Вандемьер

      Сухо изложив ей историю предательства и казни, он старался избегать высказывать личные суждения. Только Блок не поведал, что происходило в течение нескольких месяцев после того трибунала. Как армию сотрясали кадровые перестановки, как увеличивалось недоверие среди офицеров. Власти очнулись и увидели армию, которую подтачивало изнутри неизвестное им сомнение; увидели Инквизицию, решившую получить из новых «уникальных» обстоятельств пользу. Эмиссары не стремились закончить войну… не задушили конфликт в самой основе. В немилость также попала ученица Орфа. — Вы использовали поддельные документы? — сперва спросил Александр. Кто-то безалаберно выполнял работу, допустив до работы в штабе человека без личного дела. Ей просто повезло? Или нашла лазейку в провинциальной бюрократии, если действительно говорила правду. Лишь на мгновение он подумал об Инквизиции. Нет. Сейчас подобное не имело смысла, да и не работали они настолько вульгарно. Лара ответила, внимательно следя за ним: — Нет… то есть, не совсем. Они правильно оформлены, легально. Просто… — Я же могу отдать вас под суд. — Отдавайте. Но прошу продемонстрировать ваше известное великодушие, — сухо произнесла она. — И ответить на мои вопросы. В её взгляде читались требовательность и досада. Благодаря выработанной привычке генерал не возвращался к тем событиям. Нужно было сжимать кулаки и отстаивать своих людей — продолжать воевать. Лара, выложив перед ним документы, связанные с капитаном Равелем, словно окатила его холодной водой. Блок попытался вспомнить лицо девушки с той фотокарточки, выпавшей из пачки писем, но не смог. В памяти остался только рассеянный образ. С трудом верилось, что она прошла подобный путь. В бывшем чиновническом кабинете, где теперь были смешаны атрибуты гражданской и военной власти, связистка сидела у окна, и всё в ней говорило о разочаровании. Неприязнь проявлялась постепенно. Дочь капитана сосредоточенно слушала. Пепел говорил и размеренно ходил по исцарапанному армейскими ящиками паркету, иногда останавливался, не подходя к ней близко. — Вы ожидали другого рассказа? — Да, отчасти… — Что с вами? Равель не ответила. Он не знал, что делать с женскими слезами, с такими — не знал. С истерикой справиться проще. Лара будто сильнее закрывалась. Замечая покрасневшие глаза с редкими, молчаливыми слезами, пусть и смутно, но Блок опасался взрыва. — А теперь объясните мне, почему вы вообще здесь… Ради чего воюете? — Я хотела убить вас, — заявила она обыденно. Он предполагал подобное, но предпочел бы услышать какую-нибудь нелепую ложь. Генерал провел ладонью по своему лицу. — А теперь передумали? — Передумала. Моя ненависть к этой войне гораздо сильнее, чем ненависть к вам, — торопливо вытирая слезы, Лара один раз взглянула в его сторону. — Вы достаточно наказаны, даже больше, чем казалось мне раньше. — Ну что же, великодушно. Только в следующий раз не делитесь такими замыслами с людьми, вроде меня, — ухмыльнулся генерал. После спросил серьёзно: — И что теперь с вами делать, скажите? — Думайте сами, — с некоторым вызовом ответила она. — У вас теперь достаточно поводов отправить меня под следствие. По закону! Логичное решение для военного. Блок мрачно задумался. — Я не понимал вашего отца, но как офицера уважал его. Она резко повернулась в его сторону — посмотрела пристально и зло. — Вежливость такая, что ли? Не нужно. Вы не можете сравнивать себя с ним. — Разве я сравнивал? Она смутилась, рассеяно осеклась, заморгала влажными ресницами и продолжила говорить, не сдерживая эмоции: — Я долго представляла, что вы какой-то военный зверь; потом увидела, как вы действительно бережете людей. Сейчас понимаю: вы скорее машина, механизм… И людей вы сохраняете, словно машина. — По-другому вещи здесь не работают, — постарался прервать её Блок. Слова не задевали, только само звучание расстроенного голоса. — Где именно «здесь»? Конечно, я ничего не стою, да уж и не в том положении – не могу ничего требовать. Но у меня есть своё право поражаться услышанному. Человеческого лица совсем у вас нет? Я же спрашиваю про судьбу человека, который был мне отцом, а не начальником, — немного нахмурившись, она скрестила руки на груди. — Насмотрелась достаточно: отдельная жизнь ничего не стоит. — И теперь сами в этом завязли. — Я собиралась умирать тут, поэтому какая разница. Александр чувствовал, что впервые за долгое время не понимает правил. Его не должны касаться истории скорбящих дочерей или жен, вместе с их дикими поступками. Лара Равель с её встревоженным взглядом, который перечеркивал генерала, вполне имела право на месть. Но вместо выстрела или пощечины, дочь дезертира решила посеять в офицере стыд и беспокойство. С другой стороны, может, его прямолинейность сыграла дурную роль. В их мире, стремящемся к однозначности, забывалась сила недосказанности. Блок смотрел на неё вопросительно. — Ваш план совершенно безумный. Вы могли бы не просто умереть, но пропасть глупо и страшно. Разве ваш отец… — Не пытайтесь пристыдить меня, упоминая его, — отрезала Лара. Мужчина решил не озвучивать мысль и приподнял руки, будто сдаваясь. Она замолчала, потом неожиданно встала и спросила: — Можно я приоткрою окно? Вместо ответа он, открывая створки большого окна, заявил: — Отправлю вас в запас. Война эта не ваша. — Нет. — Что значит «нет»? Генерал повернулся к ней, заново поразившись контрастами: связистка почти напоминала куклу, но несла в себе такое заметное напряжение, будто запросто была способна полоснуть спрятанным в рукаве лезвием. — Оставьте меня на месте. Хочу увидеть итог, — печально сказала Лара. — Зачем он вам? — Желаю понять больше. Я ни с чем не смирилась ещё. Блок замер и позволив себе слабую улыбку, произнес: — Угрожающе звучит. Заметно смягчаясь и вдыхая ночной воздух, она внимательно осмотрела его ордена. Больше полугода назад офицерам и солдатам приказали носить награды. Сохраняя серьёзный вид, Равель провела рукой по ним, слегка задевая. Его брови поползли вверх. — Удивительно, как вы осмелились прикоснуться ко мне. — До вас я практически не дотронулась. — Дотронулись. — Нет. — Как угодно, — Александр не мог сдержать усмешки. — Приятно, что вы, кажется, чувствуйте себя в безопасности. Она отступила, вероятно ругая себя за подобный жест. — Вы не задаете больше никаких вопросов. Почему? — Я хочу задать, но боюсь снова получить протокол… — Какой смысл бояться? Получите из этого протокола необходимое вам понимание, — выделив последнее слово, сказал Александр. — Только задавайте ясные вопросы и учитывайте, что о подобном деле не может быть рассказано всё. Ничего не поделаешь. В дверь постучали. Блок сразу сменил интонацию: — Войдите. Ординарец приоткрыл дверь и, скользнув по Ларе равнодушным взглядом, доложил: — Генерал, звонок из штаба армии. При выходе, он, погружаясь в другие мысли, всё же обратился к ней: — Напишите свои вопросы. Только бумагу — железно мне в руки. — Отвечать тоже письменно будете? — Нет. Отвечу при личном разговоре. Оставайтесь и служите, раз уж решились.