Святая Катерина

— Катя… Катюш, — Жданов, неловкий, как слон, в этой крошечной палате, шагнул вперед и остановился, боясь прикоснуться к ней, чтобы не потревожить систему, прикрепленную к её руке. — Как вы? — Нормально, — ответила она беспокойно, — дай мне твой телефон. Он растерянно протянул ей мобильник, уверенный, что она хочет позвонить родным. Катя, знакомая с его телефоном лучше, чем с собственным, быстро пролистала список контактов и набрала какой-то номер. — Павел Олегович? Это Пушкарева. — Кать, — взмолился Жданов, — это подождет. Она сверкнула на него глазами. — Ничего не подождет, я не успокоюсь, пока все не объясню… Слышите, Павел Олегович? Мне нужно вам все рассказать… Нормально я себя чувствую. Вы можете меня выслушать? Спасибо. Это началось из-за самого первого бизнес-плана, который я написала для Андрея Павловича. Уже тогда было понятно, что мы не сможем расширить производство без сокращения расходов. И мы решили сэкономить на тканях… Жданов слушал её спокойный, бесцветный голос, возвращаясь вместе с этим голосом в ту осень, когда жизнь еще казалась такой легкой, и когда он еще мог спокойно спать по ночам. Пустая, скучная жизнь. Её голос успокаивал его и обжигал глаза слезами. Как так получилось, что Катька даже на больничной койке решает проблемы? Почему эта крошечная невыносимо упрямая девочка такая бесстрашная? — Коллекция провалилась, и мы скрыли масштабы этого провала от акционеров. В поисках решения мы пытались найти самые лучшие ткани по самой дешевой цене. И заказали их в Узбекистане. Ткани оказались контрафактными. Мы потеряли деньги. Вот тогда и появилась Никамода — как костыль для Зималетто… Я понимаю и признаю всю неэтичность нашего поведения, Павел Олегович, но сейчас у меня нет сил на раскаяние. Я просто передаю вам всю информацию для того, чтобы вы могли принять верное решение. Никамода была создана и поглотила Зималетто. Мы будем вынуждены оставаться в этой ситуации еще минимум полгода. Да хоть сто юристов, Павел Олегович! Менять руководство Зималето сейчас — неразумно. Выгонять меня на улицу неразумно тоже, наши банковские взаимоотношения завязаны на моей персоне, какой бы неприятной она вам ни казалась. Поэтому я предлагаю вернуться к переизбранию президента через полгода. Ну, если вам, конечно, не безразлична судьба компании… Нет, это не наглость, это здравый смысл. Сейчас у меня на реверансы здоровья не хватает. Это всё, что я хотела вам сказать. Думаю, что юристы повторят вам то же самое. Но решение, конечно, за вами, я готова положить на стол заявление в любую минуту. Как наемный служащий Зималетто я подчинюсь вашему решению, как владелица Никамоды — буду настаивать на том, чтобы Андрей Павлович остался на своем посту. Исключительно в интересах компании. Да, много ошибок, но на ошибках учатся. До свидания. Она нажала отбой и длинно выдохнула. Слабо улыбнулась. — Как гора с плеч свалилась, — произнесла она тихо. — У меня тоже, — признался потрясенный Жданов и осторожно пристроил себя на колченогий больничный табурет. — Кать, я страшно испугался. Она прикрыла глаза ресницами. — С вашим ребенком, Андрей Павлович, все в порядке, — сообщила она едко. — Ах вот как, Екатерина Валерьевна, — немедленно рассердился он, так зацепила его эта едкость, — теперь это мой ребенок. Еще недавно он был ребенком какого-то придурка-мимокрокодила! Ты пыталась сделать моего ребенка Зорькиным! — Не кричите, вы все-таки в больнице, — осадила его Катя, — а я все-таки пациент. Совести у вас нет. — Кать, — Жданов сбавил обороты и придвинулся ближе. — Почему ты мне не сказала? — Я пыталась! Перед поездкой в Милан, когда поняла, что ты на полном серьезе ничего не помнишь. Но тогда не было времени, рассказать тебе в самолете — значит, вызвать бурю на весь салон. А потом, в Милане, помнишь, что ты сказал? — Что я сказал? — испугался Жданов. Очевидно, очередную глупость он сказал, а Катька приняла всерьез! — Ты сказал, что главное для тебя — продержаться до окончания совета директоров без всяких катаклизмов. И я решила, что расскажу тебе после совета. Не стану обрушивать на тебя такую бомбу перед таким важным событием. — Что? — ему показалось, что он оглох. Значит, все то время, пока он метался, не помня себя от подозрений, обиды и злости, Катька просто-напросто продолжала исполнять его пожелания? Господи, какой же он идиот! В палату вошла медсестра. — Ваш друг передал пакет с вещами, — сказала она, подкрутила капельницу и вышла. Жданов потянул за торчащий из пакета шелковый пояс и извлек на свет божий полупрозрачный пеньюар. — Роман Дмитриевич рехнулся, — сказала Катя. — Мне нужна ситцевая ночнушка и махровый халат, а не вот это все! — Я скажу, — Жданов взял телефон из её руки и вышел на лестницу. Ему нужно было успокоиться. Руки тряслись, когда он поднес телефон к уху. — Ситцевый халат и махровая ночнушка, Рома, — сказал он. — А, — насмешливо отозвался Малиновский. — Пациент скорее жив, чем мертв, раз капризничает. Значит, Кате лучше? — Настолько лучше, что она позвонила моему отцу и распорядилась не лишать меня президентства, а то хуже будет. — Узнаю нашу Катеньку, — расхохотался Малиновский. — Слушай, Жданов, женись, я тебя благословляю. С такой женой тебе сам черт будет не страшен. — Тебя забыли спросить! И принеси мне что-нибудь из одежды тоже, я останусь пока здесь. — Надолго? — Пока не выгонят. — Ну-ну. По крайней мере, после того, как меня уволят из акционеров, я смогу работать курьером. Сделав еще несколько глубоких вздохов, Жданов вернулся в палату. Катя задумчиво следила глазами за медленными капельками в капельнице. — Кать, ты чего-нибудь хочешь? Воды? Еды? Мандаринов? — Ну, воды мне точно не хочется, — фыркнула она. — Мы можем поговорить? Ты не устала? Не слишком слаба? — Андрей, я сделала, все что могла. Теперь остается ждать, что решит Павел Олегович. — Да не об этом, — он вернулся на свой табурет, — а о ребенке. С самого начала. — С самого начала? — она вздохнула. — Однажды в один московский модный дом пришла неформатная Клава, которую удобно расположили в каморке. Он засмеялся, вскочил, обошел кровать и присел с той стороны, где не было системы. — Можно, Кать? Мне тяжело быть далеко от тебя. — Андрей, сейчас нет смысла притворяться. Твой ребенок никуда от тебя не денется. Можешь не напрягаться с романтикой. — Идите к черту, Екатерина Валерьевна, — выдохнул он страдальчески и осторожно пристроился на краешке узкой кровати, уложил её голову на свое плечо. — Я затащил вас в постель еще до того, как узнал о собственном отцовстве. Потому что умирал от желания, а не потому, что строил какие-то там козни. Вам придется смириться с этим, Катя. Я, Андрей Жданов, люблю именно тебя. Отдельно тебя, отдельно ребенка и отдельно вас вместе. Вот такой я любвеобильный. Она подняла на него недоверчивый взгляд. — Я… в это сложно поверить. Я ведь мечтала об этом с самого начала. — С какого самого начала? С той ноябрьской ночи? — С того дня, когда я едва не провалила показ, появившись на подиуме, а ты меня не уволил. — Послушай, но ведь это было сразу после того, как ты пришла в Зималетто. Кать, ты что, влюбилась в меня уже тогда? — поразился Жданов. — Возможно, — ответила она уклончиво. — Но ведь ты… прятала моих любовниц от моей невесты. — Все для вас, Андрей Павлович, — пробормотала она. — Всегда все для вас. Он нежно поцеловал её веки. — Святая Катерина! — прошептал с любовью. — Ты позвонил в ту ночь, и я тайком сбежала из дома. Думала, снова застану тебя в женском платье или что-то в этом роде. — Какая прекрасная у меня репутация! — Я приехала в бар, ты был с Изотовой, но сразу бросился ко мне. Катенька, Катюш, как я рад вас видеть, вы моя спасительница. Мой верный Санчо Панса… — Надо было мне по морде, — заметил Жданов с сожалением. — Ты попросил проводить тебя домой, и я удивилась. Ты ведь нормально выглядел! Не шатался, язык не заплетался. Взгляд вот только… но ведь я не специалист в таких делах. В такси ты продолжал шептать всякие глупости и грел дыханием мои ладони. Потом попросил подняться, сказал, что тебе надо передать мне какие-то документы на утро. Я удивилась — какие еще документы, но ты был так настойчив. Глупая, наивная Пушкарева. А потом, когда ты сказал, что я нужна тебе… Я подумала: ведь можно украсть для меня одну ночь. Никому же хуже не будет. Всего одна короткая ночь… — голос Кати дрогнул. — Ты был так нежен. Слава богу, хоть на это у него ума хватило! — Мы договорились сделать вид, как будто ничего не было, — продолжала Катя. — И знаешь, у тебя наутро отлично это получилось. Ты пришел раздраженным, у тебя болела голова, и ты даже прикрикнул на меня несколько раз. Тогда я подумала, что ты был куда более пьян, чем мне показалось, а я-то ничего не поняла! Раскатала губу, подумала, что действительно тебе немного нравилась… В общем, я прорыдала несколько ночей подряд, а потом сцепила зубы и велела себе жить так, будто ничего не произошло. — Мне так жаль, — прошептал Жданов, страдая вместе с ней. — Потом, через пару недель это свидание с Изотовой, когда ты забыл меня в кладовке. Мне казалось, что ниже падать уже некуда, но я упала. — Изотова была из-за тебя, — произнес Жданов, не уверенный, что это хорошее оправдание. — Я, конечно, подозревал, что она меня чем-то опоила, но меня это мало волновало. Я пытался поймать те ощущения, которые очень смутно помнил. Но ничего у меня не вышло. Лера не была тобой. — Прошло еще несколько недель, — продолжала Катя тихо, — однажды я пришла домой, а мама смотрела сериал. Главная героиня вдруг выяснила, что беременна! И тут я вспомнила, что пропустила свой цикл. Ты себе не представляешь, какой длинной была моя ночь! Я уговаривала себя, что забеременеть из-за одной случайности — слишком по-сериальному. Что в реальной жизни так не бывает. Что это было бы слишком мелодраматично. Но с утра я купила тест и увидела две полоски. Две полоски! Ребенок Андрея Жданова! Мое личное сокровище! Я плакала и смеялась в кабинке Зималетто, было раннее утро, и никого еще не было. — И, разумеется, ты не пришла со своими полосками ко мне. Почему, Катя? — обида все-таки дрожала на кончике его языка. — Ты собирался жениться. Тебе нужна была компания. И тут какой-то ребенок от какой-то секретарши! — Какой-то? Моей секретарши! — Мне надо было подумать, — произнесла Катя. — Наверное, я бы тебе сказала, но ты узнал сам и закатил настоящую истерику. Ты кричал про предательство, что я не имела права так с тобой поступать, ты… ты все время спрашивал про отца, как будто снова и снова пытаясь убедиться, что я не сделаю тебя причастным к этому ребенку. От ужаса Жданов даже застонал. Каким козлом он выглядел в глазах Кати! — Я действительно был расстроен, — сказал он хрипло. — Моя Катя Пушкарева беременеет черт знает от кого! — Я же не знала, что ты не помнишь… Но я не сердилась на тебя, — добавила она торопливо. — Я пыталась все время понять, что для тебя ребенок — это угроза всем твоим планам, надеждам, мечтам. Что ты его не планировал. Что нельзя взять и лишить тебя всего из-за того, что так получилось. Но потом вы выкрали мою карту, чтобы убедиться, что я нигде не указала имя отца, и это меня выбило из колеи. — Ромка выкрал твою карту, чтобы узнать имя отца. Он боялся, что ты отдашь ему Зималетто, — объяснил Жданов. — Да, именно так вы тогда все и объяснили, и я подумала, что ты даже Малиновскому ничего не рассказал. В то же время ты постоянно заботился о ребенке, следил за моим питанием и режимом дня, и мне казалось, что, несмотря на твое яростное отрицание, ты все-таки беспокоишься о малыше. — Я всегда беспокоился о тебе, — сказал Жданов мрачно. Катя переглотнула. — Невероятно, — прошептала она. — Потом мы поехали в Тулу, и ты рассказал о нашей ночи Роману Дмитриевичу. И я окончательно запуталась после инструкции. Если даже Малиновский не знает, кто отец, то может ли такое быть, что и ты сомневаешься? Почему ты сомневаешься? Потому что считаешь, что у меня был другой, или потому… что ты не помнишь? В такую дичь я не могла поверить. Я… сходила с ума. Иногда мне хотелось исчезнуть из твоей жизни, чтобы не быть лужей под колесами, а иногда мне хотелось причинить тебе боль. Я придумала эту свадьбу с Колей, чтобы оттолкнуть тебя, но и разозлить тоже. Я говорила себе, что ты сам себя наказываешь, отказываясь от ребенка, и мне становилось жаль тебя. Я… меня швыряло из эмоции в эмоцию, и я барахталась, пытаясь не сорваться ни в слезы, ни в истерику. Мне хотелось кричать: посмотри же на меня! Во мне твой ребенок! Почему ты отворачиваешься от него. Но мне также хотелось, чтобы ты отвернулся и был всегда счастлив той жизнью, которую ты для себя выбрал. — Какой кошмар, — содрогнулся Жданов. — Я был бы всю жизнь несчастен без тебя и даже не понимал бы этого. — Значит, ты вспомнил в Милане? — спросила Катя взволнованно. — В тот самый момент, когда мы занимались любовью. Наша предыдущая ночь ясно встала перед глазами. — И ты промолчал, потому что не знал, что делать? — Потому что я хотел, чтобы ты сама мне сказала! — прорычал он. — Я чуть не задушил тебя от злости! Я… слишком привык доверять тебе, Катя. Твоя ложь разрывала меня на куски. И в то же время я был дико счастлив. Мой собственный ребенок! Никакого левого мужика у тебя не было! Ты моя! Только моя. Всегда моя. — Ты узнал, что ребенок твой, и немедленно возжелал жениться на мне, — медленно протянула Катя. — Вот откуда отказ от свадьбы с Кирой. — Ты говоришь так, — обиделся он, — как будто жениться на матери своего ребенка — преступление. Я бы все равно на тебе женился, — подумав, честно добавил он, — просто мне бы понадобилось куда больше времени. Я иногда ужасно туго соображаю, но это всего лишь потому, что никогда прежде не испытывал ни к кому ничего подобного. Ты как будто моя рука или нога. Часть меня. — Андрей, тебе надо успокоиться и подумать обо всем трезво. — Я не могу думать трезво! И вообще… почему ты меня все время стараешься охладить? — Позови медсестру, — сказала Катька устало, — у меня капельница заканчивается.