Заново

      У Тистеллы комната своя собственная. Она не думает об этом до тех пор, пока в штабе не появляется новая девушка, которую селят в другую комнату. К Ральфу. Остальные Гончие живут в комнате по два, три или четыре человека. Ральфа же даже специально выдёргивают из комнаты на четверых. Не то чтобы Ральфа это огорчает, он даже рад, приговаривает, что с девушкой жить гораздо приятнее, чем с неотёсанными Гончими. Хотя компания у него и была неплохая.       Вилда не такая, как Кирс. Она выше и старше её. Озлобленная, важная, она как будто с самого начала понимает, где оказывается и как нужно себя вести. Наверное, именно такой должна быть настоящая Гончая. Рядом с ней Кирс чувствует себя всего лишь маленькой девочкой. Первый и последний их разговор заканчивается на поверхностном знакомстве. Тистелла хотела бы держаться с ней вместе, но Вилда держится только за себя, потому Кирс сразу же отстаёт от неё. В конце концов ей есть за кого держаться.       Второе посещение Либералитаса Тистелла пропускает: у неё на этот день выпадает дежурство, а работа в Убежище не менее важна, чем сопровождение командира. Но на третьем посещении она снова состоит в отряде сопровождения. Кирс поправляет собранные Элли в пучок волосы. Это немного непривычно, но даже удобнее, чем хвост: волосы не мешают совсем. А ещё Элли говорит, что у Кирс красивое лицо, поэтому его нужно открывать. Нож впивается в бедро, прицепленный так крепко, как учил Бранденбург. Платье, в этот раз бледного кремового оттенка, волнуется от сильного ветра. Тепло. Кирс немного улыбается приятному дню. Даже несмотря на то, что солнца не видно, оно чувствуется.       Обедают у Эльткрида. После трапезы — Кирс кажется, что за столом у Эльткрида все теряют счёт времени — приходит Эб. Начинаются переговоры. Её под присмотром Ульрика выпроваживают в сад, где паренёк быстро скрывается. Не то чтобы сама Тистелла горит желанием проводить с ним время, потому на его детскую выходку лишь фыркает и коротает время одна. Почти. Встретив молодую служанку она приятно с ней болтает — время до вечера летит совершенно незаметно. Ужинают снова вместе, только теперь ещё и Эб присоединяется, который во время трапезы ненавязчиво ухаживает за Кирс. Она в ответ вежливо, но искренне улыбается.       Этот день, как и вчерашний, как и позавчерашний, как и… неважно, важно то, что все они похожи на какой-то блаженный уголок. Вся размеренность и доброта происходящего вокруг как будто бы возвращают её в Верхний мир. Даже преступников вот уже около двух недель не сажают в камеры в Убежище, что уж говорить о казнях. Располагают «дорогих гостей» в тех же комнатах, что и в первый визит Тистеллы.       Ночью Кирс просыпается от нехватки воздуха и пытается убрать с лица что-то мешающее дышать, не сразу осознавая, что кто-то душит её подушкой. Совершенно не в шутку и без сомнения не случайно. Сначала накатывает оцепенение, растекается по конечностям невообразимым страхом и ужасом, а после — злость. Всепоглощающая, неостановимая, почти бесконечная.       Душивший, или душившая, сидит на животе Кирс, потому Кирс понимает, что человек не особо крупный и тяжёлый. Как минимум выбраться она точно может. Она открывает рот шире, и воздух, пусть и совсем немного, но доходит до её лёгких, руками она нащупывает лицо человека. Уши, щёки, глаза… Размахнуться тяжело, времени и попыток немного, а исход один — либо она, либо её. Потому она как может бьёт, почти наугад, желая попасть в переносицу. Слышится тихий вскрик, хватка на подушке исчезает. Кирс сбрасывает на пол подушку, поворачивается боком, тянется к кинжалу на тумбочке. Другая рука перехватывает её. Преступник дышит тяжело и зло. Кирс не думает. Сгибает ноги в коленях, сильнее отталкивается от неудобной теперь мягкой перины и снова тянется к кинжалу. Со стороны преступника слышится какое-то ругательство, но рука уже сжимает удобную рукоять кинжала. За шумом своей крови в висках Кирс не слышит почти ничего. Она наотмашь мажет по лицу преступника. Судя по особенно болезненному стону царапает глаз. Наконец скидывает его с себя. Быстрее, быстрее, быстрее. Она почти отпирает дверь, когда её хватают за правое предплечье. Больно. Одним движением перехватывает кинжал свободной левой рукой, разворачивается и снова взмахивает им, не примеряясь, не думая. Преступник отпускает её, хватается за шею, отступает назад. Кирс дёргает дверь — какая разница теперь запирает она её или нет? — и бежит, бежит, бежит. Запинается, нелепо взмахивает руками, в глаза бросается кровь на лезвии. Но Кирс зажмуривается, отводит взгляд и сжимает рукоять только крепче. Распущенные волосы впервые ей помогают — помогают не видеть своё же оружие.       Бежать, бежать, бежать.       Комната Бранденбурга не заперта. Она влетает в неё, не спрашивая разрешения, не стуча, громко захлопывая дверь, дрожащими руками запирая изнутри. Когда она оборачивается, Заксен смотрит на неё уже осознанно, хмуро. Сидит на кровати, хотя, кажется, когда Кирс только открыла дверь, он спал. Или как минимум лежал на кровати с закрытыми глазами.       — Там, — голос подводит Кирс. Она всхлипывает. — Меня… а я… подушка…       Она снова всхлипывает. Дрожит. Ничего не может сказать нормально, а что если он только разозлится и выгонит её? Куда ей тогда идти? Перед глазами всё размывается.       — Жди здесь.       Бранденбург шумит одеждой, наверняка что-нибудь накидывает. Застёгивает ремень. Когда он подходит к двери, Кирс хочется кричать. Не надо туда идти! Там опасно! Там убьют! Но она вспоминает, что это Бранденбург. Его не то что убить, его напугать сложно.       Ждёт она, кажется, целую вечность. Стоит в одной ночной сорочке, ссутулившаяся, босая, вся дрожащая, продолжает сжимать руками клинок до побелевших костяшек, кусает губы и не отрывает взгляда от двери. А что если.?       Нет. Она машет головой, отгоняя свои собственные идиотские предположения. Конечно, он сейчас придёт. Обязательно придёт. Совершенно точно придёт.       Он действительно приходит. Кажется, после целой вечности. Кирс думает оставшейся в своём уме частью мозга: «Всё в порядке. Он жив».       — Всё в порядке. Он мёртв, — говорит Заксен.       Кирс вздрагивает, перестаёт дрожать. Ей хочется бросить окровавленный кинжал на пол, но здесь ведь комната командира. И вообще.       — Да отпусти ты его уже, — раздражённо говорит он и сам разжимает цепкий захват на оружии.       Бросает куда-то в сторону, но звука удара с полом не слышно. Быть может за своими мыслями.       Кирс всхлипывает снова. Чувствует, как щёки обжигают слёзы, и прижимается к Заксену. Он оказывается холодным, или ей, разгорячённой, так просто кажется. Она кусает губы, стараясь не выть, всхлипывает то и дело, и жгучие слёзы текут уже не только по щекам, но и по голой груди Заксена.       — Он не мёртв, — сквозь всхлипы невпопад говорит она. — Он убит. Это я… его… — Заксен цыкает неодобрительно.       — Это не ты его. Он сам себя. Разве не знал, что ты сильнее? — ответ ему не нужен, это вообще больше похоже на факт.       Сначала она просто дрожит, прижимаясь к прохладной груди, не сдерживая слёз, но постепенно приходит в себя, вдыхает реже и глубже, всё реже перемежая нарочно спокойное дыхание быстрыми нервными вздохами. Тогда она начинает чувствовать. Чувствовать головную боль, боль в предплечье, усталость… Его руки на своей спине и затылке, хлопок его рубашки на спине в сжатых своих кулаках, его спокойное сердцебиение прямо под своим ухом. Надо же, сердце у него всё же есть. Не то чтобы она не знала это прежде, просто…       Кирс боится пошевелиться. Большая её часть верит, что не будет никакого наказания за её выходку, но какой-то червь всё же копошится где-то внутри. А что ей делать дальше? Куда идти? Снова в свою комнату?       — Успокоилась?       Кирс неуверенно качает головой, освобождается от его рук легко, думает, что не против постоять так ещё, но отходит назад.       — Иди умойся, — он кивает на другую дверь в своей комнате. Наверняка ванная. — Холодной, — бросает он вдогонку ей.       Кирс сама знает. Не знает, конечно, но чувствует желание окунуться в холодную воду. Шум воды заглушает все звуки, кроме собственных мыслей. Кирс думает о преступнике, об Эльткриде, о Заксене, о том, что не хочет возвращаться в комнату. И это желание кажется ей таким огромным и всесильным, что она нелепо думает о попытке упасть в обморок. Дура. Холодная вода освежает, приводит в себя. Она вспоминает об испачканном кинжале, возвращается в комнату, не отключая воду. Бранденбург курит возле открытого окна. Рубашку он так и не застегнул. Темно. Наверное, она бы хотела рассмотреть его получше, но… Кирс оглядывается, замечает на стуле кинжал, тихо берёт и вновь скрывается в ванной комнате.       Просто водой и руками смыть кровь не получается. Руки у неё уже краснеют от холода, она начинает злиться, хватает край юбки сорочки и трёт им кинжал. Так он отмывается быстрее, но на белой сорочке теперь отвратительное мокрое, красноватое пятно. Кирс по привычке хочет прицепить кинжал к бедру, однако вспоминает, что нечем. Можно, конечно, вернуться в комнату, но… Она раздражённо задирает юбку, суёт кинжал за тонкую, но плотно прилегающую к телу ткань, и суёт материю с пятном под воду. Снова остервенело трёт.       Трёт, трёт, трёт.       Ничего не получается. Кирс выключает воду, смотрит в зеркало — обозлённая, лохматая. Выходит из ванной.       — Сэр, извините, можно я возьму что-нибудь из вашего шкафа? Я испачкала свою сорочку.       Бранденбург оборачивается, и Кирс расправляет наряд, позволяя оценить масштаб катастрофы. Мокрое, красноватое пятно действительно должно выглядеть очень неприятно. Мужчина хмыкает, но говорит нет. Первая мысль Кирс как будто бы совсем не её — просто взять и снять с себя это раздражающее тряпьё прямо сейчас, стоя напротив него. Она удивляется и своей мысли, и его ответу. Глупо смотрит, как он снимает рубашку.       Плечи его без одежды оказываются ещё шире, чем с ней. Девушка моргает. И мышцы у него… Красивые, конечно, но сильные. С сожалением она думает, что он её может за секунду уложить на лопатки. Кирс ловко подхватывает его рубашку, старается держать аккуратнее, смотрит непонимающе.       — Это.? — Бранденбург молчит. — Спасибо.       Кирс снова скрывается в ванной. Стягивает неприятную сорочку, отводит глаза от отражения — нечего снова пялиться на свой шрам, она итак его почти наизусть знает. Накидывает рубашку, пальцы чуть дрожат, когда она застёгивает мелкие пуговицы. Белый хлопок ожидаемо пахнет Заксеном: бумага, чернила, чистота какая-то и сигареты, конечно. Надевать его рубашку приятнее, чем ходить в сорочке специально для неё приготовленной, выстиранной и выглаженной. Кирс не думает о причинах, выходит из ванной.       Бранденбург всё ещё курит, а ей казалось, что она бесконечно проводит эту ночь. Она стоит, не зная, что делать, оглядывает комнату. Такая же, как у неё, разве что цвета выглядят другими, но в темноте мало что понятно. Она внезапно чувствует усталость. Ей хочется упасть на любую горизонтальную поверхность и уснуть, даже если это будет пол.       — Сэр.? — неуверенно произносит Кирс.       Ей кажется, что достаточно просто привлечь его внимание, и её положение сразу будет озвучено. Даже если её отправят в комнату, хотя в таком случае утром её найдут на диване в гостиной. Бранденбург тушит окурок в пепельнице, поворачивается, складывает руки на груди и смотрит. Внимательно, неторопливо, словно ожидает действий от неё самой. Сначала Кирс думает, что с неё уже достаточно действий на сегодня — убила кого-то, выклянчила рубашку командира, пусть и не специально. Эта мысль вальяжно устраивается в её голове, Тистелла почти близка к тому, чтобы просто уйти из комнаты, но незаметно появляется новая мысль. Девушка не замечает, в какой момент она оказывается в голове, но эта мысль такая манящая. Она легко прогоняет прежнюю и становится главной. Как будто бы даже единственной.       Кирс тихо вздыхает, смотрит на Заксена и тихо подходит. Аккуратно берёт его за руку.       — Пойдём спать? Завтра трудный день.       На миг она замечает в его глазах удивление, которое быстро сменяется растянувшейся на губах почти-не-ухмылке. Это не улыбка, но всё равно что-то новое. Кирс неторопливо подводит несопротивляющегося мужчину к кровати. Садится. Забирается под одеяло и нелепо перебирается на другой край. Натыкается бедром на кинжал, ойкает, вспоминает о нём, торопливо выуживает из-под одеяла и кладёт на тумбочку со своей стороны. Слышит, как Бранденбург за её спиной устраивается поудобнее. Незаметно придвигается к середине кровати.       — Ближе, — тихо командует Заксен.       Кирс двигается назад, пока не чувствует жар чужого тела. Удивительно. Всего вечность назад он был успокаивающе прохладным, а теперь она чувствует исходящее от него тепло даже через рубашку. Она тихо ахает, когда его рука оказывается на талии и притягивает ближе к себе. Чувствовать его руку приятно. И слышать его размеренное дыхание. Кирс прикрывает глаза, не находя в себе силы краснеть, смущаться и сопротивляться явно не уставному поведению. К тому же спать в одной кровати с командиром… Она почти хихикает, когда думает, что вот, они действительно спят вместе, пусть и не так, как думают некоторые люди. Ещё она думает, как ему не мешают её волосы: иногда ночью они мешают ей самой, но Бранденбург по этому поводу ничего не говорит, решает промолчать и она. Молчать вообще иногда полезно, она уже много раз это замечает, пускай чаще всего и запоздало. Она чуть елозит, устраиваясь поудобнее, думает, что никогда не чувствовала себя такой защищённой и засыпает. Всё будет лишь завтра.

***

      Утром Кирс просыпается раньше Бранденбурга, какое-то время не двигается, не желая покидать тёплое и надёжное место, но всё же приподнимает чужую руку и вылезает из-под одеяла. В рубашке чувствует себя почти голой. И куда она в таком виде пойдёт только? Стыдно же будет перед каждым встречным. Очень неприлично. Кирс скоро возвращается из ванной, садится на кровать, поворачивается к Бранденбургу боком и внимательно на него смотрит. Милым он не выглядит ни разу. Скорее просто спокойным. Да и странно это — проснулась она раньше него. Чувство такое, что для командира это невозможно. А ещё он всё ещё выглядит надёжным, потому снова хочется оказаться под его защитой. Кирс сдерживается, смотрит на время. До завтрака полчаса, через двадцать минут уже выходить.       — Сэр, завтрак через полчаса, — она накрывает тыльную сторону его ладони своей рукой, немного сжимает, вспоминает о том, что сейчас наверняка кошмарно растрёпанная. А если ещё и глаза после вчерашнего красные…       Веки Заксена пару мгновений дрожат, а затем открываются. Аметисты смотрят на неё вполне осознанно. Но всё же странно, как это он спит дольше…       Поднимается он как-то быстро и также быстро скрывается в ванной. Слышится плеск воды. Кирс перебирает пальцы, думает. День действительно обещает быть трудным: нужно будет рассказывать как всё произошло, и не один раз. Она вздыхает. И одежда ещё эта…       Заксен выходит из ванной босой, в брюках. Кажется, он и спал в них. Про рубашку ничего не говорит, открывает шкаф. Кирс не понимает точно как, но чувствует, что он недоволен. Надевать что-то, подобранное по приказу Эльткрида, раздражает почти до скрипа зубов. Её тоже. Она смотрит на спину Бранденбурга, пока он осматривает шкаф. На его спине два небольших шрама — оба рядом, царапины на правой лопатке, и один чуть шире и ниже, примерно на уровне почек. На нём шрамы смотрятся совсем иначе — это его история. Её шрам уродлив. Она непроизвольно кладёт руку на живот.       Наконец, Бранденбург выуживает что-то из шкафа, встряхивает, накидывает и быстро застёгивает, оборачиваясь. Рубашка на нём вполне обычная.       — Чего сидишь?       Кирс натягивает одеяло на ноги сильнее и опускает взгляд на белый хлопок. Она сидит на коленях и рубашка, конечно, хорошо скрывает как минимум верх, но так сильно ноги она прежде не оголяла.       — И долго будешь просиживать здесь?       — Не могу же я в таком неприличном виде выходить к людям.       Заксен опирается на окно, иронично изгибает бровь. Нет. Он — совсем другое дело. Но сейчас.       — Решила пустить корни в этой кровати?       Кирс хмурится. Понимает ведь, что злит он её специально, но сделать ничего не может. Злится, ведясь на очевидные провокации, откидывает одеяло, поднимается на ноги спиной к Бранденбургу, подхватывает с тумбочки кинжал.       — Действительно, сэр. Так и пойду.       Она смотрит ему в глаза, машет головой, убирая волосы за спину, и решительно шлёпает босыми ногами к двери. Ей, похоже, не привыкать позориться, но щёки всё же немного краснеют. Быть может, не только от стыда.       — Стоять, — приказной тон заставляет по привычке повиноваться. — Ничего не забыла?       Когда Кирс поворачивается, Бранденбург смотрит на неё внимательно, но она всё ещё злится. Выпрямляется, отдает честь, стараясь не думать, что от этого движения рубашка немного задирается.       — Разрешите идти, сэр?       Бранденбург качает головой и отправляет в ванную. И чего она там не видела?       Халата. Она не видела там белоснежного, мягкого халата и таких же тапочек. Кирс нервно улыбается. Рубашку всё же пока не снимает, накидывает халат прямо наверх, запахивается, завязывает пояс. Это бесспорно лучше, чем отправиться покорять дом босой и в мужской рубашке.       Когда Кирс выходит из комнаты Бранденбурга, то почти врезается в Эльткрида, проходящего мимо. Её вид явно удивляет его. Заксен вальяжно опирается на косяк позади неё.       — Сэр Эльткрид, доброе утро. Ночью случилось кое-что, — уверенно произносит Кирс.       Эльткрид хмуро смотрит поверх Тистеллы на Бранденбурга, который тоже не отводит взгляд.

***

      Из-за случившегося им приходится задержаться ещё на день. Для второй ночи Кирс выделяют уже другую комнату. Не то что бы она жалеет, что в доме Эльткрида так много комнат, но спится всё равно беспокойно, и она то и дело просыпается, сжимая под подушкой рукоять кинжала. Вечером возвращаются в штаб.       Кирс честно не специально, просто идёт в свою комнату, но не успевает дойти, останавливает голос Вилды. Сначала она замирает, а после видит перед собой спину Бранденбурга. Вилда ему что-то говорит, но командир слушает неохотно. Кирс хмурится, упрямо старается не менять свою скорость и просто пройти мимо.       — …не сестра, не жена, так чего я не могу попасть в такую же милость?       — А хочешь? — хмыкает командир, закуривая сигарету.       — Отчего нет? — Вилда подходит ближе, касается его руки. — Не самый плохой вариант. Разве что мешает?       Кирс проходит мимо, замечая, как командир стряхивает чужую руку, не останавливается вплоть до своей комнаты. Уже внутри сначала хмурится, а потом расслабляется, переодевается, ложиться в кровать. В штабе, в этой комнате на узкой кровати и спать спокойнее. К тому же она идёт на сделку со своей совестью, сохраняя у себя рубашку Заксена и ложась в ней спать. Постирает завтра. Хотя завтра ей с утра на смену… В общем постарается поскорее постирать и вернуть чистую рубашку командиру.       «А мне позволяет», — думает Кирс, засыпая.