Слова, что были сказаны тобой

Но помни: родных не бросают. Не губят. Ну что же молчишь ты? Скажи мне, не мучай – Тебя хоть там любят? Ах Астахова

— О возвращении сладостном твоём помышлял, пускай теперь у тоски и во власти! Думалось мне, что мучениям конец положит лишь счастье увидеться с моей Жаннетой! — с отчаянием кричал Франция. Вспомнил любви недавней пыл, и виной тому злосчастный алкоголь, а ей, ненастоящей, даже не верится, что мог бы ненароком забыть о ней, о ком с нежностью и теплотой всё время думал. — Ты в верности мне клялся, обещал, вплетая в волосы цветы, что забвению не буду предана, — тихим гласом говорит его призрак прошлого, взирая на страну, как на грешника, словно бы нет ему прощения. — И я не забыл тебя!.. Ты не забыта, моя ангелоподобная дева! — оправдывается он, падая на колени да от отчаяния вцепляется в златые власы, чуть ли не выдёргивая их. — Жанна, что же ты со мной делаешь… Зачем терзаешь душу?.. — Я за тебя молитвы возносила. Бог услышал мой смиренный голос; просьб моих не презрев, послал спасать страну. Тебя… А ты… а ты предал меня, — словно бы не услышав мужчину, продолжила шептать девушка — не иначе как и его настигло безумие! — Боже, молю тебя, прекрати! Не мучай мою душу! Хватит! Слышишь?! Хватит! — Тебя любила, как Бога самого. — Хватит! — крикнул Бонфуа, не выдержав и зарыдав, как дитя, — и так сегодня весь день нервы были натянуты, как струны. — Навсегда позабыла меч, собственное знамя и латы, и ведь в этом обличии ты возлюбил меня. Излила в рыданиях своих безутешных муки благословенной Господом да страной. Тебе поведала о своей скорби, и ты обнял, прижав к себе, клянясь спасти, — всё продолжала не то совесть, не то безумие страны, измученной сей любовью. Мог бы и сейчас запросто заключить в объятия Жанну, если бы имел на подобную вольность право и если бы та была жива… К сожалению, в данный момент недосягаема Дева, словно бы бесценная картина, что давным-давно была утеряна, и потому продолжал молить прекратить. Выглядел так жалко, что любой, увидав француза, испытал бы отвращение. — Скажи мне, Франция, тебя любят? Целуют? Обнимают? Говорят слова любви? Лелеют? — голос не-Жанны звучал так жутко, что Франциск снова погрузился в давешние страхи. — Нет… нет… — шепчет он, и уста его полны отчаяния, ранее никем невиданным; под языком мучение и пагуба. Лицо страны бледно, как полотно, и странное выражение на нём без движение застыло — гримаса ужаса иль скорби от потери? Но точно известно нам одно — на изваяние похож в своей скорби. Разлуки долго не стерпеть, коль так сильно ты влюблён, и потому болен каждый, кто попал во власть любви. Франция не исключение, ибо увидали очи прекрасный образ девы-воительницы. Ах, как же давно это было… — Любви безумной ты отдался и потому горе твоё неизмеримо. Вздыхаешь горько и тоскливо, мечтая приблизиться ко мне да коснуться хоть разочек. Ввек Амуру подчинён, и в том твоё страдание, Франция. Я — твоё безумие и горе, я — страдание и цепи. Вместе с ней рыдал, и все сочувствовали им — совесть, пороки, преданность Бонфуа. Но всё вдруг исчезло без следа, подарив горе и блаженства час — лицезрел лживый лик Жаннеты, что грел, обжигая. «Безумен… Я безумен… Боже, я сошёл с ума!..»