Святая Катерина

В лифте Жданов вспомнил другой лифт — в котором они с Катей целовались в Миланском отеле, а следом хлынули воспоминания о сегодняшнем утре, которое, казалось, было уже сто лет назад. Безжалостная февральская Москва смяла под своими подошвами солнечную европейскую беззаботность. Этим далеким сегодняшним утром Жданов проснулся в одной постели с Катей — теплой и сонной, смущающейся и трогательной. Он вспомнил, как долго и лениво целовал её пальчики и плечи, спину и руки, грудь и шею — просто так целовал, без ослепляющей вспышки страсти, приключившейся с ним ночью. Никак не мог оторваться от её гладкой кожи и родного запаха, и бормотал что-то путанно-нежное, и дышал в ямку у неё на ключице, и не было ему, до конца не проснувшемуся, в те минуты никакого дела до того, честна ли с ним Катя или нет. А потом они поняли, что опаздывают, вскочили как ошпаренные, хаотично бросая вещи в чемоданы, и доцеловывались уже в лифте, а потом в такси, а в самолете он спросил, отменит ли она теперь эту нелепую свадьбу с Зорькиным. А Катя ответила, что они обсудят это все чуть позже, и это её неизменное «позже» взорвалось у него в голове, в клочья разнеся все нежности. Катя тут же заснула у него на плече, а Жданов пялился на равнодушные к нему облака и чувствовал себя неумолимо одиноким. Стоя на обочине и время от времени помахивая рукой, чтобы поймать такси, Жданов безнадежно листал телефонную книжку — номера Ольги Вячеславовны там не было. Тогда он вспомнил про Милко. Буквы прыгали перед его носом. Он обо всем поговорит с Катей — сегодня. Он не будет больше тянуть и заставит её позабыть о всех её «позже». Катя и ребенок принадлежат ему, и он прямо сегодня заберет их к себе домой. Преисполнившись самыми решительными намерениями, Жданов услышал в трубке: — Да, мой пупсик, мой сладкий пупсик? — Какой пупсик? — возопил Жданов. — Ты что, с ума сошел? Ольгу давай! Милко полопотал какие-то угрозы и передал наконец трубку. Осведомившись о здоровье Ольги Вячеславовны, Жданов взял быка за рога: — А Катя-то там? Да Пушкарева, конечно, Пушкарева. Вы что, знаете еще одну Катю, что ли? Не с первой попытки открыв дверцу такси, которая так и норовила увернуться из его рук, он плюхнулся на сиденье. Екатерина Жданова, вот как скоро будут её называть. Жданова! Не Зорькина! Это он молодец, что ждет Катю у подъезда. Проще будет чемодан из багажника изъять. И ведь, главное, она ему что сказала? Что ей срочно домой надо. А сама что? Поехала навещать больную коллегу! Снова вранье! Но он положит этому конец. Решительно и беспрторо… бесвопорно… бес-по-во-рот-но, вот! Слово-то какое, трудное. Распаляя себя все больше и больше, он совершенно беспричинно нахамил позвонившей Кире, которая ждала его на ужин с его же собственными родителями. А он им Пушкареву туда привезет, вот. Здравствуйте, я ваша Катя. Ношу ребенка для вашего мальчика. Хотя нет, родители им сегодня ни к чему. Они останутся только вдвоем, чтобы было так же сладко, как было в Милане. Хватит тайн, Екатерина Валерьевна! В общем, он смутно понимал, что происходило в квартире Ольги Вясеч… Вячесл… Ольги, короче. Оказалось, что там целый рассадник сотрудников — не только Пушкарева, но еще и весь женсовет. — Ой, как вас тут много, — удивился Жданов. — Катенька! И вы здесь? Очень хорошо! Она смотрела на него квадратными глазами, как будто он вел себя странно. А он не вел! Он был как обычно! — А ты что, к Пушкаревой приехал? — спросил Милко. — Да, к Пушкаревой приехал, — объявил Жданов, поймал её сердитый и строгий взгляд и поправился: — господи, что я говорю! Я же к Ольге Вячеславовне приехал! И пока он проявлял свой президентский долг, справляясь о самочувствии сотрудников, Пушкарева тихо слиняла. Не тут-то было! Врешь, не уйдешь! Он поймал её уже возле того джипа, который он выбрал для неё. — Катя! Катя, подождите! Ну Катя! Я никуда вас не отпущу, сегодня вы поедете со мной! Я вас забираю к себе! Я тебя не оставлю, ты слышишь! — Так, по-моему, он пьяный, — сказал кто-то совсем рядом, и между Пушкаревой и Ждановым вырос Зорькин. Кто пьяный? Где? — Андрей, — попыталась успокоить его Катя, — что ты творишь? У тебя ужин с родителями! Но Зорькин отодвинул её себе за спину и произнес напряженным, высоким голосом: — Жданов, ты спятил? Катьке нельзя волноваться! Как ты себя ведешь с беременной женщиной! — Да тебе-то какое дело, — закричал Жданов, — до её беременности! Тебя это совершенно не касается! — А тебя, значит, касается? Зашаталось твое кресло, Жданов, вспомнил перед советом про Катьку? — Коля, — попыталась было снова вмешаться Катя. — Подожди. Я поговорю… — Да не будешь ты с ним разговаривать, — отрезал Зорькин. — Иди в машину! Ты думаешь, он почему суетится? Потому что, как только вскроются все его махинации, ты останешься единственным человеком, от которого будет зависеть и компания, и его место в ней. — Да какая компания? — завопил Жданов, возмущенный не столько ересью, которую нес Зорькин, а сколько тем, что он говорил о нем так, будто его тут не стояло. — Коля, — воскликнула Катя, — давай поговорим дома. Дома? Ах, они поговорят дома? — Катя, ты поедешь со мной! — Да никуда она не поедет с таким пьяным животным! — Коля, — Катя едва не плакала, — перестань. — Оставь Пушкареву в покое, ты понял, — храбрым воробьем напрыгивал на него Зорькин. — Да ты сам оставь её в покое, понял! Катенька, подержите, пожалуйста, — и он вручил ей свои очки. — Катя моя, ты понял! Наутро, вспоминая ту минуту, когда Жданов первый раз ударил Зорькина, он готов был убить себя за такое скотство. Но в этот вечер он бил даже не Зорькина, а упорное нежелание Кати нормально с ним поговорить. Почему она ускользает от него? Прячется за этого смешного дрыща, нелепого в дорогом пальто и возле дорогой машины. А ведь Жданов! Хотел! Просто! Забрать! Катю! Бац! Пощечина, не сильная, но до одури обидная, отрезвила Жданова. Прочистила мозги в одну секунду осознания: Катя ударила его. Она смотрела на него потрясенно, до смерти расстроенно, едва не плача. Сзади набросился Федор, но Жданов стряхнул его с себя — да отвяжись ты! Подошел Милко, чтобы сообщить, что драться в костюме от Джорджио — это варварство. Но он видел только то, как Катя заботливо отряхивает Зорькина, вытирает ему разбитую губу белым платком, надевает на него очки. Наконец, она подняла с земли шарф Жданова и протянула ему, посмотрев прямо в глаза. И на её лице были сострадание, грусть и тревога, от которых стало совсем тошно. День, начавшийся так прекрасно, завершался самым диким образом. — Знаешь, Жданов, — сказал Милко, — я был гораздо лучшего мнения о тебе. Иногда ты даже похож на очень приличного человека, — Катя села в машину к Зорькину, — может быть, потому, что ты носишь очень дорогие костюмы. Но, пойми, одежда — это еще не все. Нужно, чтобы у тебя было что-то здесь и здесь, а у тебя там пусто. Жданов не смотрел на Милко и понятия не имел, о каком «здесь» тот говорил. Сквозь лобовое стекло он смотрел только на Катю, а она смотрела на него. Ни у одной беременной женщины в мире не должно было быть таких больных глаз. И, когда машина с Катей уехала, Жданов зачерпнул рукой в перчатке горсть снега и протер им лицо. Стоя в полном одиночестве посреди отвратительного февраля, он думал о том, что все его обиды и страхи, и ревность, и терзания не имеют никакого значения по сравнению с тем новым, что пришло в его жизнь. Что впервые за все годы его существования мир перестал крутиться вокруг Жданова, и теперь пришла пора думать не о своих переживаниях — а о крохотной бесстрашной девочке, которая сегодня ударила его по щеке — и этим причинила себе куда больше боли, чем ему. Что центр вселенной Жданова сместился и спрятался внутри Кати Пушкаревой. И что вовсе не себя ему нужно защищать. Крутилась детская каруселька под ним, крутилось вместе с нею небо. Огромное и равнодушное. — Да, Жданов, ты её ревнуешь, и как же сильно ты её ревнуешь… Но это сейчас было совершенно неважно. — Какой-то ты сегодня как Наполеон после Ватерлоо, — заметил Ромка, когда они вышли из лифта Зималетто. — Угадал, — с мрачной торжественностью подтвердил Жданов, — дал бой и потерпел поражение. — Ну вы даете, господин президент… А подробнее? — перебирая корреспонденцию на ресепшен, осведомился Ромка. — Да! Побоище не хуже Куликовской битвы! — захлебывающаяся от восторга Света спиной выскочила из лифта, за ней следовали такие же взбудораженные Шура с Амурой. — Так Жданов-то оказывается такой зверюга! Ромка едва портфель от такого не уронил. Девицы уставились на начальников во все глаза. — Ой, — затароторила Света, — а передача вчера была жуткая! Оказалось, что Жданов был главным Сталинским палачом! Дождавшись, пока сплетницы уберутся вон, Малиновский повернулся к Жданову, изображая, что курит трубку. — Поздравляю, — с грузинским акцентом процедил он. — Поздравляю, товарищ Жданов, вы вошли в историю. Думайте теперь, как из неё выйти. Катя вошла в кабинет, приблизилась к столу и только потом увидела Жданова, сидевшего на диванчике за дверью. — Привет, — сказал он, прилежно сложив руки меж колен. — Доброе утро, — сухо сказала Катя, всем своим видом демонстрируя холодность и презрение. Но, бросив на Жданова мимолетный взгляд, она кинула свою сумку и подлетела к нему. Повернула лицо к окну, чтобы разглядеть след от пощечины. Жалобно дрогнули её губы. — Ого! Прости, — сказала она, — я не знала, как тебя остановить. Федору ведь тоже досталось, не только Коле! — Я заслужил. Это ты меня прости, Кать, — он перехватил её руку, поднес к губам, — мне очень стыдно. Я вел себя, как последняя скотина. Но я могу искупить свою вину, а главное, объяснить, почему я это сделал. — Почему? — быстро спросила она. — Я всю ночь не спала, всё никак не могу понять, что с тобой такое. Ну вот! А ей надо спать по десять часов. Скотина и есть! — Вчера я не помнил себя от ревности, со мной такое впервые в жизни. Это ревность. Сумасшедшая ревность. — Кого? К кому? — не поняла Катя, и это её изумление было таким славным, что Жданов от облегчения рассмеялся и быстро осыпал короткими поцелуями её лицо. — Тебя! Ко всем! Я хочу, чтобы ты была рядом все время. А ты уехала к Зорькину. Галстук ему купила. Вечер собралась с ним проводить! Катя моргала в такт его словам. Потом неуверенно улыбнулась. — Ты ревнуешь? Меня? — Еще как, — заверил её Жданов. — Бедный, — сказала Катя, — совсем распереживался из-за этого совета. — К бизнесу это не имеет ни малейшего отношения, — рассердился Жданов, припомнив все обидные слова, сказанные вчера Зорькиным. Он что, внушает это Кате изо дня в день? Почему? Она встала и принялась принялась разматывать свой шарф. Жданов с готовностью принял её пальто, погладил плечи, локти, поцеловал в ухо. — Кстати, — напомнила Катя, — до показа нам надо пройтись по докладу. Почему вы до сих пор не прочли его, Андрей Павлович? — Кстати, о показе. Ты идешь со мной. — Я там буду нужна? — деловито спросила Катя, включая компьютер. — Очень. — Только не нападай больше на Колю, — вдруг сказала Катя, выглядывая из-за монитора. — Он мой лучший друг, и я даже тебе не позволю его обижать. — Я больше не буду, — пообещал Жданов, стоя перед её столом, как школьник, навытяжку. — Прошу тебя, не вини меня за то, что я вчера сделал. Я и сам не понимаю, что со мной произошло. Я потерял равновесие. Дверь открылась, и вошла Кира. — Доброе утро, — сказала она с вызовом. — Привет, — рассеянно ответил Жданов, не сводя с Кати глаз. — Доброе утро, — ответила Пушкарева, утыкаясь взглядом в монитор. — Как ты себя чувствуешь? — подходя ближе, спросила Кира. — Хорошо, спасибо, — отчитался Жданов. — Что с лицом? — Подрался. — Опять подстава на дороге? Ты хоть помнишь, с кем дрался? Катя высунула один внимательный глаз из-за монитора. — Да, конечно, — по-прежнему не поворачиваясь к Кире, отчеканил Жданов. — Это был Николай Зорькин, Катин… лучший друг. Он никогда в жизни не сможет назвать этого щегла её женихом! У него просто язык отсохнет. — А причину драки ты тоже помнишь? — не унималась Кира. — Разумеется. Я был пьян, и излишне грубо требовал, чтобы Катя поехала со мной. Даже собирался увезти Катерину в офис, — он говорил почти правду, и в этом был какой-то горделивый вызов и — неожиданно — удовольствие. — В офис? Посреди ночи? — Ну ты сама понимаешь, совет директоров на носу, я был излишне настойчив, а Николай не хотел её отпускать с пьяным начальником. — А потом он тебя?.. — Нет, это я на него набросился. Ну, к счастью нас растащили. — Ну что же. Это уже становится традицией, Жданов. Ты сначала напиваешься, а потом ищешь приключений на свою голову. Поздравляю тебя, — и Кира направилась к выходу. — Ты знаешь, я решил твердо пересмотреть свое поведение, — сообщил Жданов Кате. — Вот и сейчас я пришел сюда, чтобы извиниться перед Катей и перед Зорькиным. — А ты бы встал на колени, было бы убедительней, — посоветовала Кира и вышла вон. — Я все правильно сказал? — спросил Жданов. — Дурак, — сказала Катя ни с того ни с сего и улыбнулась. — Для чего ты злишь Киру Юрьевну перед советом? — Да потому что мне надоело все время бояться совета, — объяснил Жданов. — Я чувствую себя земляным червяком! Она засмеялась и, вскочив со стула, расцеловала Жданова в обе щеки. — Ты мой бунтарь! — объявила она. — Кать, мы можем сегодня поужинать вместе? После показа? Она вздохнула. — Ужинать я буду на работе, — сказала грустно. — За время нашего отсутствия накопилось множество бумаг. И я бы хотела еще раз пройтись по отчетам перед советом. — Никаких ужинов на работе! Отдыхать, гулять, спать. — После совета директоров, — ответила Катя. — Ты помнишь? Всё после совета директоров. — Как мне всё это надоело, — вырвалось у Жданова. После обеда пришли родители, и отец неожиданно шагнул к столу Катерины. — Катенька, здравствуйте. От Андрея я все равно ничего не добьюсь, поэтому скажите честно, как наши дела? Жданов поспешил было к ним, пока Катька не начала каяться — такое у неё стало виноватое лицо. — Так, не мешай секретничать, — заметил его маневр отец. — Катя, предупреждаю: он очень, очень хитрый, — попытался отвлечь внимание на себя Жданов. — Президент, иди, поговори с мамой… — Павел Олегович, отчет еще не совсем готов и цифры я вам прямо сейчас не скажу, но… — начала оправдываться Катя. — Катя, вы знаете, я редко говорю такие слова, но должен признаться. Пока наше предприятие в ваших руках — я спокоен. Контрольный. В голову. На Катю стало страшно смотреть. — Спасибо, — выдавила она из себя, бледнея. Завтра, — стиснув зубы, напомнил себе Жданов, — завтра все это закончится.