Счастье — это мы!

На русском задержали, и нестись в столовую на всех парах бессмысленно: всё равно очередь уже длиннющая. Поэтому мы с Кларой идём спокойно, не столько, рассчитывая нормально поесть, сколько чтобы быстро чего-нибудь перехватить да размять ноги. Как всегда, говорит она (не то что бы я хотела, чтоб было не так: я не люблю много говорить): — Нет, ну понимаешь! Я ведь убираюсь, я делаю уроки с Настей, а… — ничего нового Клара не сообщает. Вернее, новыми являются детали, а в общем — всё по-прежнему: не понимает её семья, незаслуженно ругаются, а ведь есть куча оправданий… Признаюсь, её эти оправдания не кажутся мне убедительными. «Ну, один-то раз! С кем не бывает!» — это аргумент ровно до тех пор, пока косяки действительно редки. Безусловно, можно апеллировать к тому, что такой ошибки ты прежде не совершала, но какая разница, если претензия — к наличию ошибки, к тому, что ошибки часты? Не хочу смеяться над Кларой или как-то её упрекать, но не нахожу слов поддержки: по серьёзке она могла бы услышать от меня лишь то, что права, скорее всего, не она. Потому только усмехаюсь: — Ой, ты несчастная! — она улыбается в ответ, отмечая в этих словах мою нелюбовь к нытью, хорошо известную ей. В самом ли деле я не люблю нытьё? Хрен знает. Я не люблю её нытья, это верно, но думаю, что пожаловаться на текущую проблему, на то, с чем ты реально борешься и что заколебало, на что-то, от тебя совсем не зависящее, вовсе не грех. — Может и так… А вообще возможно быть счастливой, как думаешь? Ответить кратко или позволить себе полноценно выразить своё мнение? Клара любит философские (особенно, если ещё и пафосные) штуки, цитатки. Но стоит ли пытаться серьёзно обсуждать с ней философские вопросы? Опыт подсказывает: нет. Я хочу попытаться, но заранее знаю, что начни я сейчас нормально отвечать, я снова разочаруюсь пониманием, что суть слов от неё ускользает, что мои слова для неё — всего лишь красивая заумь. Последние ступеньки лестницы, поворот. Фыркаю: — Да конечно можно! Замечаю в трёх метрах перед собой Тима. Он очарователен, как и всегда. До столовой — метров пять. Очередь длинная, но, думаю, успеем. Клара говорит: — Но ведь все периодически бывают несчастными… — Ага, не спорю. И с чего это вдруг мешает людям вообще бывать счастливыми? — до столовой три метра, между мной и Тимом — два. Как же он мне нравится! Отвести взгляд… возможно, но я не хочу. Впрочем, ради приличия чуть перемещаюсь так, чтобы Клара была в той же стороне, что и Тим. Теперь вижу его, как бы глядя на подругу. Она ничего не замечает. Сосредоточена на себе или я так хороша в том, чтобы пялиться беспалевно? — Ну… — Клара довольно бестолково объясняет, что обязательно какая-нибудь гадость случится, счастье разрушит, что счастье ненадёжно… Я смотрю на Тима. Заговорить бы, познакомиться… я даже знаю, как это можно провернуть. Я каждый раз знаю, но ни разу не подошла. Это длится уже с полгода. Мы учимся в одной параллели: он в 10 «В», а я в «Б». Так и учились бы, совсем не замечая друг друга (я буквально не знала, что он есть: некоторых из параллели хоть в лицо помнила, а его — нет), но в нашей школе ввели для старших классов мультипрофиль: какие предметы нужны, те и изучай углублённо, — все классы перемешались, и мы с Тимом оказались в одной неуглублённой группе по физике. Единственный предмет, на котором мы пересекаемся. Так, не узнать о существовании друг друга оказалось невозможным. Всё-таки людей, с которыми сидишь в одном кабинете дважды в неделю по сорок минут, трудно не начать узнавать в лицо. Впрочем, это практически ни на что не повлияло сначала. Мой взгляд продолжал проскальзывать мимо него, не останавливаясь, как проскальзывал, половину осени. Что же вдруг? Скука, удачное освещение, отказ от одного тупого постулата… Я ведь раньше думала всё: «Рано для отношений, ну какие чувства в N лет!», — и скептически так поглядывала на ровесниц, вовсю обсуждающих парней. Надо сказать, мой скепсис до сих пор не опровергнут: я так и не наблюдаю глубоких чувств. Только вот, я подумала: «А ведь, может, это напоказ выставляют только пошлую ерунду, может быть, настоящие чувства есть и не афишируются». И ещё подумала: «Буду так думать, а вся жизнь пройдёт: сначала школа, потом вуз, потом карьера, ага». Я не стала нарочно искать любви, конечно, но перестала обрывать всякую мысль о том, как мои отношения могли бы сложиться. Поначалу я не думала, что влюблюсь в Тима: он красив, но что такое красота? Влюбиться во внешность да ещё при том, что культура осуждает подобное? Слишком глупо для меня. И всё же я решила: ну, блин, никто же не осуждает любование произведениями искусства? Созерцание природы? Залипаю же я на облака со спокойной душой? Так и заставлять себя отводить взгляд от него ни к чему. Разумеется, в рамках приличия. Откровенно пялиться — слишком неловко. Впервые я залипла на него, конечно, на физике. День был, как по Тютчеву… Мы его поэзию проходили на прошлой неделе, и мне сразу вспомнился тот самый день, когда я читала: «…поздней осени порою Бывают дни, бывает час, Когда повеет вдруг весною…» Солнце освещает класс, а осенние листья не видны — четвёртый этаж. Солнечный луч делает его светло-русый ёжик золотым. Он смеётся с друзьями над чем-то. У него такая тёплая улыбка… Мир прекрасен. Весь мир. И меня тянет улыбаться. Формулы, и обычно не страшные, кажутся совсем лёгкими — а может, тема была лёгкая, кто бы знал… Вообще-то, из того дня я не помню ничего, кроме его образа. Не помню, что за тема была, не помню, какого числа это было, но в памяти отпечатались искры смеха в его глазах, его запястье, торчащее из рукава серо-бирюзовой рубашки в клеточку. Он чуть ли не лежал на парте, но не демонстративно, не нарочито, а как-то естественно, просто оперся на неё, чтоб было удобней, и о чём-то переговаривался с друзьями. С того момента мой взгляд стал невольно останавливаться на Тиме. Я не искала его в толпе, но замечать стала чуть ли не всегда. Вот он проходит мимо по коридору, поражая меня лёгкостью походки. Вот стоит у стены, прислонившись к ней плечом и о чём-то болтая с Сеткиным. Тим всегда принимает такие расслабленные, непринуждённые позы, но не развязные, а какие-то спокойные… И улыбается часто. Его улыбка вызывает странные чувства: я вроде и рада, что у него всё хорошо, но вместе с тем, думаю: «И нафига я ему?». Хочется познакомиться, быть интересной и нужной и… ему хорошо и без меня, ну! Эти мысли я обрываю: не обязательно быть нужной, чтоб общаться; не обязательны плохие условия, чтобы что-то улучшать. Да, намного легче связаться с несчастным и стать его счастьем, но я не боюсь трудностей, да и стрёмно становиться для кого-то всем, на самом деле. Я хочу сойтись на равных, а не иначе. И поэтому страх, что ничего не выйдет, посылаю подальше. Главное — начать общаться, а там будет видно. Тим, наверное, не мог не привлечь меня. Попав в фокус однажды, не мог бы быть забытым. Он — идеал нормальности. Не выпендрёжник, не тихоня, а удивительно обычный человек. Не дурак и не зануда: он идеально нормальный. Это та роль, которую хотела бы играть я. Я устала быть странной, непонятой. Знаете, в подростковом возрасте «странным» и «ненормальным» быть вроде как модно, но только не по-настоящему. Вначале, ощутив свою отличность от других, можно гордо и презрительно смотреть на тех, кто не понимает, мол, вы дураки, а я умнее, и потому вы понять не способны, но это не долго утешает, быстро начинает раздражать. Человек так устроен, что без других людей или в конфронтации со всеми, даже не выраженной, а лишь внутренней, ему хреново. Я устала от того, что не нахожу понимания у окружающих. Тим… тот, чьё мнение может стать моим ориентиром: не на «крутых» же смотреть! И не на Клару! Тим — совершенство. Мне нравится его вкус. Нравиться ему, значит, быть не убожеством. Нравиться ему, значит, быть нормальной. Мы с Кларой встаём в очередь прямо за ним. И я не могу не думать о том, чтобы сказать что-нибудь вроде: — Хэй, Тим, свет мой! Как думаешь, счастливым быть реально? Я бы очень хотела, чтобы ты был счастливым! — и ещё множество глупостей, комплиментов в основном, приправленных солнечными метафорами и духом весны. Впрочем, я прекрасно знаю, что сказать и так, чтобы это прозвучало более-менее адекватно. Я могу адекватно, но больше хочется рассказать Тиму о том, как он прекрасен, как один его образ вдохновляет жить, а не тупить в телефончик, как мне важно знать, что у него всё ок… Отвечаю Кларе на её тираду о неминуемом разрушении любого счастья, отвечаю в несколько раз более тёплым, светлым тоном, чем думала, но рядом с Тимом моё настроение неконтролируемо взлетает и недовольству просто не остаётся места в душе: — Да ну, а наоборот? Всякое несчастье непременно разрушается счастьем? Почему нет? — Ну… — Клара замялась. Очевидно, что она не согласна, однако уже по тону ясно: внятных аргументов не будет. Если только случайно. Её тезис интуитивен, а не обдуман. А сходу сообразить нормальные аргументы любому трудно. Мой взгляд снова соскальзывает на спину Тима, он в очереди прямо перед нами — будто бы смотрю на окошко выдачи. Втянуть его в разговор так легко возможно. Тем легче, что он сейчас один. Осознав, что влюбилась окончательно, не только эстетически, но и по-человечески, я… Невозможно было не влюбиться: Тим — воплощение всего того, что меня в целом привлекает, как внешне, так и в манере поведения. Я не знаю его убеждений и мнений, но взгляды — штука дискуссионная. Взгляды в нашем спокойном мире почти не преграда общению, гораздо хуже их — нежелание обсуждать всерьёз и баранья уверенность. В Тиме этого нет, упёртые не бывают настолько предупредительны и внимательны к друзьям. А я готова переубеждаться, была б только в самом деле не права. Осознав, что влюбилась, я твёрдо решила, что не буду наивно мечтать о первом шаге с его стороны. Это было бы слишком наивно. Мы всё-таки даже не знакомы. А познакомиться надо. И познакомиться реально: каждый раз, оказываясь рядом с ним, я думаю: «Можно сказать вот это», прикидываю, с чего начать разговор. Это не так просто: Тим почти не бывает один, а присутствие его друзей смущает. А сейчас прекрасный момент: очередь ещё сократилась лишь на треть, он один, тема, с которой можно начать разговор есть и оправдание внезапного обращения тоже — третье мнение, мол, интересно, а кого ещё спрашивать? Ты же прямо тут вот рядом, не к семиклассникам же, вставшим за нами, обращаться! Клара, наконец, формулирует возражение: — Это, знаешь… и счастье разрушает несчастье, и несчастье разрушает счастье, но только разрушение счастья — это плохо. — Ну да, — пожимаю плечами. Не понимаю, к чему она ведёт. — Вот и получается: если несчастлив — плохо, если счастлив — будет плохо, понимаешь? Хмурюсь, пытаясь уловить логику. Что-то тут не то… говорю: — Клар… так это, наоборот ведь тоже верно: счастлив — хорошо, несчастлив — будет… Смотрим друг на друга, мучительно пытаясь сообразить, как бы объяснить свою позицию получше. Она уже открывает рот, чтобы сказать что-то ещё, но я успеваю первой: — Слушай, а о каком счастье мы говорим вообще? Ну, счастье — это что? Снова бросаю взгляд на Тима. Он оборачивается на нас — то есть, в сторону дверей столовой. Ждёт кого? Не похоже, но, впрочем, откуда бы мне знать… Или заинтересовался нашим разговором? Не, бред. Не может быть. С чего бы? Или всё же? Не суть. Заинтересуется: сейчас, ещё минута и я обращусь к нему… Клара описывает своё счастье: — Ну, знаешь… Я чувствовала бы себя счастливой, если бы все меньше ругались и ссорились. Мне нужно не так уж много, на самом деле… Я просто хочу, чтобы мои близкие замечали не только мои ошибки. Я ведь не всегда косячу, но все видят только это… Слушаю как бы внимательно, но уже с первых слов понимаю, что она будет говорить дальше. Давно всё же друг с другом общаемся. Конечно, она говорит с привязкой к тому, что волнует её сегодня, а не абстрактно. Конечно, ей нужно, чтобы окружающие относились к ней лучше. Конечно, ей хочется признания, похвалы. Это нормально и, в общем-то, правильно. Только странно мне, как Клара расставляет акценты: заслуженность желанной похвалы она не упоминает совсем. Спрошу — подтвердит, что нужна именно заслуженная, а сама вниманием этот аспект обходит. И её интонации… жалкие какие-то, словно просительные, но зачем она так ставит себя, что хорошее отношение к ней оказываются милостью? Если чего-то можно не делать, не все это сделают, даже если сделать не трудно и правильно. Знаю, что скоро Клара упомянёт любовь. (И действительно: упоминает). Не оттого, что она знает, как здорово ощущается влюблённость: её чувства к парням вечно оказываются поводом для жалоб и мучительных переживаний, — но оттого, что в нашей культуре любовь превозносится постоянно. Отношение к идее любви — не вопрос, над которым стоит размышлять, не так ли? Ты либо соглашаешься, что любовь — это социальная панацея, что она оправдывает многое, либо ты не знаешь любви и поэтому достоин жалости. Так же я знаю и то, что Клара не поймёт моей мысли, но мне всё равно: я говорю это не ради неё. Я говорю, потому что, на самом деле, так думаю и потому, что хочу заговорить с Тимом. Это озарение, это идея, как познакомиться, которую нужно сейчас же реализовать. Обычно я не доверяю столь привлекательным идеям, даю им отлежаться, но дело во времени. До выпускного не многим больше года, а потом возможности познакомиться не будет совсем. Такой хорошей возможности за целый год может вовсе не представиться. Я не могу позволить себе её упустить из-за привычки действовать обдуманно. В конце концов, другие же творят неведомую фигню под эмоциями, и ничего, им норм… я не хуже. Я смогу. Говорю: — Счастье — черта характера, — тут же понимаю, что слова выбрала слишком громкие, но в моей голове это ведь было именно так, в моей голове оно звучало нормально… ладно, пофиг, сейчас разъясню, что я вкладывала в эти слова, и всё будет нормально. Мысль-то, на самом деле, банальная. Говорю громче, чем обычно, и вдохновеннее. — Ну, смотри… Вот есть же некоторые типы людей, которым легче быть счастливыми, да? Приземлённые люди, не понимающие романтического героя, помнишь, нам на литературе?.. И из классиков кто-то писал, что счастье у человека внутри. Так вот: романтик сам себе придумает проблему, сам и страдает. А кто иной принимает действительность такой, какова она есть. В этом и фишка! Клара перебивает: — Но ведь действительность-то и разрушает счастье! Это так смешно. Она совсем романтик, не просто любитель рассветов и букетов цветов. И грустно: я не знаю, как можно помочь такому человеку быть счастливым. Не показываю своей реакции, боюсь обидеть, но от необходимости сдерживаться настроение падает на пару делений стобалльной шкалы. Не больше: сейчас совсем не Клара меня волнует. Кидаю короткий взгляд на Тима: стоит в полуобороте к нам. Нет оснований полагать, что это из интереса к нашему разговору (как только в очереди люди не стоят!), но я хочу надеяться на это. Надеюсь. Как глупо! Ну, да неважно! — Действительность — данность. Мы на неё, конечно, влияем, но только до определённых пределов. А счастье — это реакция на то, что есть; счастье — отношение. Его можно менять. Если ты чего-то хочешь, но не можешь получить, остаётся только… — Не хотеть? — Клара вскинулась. Я говорю слишком резко? Я, конечно, увлеклась, распалилась, но… вроде ведь ничего такого… или мой тон? А что в тоне? Что не верю в то, что Клара будет счастливой? Это, конечно, так, но я не говорила этого, даже не намекала вроде… Вечно она так! И ведь не животное же, чтобы реагировать на одну интонацию! Нельзя же быть настолько ранимой! Не хотеть, значит, говоришь? — Можно не хотеть. А ещё можно подумать, почему хочешь-то, подумать, чего, на самом деле, хочешь. Типа… ну, вот с романтикой твоей любимой, например. Сами розы ценны или внимание, символизм и всё такое? Если сами розы, можно не ждать, пока подарят, а купить. Если внимание, так есть и другие проявления внимания — нахрена сужать требования и расстраиваться, что не розы, а, допустим, готовность приехать хоть в три часа ночи или ещё что-нибудь? Ты мне скажи!.. Клара задумалась. Хочет начать защищаться (вижу по взгляду — но от чего? Я не нападала!). Пока ещё сдерживается, чтобы не ссориться. Ссор она не любит и чуть ли не боится, но не умеет избегать. Перед Тимом в очереди всего три человека. Идеальный момент. Страшно. Вдох, выдох. Касаюсь его плеча. Ощущения… неадекватные, вдох-выдох… — Хэй, чувак! Я совсем чушь несу или в этом что-то есть? — убираю руку, улыбаюсь. — Ты ведь слышал наш разговор? Я утверждаю, что… Он крайне мило усмехается, перебивая: — Слышал. Продолжаю улыбаться, выдыхаю пустую реплику: — Фух, не придётся повторять… Так что? Он пожимает плечами. Очередь становится короче ещё на одного человека. — Даже не знаю… это нечто странное, но не бред вроде. Я как-то не задумывался об этом, но… почему бы и нет? — пожимает плечами и улыбается мне. Эта улыбка отпечатывается в моей памяти так чётко, что предчувствую: не забуду её долго-долго, может быть, никогда. На моём лице отражается, должно быть, счастье. Не может не отражаться. Так тепло. Чувствую себя каким-то счастье-излучателем. Последний шаг: представиться… вдох-выдох: — Здорово! А я уж испугалась, что несу какую-то дичь… Я, кстати, Лена! — затем киваю на Клару и зачем-то представляю и её заодно. Клара, похоже, тихо офигевает. Ну, да: для меня такое нетипично. Хорошо, что молчит. Или не хорошо? Если б вышла некрасивая сцена, я бы обязательно подошла бы потом к Тиму, чтобы объяснить всё, это было б нормально… Но ведь мне хочется понравиться ему, хочется показать свою лучшую сторону… или так делать не стоит? Я хочу нравиться целиком. Что толку в симпатии человека, если ему нравлюсь не совсем я, а лишь маска? Но Клара молчит, эти рассуждения неактуальны… Хорошо, что молчит: мне не надо искать ответ на тот вопрос. И ей хорошо: не поссоримся сегодня. — Тимур, можно просто Тим, — кивает он, представляясь в ответ. Пожимаем друг другу руки. Его рука тёплая, даже горячая. Отпускать не хочется, но виртуозно соблюдаю приличия, не позволяя себе ни одной лишней секунды. Ещё один человек сваливает из очереди. Пусть бы что ли кто-нибудь влез перед нами, будто им занимали… Нет? Ну, и чёрт с ним, ладно! Всё равно я уже достигла своей главной цели. Я хочу растянуть мгновения разговора с Тимом, но неисполнение этого желания меня не расстроит, ведь важно лишь то, что разговор вообще был! — У тебя руки такие холодные! — удивляется он. Когда я нервничаю так, когда так боюсь ошибиться, у меня всегда леденеют конечности, зато в груди жарко. Я уже привыкла этого почти не замечать. — Это ничего, — улыбаюсь. Последний человек, стоявший в очереди перед Тимом, уходит с тарелкой крайне сомнительного на вид супа. Тим берёт «пиццу» (от итальянского блюда в этой лепешке только название, но кто б удивлялся…) и компот, поворачивается и отходит. Пока Клара берет себе что-то, улыбаюсь Тиму ещё раз и прощаюсь. Ловлю ответную улыбку и «Пока!» и думаю, что я точно счастливая, как ни крути. Хватаю компот, и следую за Кларой к подоконнику: мы не собираемся искать свободное место за столом, тем более его, похоже, и нет. Клара возмущается: — Это что вообще такое было? Смотрю на неё, а ответить не могу: объяснений слишком много, а, чтоб выбрать самое подходящее, надо хотя бы задуматься. Мои же мысли поглощены другим. Я познакомилась с ним, невероятно! По-зна-ко-ми-лась! ПО-ЗНА-КО-МИ-ЛАСЬ! Очуметь! Его улыбка, обращённая ко мне. Улыбался не только губами, глаза тоже чуть прищурил, как всегда делает, искренне улыбаясь и смеясь… А я такая дура! Бля-а-а-аха-муха! Пипец… Чуши наговорила… ужас! Счастье — черта характера, блин! Действительность, ёлки-палки! Романтики… Или норм? Позорище. Нормально объяснить свою мысль в такой важный момент не смогла… Почему я не продумала, что скажу? Было время! Нет же, залипала на Тима, хотя этим в любое время заниматься можно… Стыдобище… Я ведь могла сказать лучше! Могла! Ну, почему не?.. Стоп! Зато познакомилась! И он сказал, что мои слова — не совсем бред. Если только чуть-чуть, но это ничего. Ничего же? Он сказал «Почему нет?»: мои мысли не совсем чепуха. Он не поржал надо мной. И смотрел… нормально… А руки, блин, холодные… нахрена я так распереживалась? Даже если б не вышло, какая разница? Я бы хоть знала, что попыталась. Это было бы лучше, чем неизвестность, правда? Клара повторяет вопрос чуть агрессивнее, вырывая меня из моих мыслей: — Лена, что — это — было?! Я невольно перенимаю её настрой. Она пристала дофига невовремя. Мои чувства сейчас мне куда интереснее, чем необходимость объясниться. Да и необходимость — слишком сильное слово. Раздражённо смотрю. Моё счастье всё ещё со мной и в полном объёме, но наружу теперь не просится — оно не относится к Кларе, не пересекается с моим отношением к ней, и на первый план снова выходит не вдохновенная деятельная и открытая особа, а ленивая и сдержанная пофигистка, высокомерная даже, наверное, язва. Мне не нравится быть такой, но «быть» — это почти не выбор. Это много выборов. И я не жалею ни об одном, хотя результат по совокупности удручает. Ладно, о важном подумаю потом, когда одна останусь. Всё равно сейчас урок будет, полноценно погрузиться в мысли не смогу, так что и на Клару злиться ни к чему. Не могла же она догадаться о причинах моего поведения, и о том, что расспросы сейчас некстати. Что было, Клар? — Знакомство. Он мне нравится, — говорю сухо. Просто факт. Возможно, стоило сказать не это, а про «третье мнение»: я же думала об этом! Но о готовом ответе вспоминаю лишь после того, как слова срываются с языка. Сейчас начнётся… И действительно: Клара реагирует весьма бурно. — Ой, это так здорово! Ты влюбилась! — ага, здорово. Влюблённость же — главное в жизни… — Как давно нравится? Почему я не сказала раньше? — Давно. Не хотела. И сейчас б не сказала, но так проще, чем возиться с отговорками. Хватит. Не хочу обсуждать. Клар, прекрати. Не прекращает, конечно же, но меня спасает звонок. После урока эта фигня продолжается. Отвечаю на все вопросы максимально кратко, ясно даю понять, что разговаривать об этом не планирую. Почему? — Блин, ну, это… я вообще ни с кем это обсуждать не хочу, — и про себя добавляю: «Из тех, с кем общаюсь». Может, и есть люди, с которыми бы обсудила, но за пределами множества моих знакомых. — Помнишь, в «Карениной» Левин про Кити тоже говорить не хотел? Вот типа того… просто давай не будем? Клара уточняет, не в том ли дело, что я не доверяю ей. — Клара, — вздыхаю. Вот и что на это отвечать? — Это не такая уж и тайна. Можешь рассказывать, кому хочешь — мне всё равно. Но я знаю, что попроси я этого не делать, ты не станешь… Вру. Не против честности, но против искренности иду. С ней по-другому не получается. Я пыталась когда-то, но смех не к месту, не вовремя, огрубление моих мыслей, переиначивание… я не хочу этого и говорю лишь то, что сложно интерпретировать не так. Доверие — это не только про действия. Это ещё и про эмоции. Я не доверяю тебе, Клар, не верю, что ты отреагируешь… не неприятно. Но об этом говорить ни к чему, не так ли? Ведь что говорю, что нет, толку ноль. Я пыталась как-то объяснить Кларе, что мне неприятны шутки определённого типа. И что же? На две недели хватило, если не меньше. Мы гуляем после уроков, просто наматываем квадраты по району, говорить на ходу мне сейчас нравится больше. Если сядем, это будет как будто слишком… будто мы с Кларой реально близки. Это не так. С ней не так скучно, как в одиночестве, но всё же не хорошо. Вскоре Клара вроде как примиряется с тем, что тема закрыта, но на следующий день поднимает её вновь, для виду извиняясь… На кой чёрт мне твои извинения, Клар, если ты всё равно ставишь своё любопытство выше чужих чувств и не так уж и сожалеешь, а? Закатываю глаза и позволяю спросить с тем условием, чтобы потом не было даже намёков. Всё равно будут, но и у меня будет обещание, на которое смогу сослаться. Это более аргументный аргумент, чем моё нежелание что-то говорить. Клара спрашивает: — Почему именно он? Он же на бобра похож! И он… — она чувствует себя неловко, теребит шнурок своей кофты — сейчас скажет что-нибудь совсем нелепое. — Ну, он, прости, пожалуйста, пустой! — в оправдание добавляет, что ей Анжела сказала это, одноклассница Тима. Это финиш, господа! Смотрю на Клару, думая: «Какого чёрта? И это говоришь ты?» Ты пустая, Клар! И Анжела немногим лучше. Нет, так думать нельзя, мы ж подруги… Тьфу! Просто… не в тему и не вовремя. Клара, ты коммуникативная мазила. Такое определение ведь не оскорбление? Просто факт… Мне плевать, что Клара не считает его таким прекрасным, каким его вижу я. Относиться по-разному — это нормально. Другому кому такой комментарий был бы позволителен. На другого кого я бы даже не смотрела так зло, как смотрю на Клару сейчас. Отвечаю: — А почему людям нравятся люди? Ну, нравится. Да даже если пустой… что это вообще значит? Даже если — просто нравится, понимаешь? Ты же не можешь объяснить, почему ты влюбляешься в тех или иных… — Но ты-то можешь, — резонно замечает Клара. Я всегда приставала к ней с этим вопросом, когда она рассказывала мне о своих влюблённостях. И это правда: я могу. Я просто не хочу объяснять про потребности и их идеальное воплощение, про желание нравиться из-за желания быть нормальной, про то, что черты лица и телосложение, может, характер и не отражают, а вот мимика, жесты, походка — не пустой звук. Говорю: — Эстетика. Мне приятно на него смотреть. Изначально было. А потом… досмотрелась. И снова: не ложь, но такая малая доля правды, что мне самой от себя противно…