсем не понимала, а теперь… Что ж, если у человека жизнь не сахар, ощущение, что всё прекрасно, вполне может пугать. И даже если жизнь неплохая, «слишком хорошо» — это не абсурд. Сразу мысли о подвохе возникают, предусмотрительность активируется, ищешь: «Откуда придёт беда? Может, счастье — ложь? И чувства, конечно, на самом деле, не взаимны? Или я надоем ему быстро? Или у меня восприятие искажено из-за влюблённости?» Эти люди — их собирательный образ в моей голове — боятся доверять, но в итоге начинают делать это против собственной воли. Не хотят, но доверяют. Верят. Я буду умнее. Я не боюсь доверять. И пусть назовут наивной, я скажу, что дело не в неосмотрительности. Наивность — первый уровень, недоверчивость — второй. А ещё можно доверять аккуратно, не ожидая, что человек поступит в твоих интересах, доверять, просто будучи готовым к любым исходам. Это риск, но продуманный. Невозможно не рисковать, только кто-то делает это, понимая, какие могут быть последствия, а кто-то — с верой в лучшее. Мне нравится быть искренней — не потому, что хочу разделить свои проблемы с кем-то. Мне просто нравится говорить всё, как думаю я, а не как принято. Я ищу не помощи и поддержки, а только понимания. Недоверчивые люди, примерно так же, как и наивные, хотят, чтобы окружающие действовали в их интересах, а не в своих, только понимают, что так не будет. Они ищут человека, на которого смогут положиться. Мне этого не надо. Я просто хочу, чтобы мне не мешали быть собой. Я была собой за этот разговор с Тимом больше, чем, мне кажется, за всю жизнь, ну, может быть, исключая самое детство. И это охренительно. За пятнадцать минут до конца урока выясняется, что мы снова пишем контрольную. Точнее, самостоятельную. Небольшую. Ну, и на том спасибо… К счастью, работа оказывается действительно не сложной. Разве что времени мало, но это дело привычное. Тим не отвлекает меня от решения моего варианта и пытается сам решать и списывать. Это вызывает уважение. Шутки шутками, а не считает, что я должна помогать. Или это гордость? Типа «Сам могу»? В любом случае, респектую. Он в очередной раз подтверждает своими действиями, что мои восторги в его адрес не беспочвенны. Звонок — сдаём листочки. Тим снова ворчит, что физика — предмет непонятный, как вообще можно разбираться в ней… Ну, и прочие обычные в подобных случаях слова. Ободряюще улыбаюсь. — Ничего, бывает. Ты справишься! И, как бы это ни прозвучало, физика не такая уж и сложная… Мы вместе выходим из класса и идём в раздевалку. Тим усмехается мне в ответ: — Для тебя? — Вообще, — улыбаюсь. — Физика как язык. Она не сложная. Просто способ описания действительности. Непривычно, конечно, думать так, но ведь это-то и прикольно. Что всякие закономерности можно не расписывать на три страницы, а в одну формулу уложить. Тим чуть морщится на слове «формула»: — Учить их… — Ну, если прям учить — может и сложно, — усмехаюсь, но мягко. Не люблю заучивать что бы то ни было. Правда, я не отношу к заучиванию стратегию «вникнуть и понять», поэтому проблем с запоминанием всего нужного у меня нет. — А вообще, запомнить какая буква что обозначает — это вроде не проблема? Никто мне на это не жаловался, во всяком случае. Тим кивает: не на этом этапе возникают трудности. — Ну, а сами формулы — они же просто реальность отображают. Можно же, наверное, запомнить пример и просто… Ну, я так формулу давления на всю жизнь, наверное, запомнила. По снегу захотела пройти, сугробы, ну, понятное дело — проваливаюсь. Только, знаешь, не всегда проваливалась, а какой-то шаг — да, какой-то — нет. И я такая аккуратнее идти пытаюсь, на носочках, конечно… Ха-ха! На носочках, дура! — я искренне ржу над своей тупостью и, хотя мне немного стыдно, я не жалею о том, что говорю это. — Давление же! Равно силе, делённой на площадь. Сила тяжести, понятно, неизменная, ну, в пределах той ситуации, а площадь… Тим смеётся вместе со мной: — Не, ну на носочках… Хех! Это же очевидно: лыжи там, снегоступы… — Ну, да. Лыжи и снегоступы — они как раз по формуле. Площадь, которая в знаменателе увеличивают. Та-а-ак… я это к чему? Если запомнить, что эта фигня с тем, как не провалиться в снег описывается формулой давления, то и формула запоминается легко, ведь все факторы, влияющие на результат — ну очевидны. Сила тяжести — потому что ну, есть разница просто по снегу тащиться или с тяжёлым рюкзаком, а площадь, ну, понятное дело, я только что рассказала. И что на что делить — тоже сообразить легко, правда же? В крайнем случае можно взять простые какие-нибудь цифры и прикинуть, адекватное что-то получается или нет. Тим не убеждён, отвечает: — Ну, эта-то формула и несложная. Её можно и так запомнить. А какую-нибудь, ну, не знаю… Что-нибудь из того, что мы сейчас проходим… Или задачи… Улыбаюсь весело и легко. Мы дошли до раздевалки. Как всегда давка, но опыт выручает, и свои вещи мы успешно забираем и пристраиваемся у стены, чтобы рюкзаки не мешали одеваться. Продолжаем разговор. Я говорю: — Да любую формулу можно понять! А задачи… ну, бывают сложные, но они сложные, блин, от слова «сложение»! Их же можно упростить, это не сло… не трудно! Тим смеётся, машет на меня рукой: — Ой, всё! Если ты такая умная, объясни лучше как-нибудь, а не вот это вот всё! Закидывая рюкзак за спину, сжимаю руку на его лямке сильнее, чем нужно (ёлки-палки, ответственный момент — не упустить!), и отвечаю, весело и немного самоуверенно улыбаясь: — Я могу! Чувствую вновь, как пальцы леденеют. Ну да, мне очень важно не упустить момент. Я ждала возможности сократить дистанцию и хотя уже отнервничала всё, что во мне нервничать могло, хотя я спокойна сейчас… мне важно, и организм на это реагирует, а я ничего не могу сделать с этим. Выходя из здания, договариваемся, что встретимся в полдень в воскресенье у метро, и прощаемся у ворот. И я долго ещё смотрю на мир ошалело-счастливым взглядом, переваривая свой успех. Приводят в себя меня лишь мысли о том, что же делать теперь, как вести себя на встрече и им подобные.