Святая Катерина

И лишь на следующий день, терпеливо ожидая Пушкареву, Жданов осознал, чего ему смутно не хватало с вчерашнего вечера. Ни одного звонка от Киры — ни на мобильник, ни на домашний. Кажется, в этот раз она действительно обиделась, а это значило, что ему придется извиняться и мириться, и покупать цветы, и давать какие-то обещания, и слушать упреки, и все как обычно, по накатанной. Но, может быть, чуть позже? Имеет он право прожить хоть несколько дней, как нормальный человек, без ругани и скандалов? Наконец, Катя спустилась вниз и села к нему в машину. Она была бледной, а над верхней губой выступали капельки пота. — Вам плохо? — встревожился он. Она попыталась улыбнуться, но получилось так себе. — Не очень хорошо, — призналась Пушкарева, — но это только по утрам. Скоро пройдет. Простите. — За что простить, Катенька? — с досадой спросил Жданов. — За то, что вы живой человек? Вы… может, мы можем что-то сделать, чтобы стало лучше? — Я бы хотела прогуляться немного, — опустив голову, произнесла Пушкарева. Как будто она у него золотые горы просила! Ну не совсем же он бесчувственный тиран, чтобы она так сильно стеснялась говорить о своих желаниях! С Синицким она так себя не вела — капризничала, как миленькая. — Катя, — трогаясь с места, спросил Жданов, — а что мне надо сделать, чтобы вы меньше видели во мне начальника и больше человека? — Уволить меня, — приоткрывая окно и высовывая туда нос, ответила Пушкарева без запинки. — Не дождетесь, — отрезал он. — А есть еще варианты? — Андрей Павлович, видеть в начальнике человека не входит в мои должностные обязанности. Ах вот вы в каком с утра настроении, Екатерина Валерьевна? Между прочим, в его обязанности тоже не входила развозка служащих и их выгул в парке. Но прежде, чем Жданов взрастил в себе эту мысль, Пушкарева сказала: — Простите, Андрей Павлович. Меня Коля с утра расстроил. Он вчера выпил лишнего, а теперь по его мобильнику какая-то непонятная девушка отвечает. Это было уже что-то. Она ему действительно о чем-то рассказывала. — А Зорькин — молодец, — удивился Жданов и тут же насторожился. — Кать, вы что, ревнуете его? — А вы ревнуете Малиновского? — Понял. Заснеженный парк «Красная пресня» ранним будничным утром был совершенно пуст. Катя дышала открытым ртом, как собака, и ловила языком снежинки. Жданов брел за ней, вспоминая, как мантру, свое обещание Малиновскому заботиться о душевном равновесии Пушкаревой. — Вам лучше? — спросил он, проявляя заботу. Если он будет внимательным и добрым начальником, Катя ни за что не отдаст его компанию в руки какого-то анонимного проходимца. «Руки прочь от Зималетто, — скажет Пушкарева ему, — она другому отдана и будет век ему верна». — Еще пять минуточек, — попросила она. — Забавно, как все меняется, когда с тобой происходит такое. Её рука неосознанно легла на живот. — Вам не страшно? — вырвалось у Жданова, хоть он вовсе не хотел обсуждать столь раздражающую его тему. — Страшно, — светло улыбнулась Катя, и он вдруг замер, любуясь этим светом, смягчившим её черты и подарившим нежнейшую из улыбок, — но я счастлива. У меня появится человек, который будет любить меня всем сердцем и который никогда не будет меня стыдиться. Он, ну или она, не будет думать «эта страшная Пушкарева», ну, а я… я подарю ему всю свою жизнь. В мечтательности её глаз было что-то столь пронзительное, что у Жданова заныло в груди. Так бывает, когда смотришь на великое произведение искусства, и от невозможности его постижения становится больно. Катино стремление к любви, не прикрытое обычной броней её сдержанности, ранило. — Ну, а его отец? — спросил Жданов, протягивая ей руку, чтобы она не поскользнулась на скользком участке. — Ваша любовь к нему была столь же велика? Впрочем, зачем я спрашиваю. Вы бы никогда не были с мужчиной, которого не любите, правда? — Это неважно, — ответила она. — Моя любовь к мужчине — невостребованный товар. Наверное, я просто не создана для такой любви, о которой грезила по ночам. — Что же это за любовь, Катя? Она засмеялась, скрывая неловкость. — Андрей Павлович, это так стыдно, говорить про такое вслух, — призналась Пушкарева. — Кать, ну вы же со мной разговариваете, а не с кем-нибудь. Она бросила на него быстрый взгляд, покраснела и проговорила с мучительной неуклюжестью: — С вами невозможно говорить об этом не потому, что вы посторонний мне человек, а потому, что вы в любви ничего не смыслите. — Это я-то? — уязвленно спросил он, поражаясь тому, когда этот мир спятил окончательно. Синий чулок Пушкарева считает себя большим знатоком во взаимоотношении полов, чем самый известный ценитель женщин столицы? — Давайте наоборот, — предложила Катя, — сначала вы дайте ответ на собственный вопрос. Что такое любовь, Андрей Павлович? — Ревность, — ответил он, пожимая плечами, — страсть, вспышка, несвобода, узы, ссоры и примирения, власть, давление, удовольствие, азарт, погоня, ложь. Катя, любовь — это множество проблем. Так что я аплодирую вам за то, что вы оставили себе только плод. По крайней мере, никто не будет с утра до вечера выносить вам мозг. — Мой мозг — собственность компании «Зималетто», не так ли? — усмехнулась Пушкарева. — Давайте уже пойдем к машине, пока наше опоздание не стало слишком очевидным. И уже открывая перед ней дверь, Жданов напомнил: — Вы мне так и не ответили, Катенька. — Нежность, — ответила она, глядя ему прямо в глаза, — доверие, готовность пожертвовать чем угодно ради счастья любимого. В горле у него пересохло. Но он нашел в себе силы на насмешливое: — Оставьте такую любовь монахиням. Любовь эгоистична, а вовсе не жертвенна. Она как голодный языческий божок требует все новых и новых подношений. — Андрей Павлович, — фыркнула Пушкарева и села в машину, — вы как слепец, который утверждает, что деревья вовсе не зеленые. — А они и не зеленые, — крикнул Жданов, обходя капот, — посмотрите вокруг, все черно-белое. Вы глядите на мир сквозь розовые очки, Катя. — Ну и пусть, — пожала она плечами, — это лучше, чем быть циничным и не доверять никому вокруг. — Ну ведь иначе вас обманут, Катя. — Но ведь ложь бывает и во спасение, правда? — Истинная, — согласился Жданов. — Именно поэтому я все время вру Кире. Приехав в Зималетто, Жданов первым делом направился на производство, к Ромке. — Как мне надоело ублажать Пушкареву, — пожаловался он, все еще ощущая себя не в своей тарелке и не зная, как избавиться от этого неудобного ощущения, — мы ведем какие-то сентиментальные беседы о великом, как два ученика воскресной школы. — Ну поговори с ней о бухучете, — пожал плечами Малиновский, — о подгузниках. О чуде материнства. О набухании в груди. — Фу, — передернуло Жданова. — Уж лучше о любви. — Вы беседуете с ней о любви? — расхохотался Ромка. — Жданов, ты ступаешь на скользкую тропинку. Некрасивая мать-одиночка способна втюриться в кого угодно. — Что значит в кого угодно? Я, между прочим, не самая плохая кандидатура. — Самовыдвигаешься? Так, смеясь и дурачась, они и провели утро, а когда Жданов поднялся наверх, то в его кресле восседала злая, как черт, Кира. — Катенька, вы можете быть свободны, — сказала она, как только он вошел в кабинет. Пушкарева бросила на него несчастный взгляд и вскочила. — Катенька, — положив ей руку на плечо, воскликнул Жданов, — находится на своем рабочем месте. А тебе, любимая, пора отвыкать превращать Зималетто в поле боя. — Ах так, в таком случае потрудись мне объяснить, почему ты провел целый вечер в «Аквамарине» вместе с… Екатериной Валерьевной. Та попыталась дернуться и сбежать, но Жданов крепко держал её за узкое плечо. — Начинается! — заорал он. — Продолжается! — закричала Кира. — Разве тебе не доложили, что с нами был еще и Синицкий, и мы обсуждали дела? — Да какие у тебя с Синицким могут быть дела! — Хорошо, хорошо. Что, по-твоему, случилось вчера в «Аквамарине»? — А я объясню. Ты засветился там для отвода глаз, а потом поехал к любовнице! — К какой еще любовнице, Кира! — Вот это я у тебя хотела выяснить! Кира так яростно обмахивалась каким-то случайным схваченным со стола листочком, как будто это она стояла в пальто, а не раскочегаренный Жданов. Да от него уже прикуривать можно! — Ты наплел мне с три короба о том, что мой контроль тебя душит, чтобы спокойно бегать по бабам!.. Что это? — Не знаю, листок какой-то, — устало ответил он. Катя снова дернулась, и он ослабил хватку. Зачем он вообще остановил бедную девочку? Надеялся, что при свидетеле Кира будет меньше кричать? — Твои уста — два лепестка граната, но в них пчела услады не найдет. Я жадно выпила когда-то их пряный хмель, их крепкий мед… Что это? Огромные глаза Пушкаревой смотрели так виновато, что сомневаться в авторстве этого послания не приходилось. Господи, что нашло на эту особу? — Кира, я не знаю, — хмуро разглядывая Катю, сказал Жданов. — Дай сюда. — Она же подписалась, кто это такая — Лохвицкая? — Кира, давай успокоимся. Я ничего об этом не знаю. — Зато я знаю! — и дорогая невеста вылетела вон, напоследок так хлопнув дверью, что Пушкарева крупно вздрогнула. — Ну и что это было, Катя? — мрачно спросил он. Она рухнула в кресло и пролепетала: — Я просто хотела вам напомнить, что любовь — это не только скандалы и ссоры, что в ней много прекрасного… — Что? Катя, Вы… Вы что… Вы не понимаете? Кира и так готова меня разорвать, а тут ещё какие-то стихи! — зарычал Жданов. Вот как он сейчас умудрился так огрести на совершенно ровном месте? — Я все объясню Кире Юрьевне, — вскочила Пушкарева. — Сидеть, — скомандовал Жданов. — Что вы ей объясните? Что у нас философский диспут о смысле любви? Да ни один нормальный человек в это не поверит, Катя! Это же какой-то бред! Вы хотите, чтобы Кира меня прикончила? Она побледнела. — Вот поэтому вы не должны больше подвозить меня по утрам. У меня сбивается дистанция. Вы начальник. Я ваша подчиненная. Никаких совместных прогулок. Простите меня. И Катя выбежала из кабинета. Малиновский разговаривал по телефону, когда к нему ввалился Жданов. — Работа кипит? Хорошо тебе, — буркнул он. — А ты что не весел, что головушку повесил? Кирюшка атаковала? — Угм. Меня Катя бросила. — Как бросила? — не врубился Ромка. — Куда бросила? В терновый куст? — Она отказалась быть моей подопечной! Не хочет, чтобы я её выгуливал и возил! — взорвался Жданов. — Рвется с поводка, — задумчиво покачал головой боевой товарищ. — Может, ей корм поменять? — Какой еще корм, — сбился Жданов. — Да это все Кира виновата! Нет, ты только подумай, я её везде беру с собой, в клуб, в ресторан, в Лошадей этих… — Киру? — Катю! — Да, вина Киры очевидна, — отозвался Малиновский со странными интонациями. — Андрюх, ты сейчас от чего с ума сходишь? — А кто её просил устраивать скандал? Бумаги без спроса хватать? — Катю? — Киру! — Я запутался, — объявил Малиновский. — А ты? — А я — нет. Вот скажи мне, разве в наше время бывает бескорыстная любовь? Мы что, в рыцарском романе? Ромка ничего не ответил, разглядывая Жданова с интересом доктора, повстречавшего неведомую ему раньше болезнь. По крайней мере, они дали людям зарплату. Размышляя о плачевных делах фирмы, Жданов ехал домой. Точно домой. Совершенно уверенно. Он и сам не понял, как оказался у дома Пушкаревой. Она унеслась совершенно расстроенной, целый день ругалась с Зорькиным по телефону, а под конец еще и нарвалась на хамство Милко. Но это же был не повод, чтобы ехать к ней? Чувствуя себя распоследним идиотом, Жданов набрал её номер. Конечно, нарвался на Пушкарева-папу, но стойко перенес это испытание. Ну вот зачем он попросил Катю спуститься? Что он собирается ей сказать? Что у него партийное задание и миссия провалена? Услышать её извинения? Точно, он приехал, чтобы дать ей возможность попросить прощения. Стихи о любви! В зоне обитания Киры! Катя выскочила из подъезда, села в машину. — Что-то случилось? — спросила она встревоженно. — Случилось! — начал Жданов обвиняющим тоном и мягко выдохнул: — мне совершенно не по себе, когда мы с вами ругаемся, Катя. Это… я не знаю, как объяснить, но это неправильно. — Мне тоже не по себе, — торопливо подхватила она, оборачиваясь к нему всем корпусом. Её лицо было взволнованным. — В желудке как будто ежик появляется. — А мне кажется, что у меня… Катя, я так не могу, давайте отъедем. Ваш отец не отходит от окна. Я как будто под конвоем! Он остановил машину в соседнем дворике. Откинулся назад. — Кать, это совершенно неправильно. Кира… Кира следит за мной двадцать четыре часа в сутки, и вы лучше, чем кто-либо, об этом осведомлены. Хотя я уже сам не помню, когда в последний раз ей изменял! — В ту ночь, когда я ночевала в своей каморке, — поспешно ответила Катя. Жданов изумился. Она что, ведет учет его похождениям? Между прочим, чуть раньше была еще одна ночь с Изотовой, о которой Катя не знала, поскольку они с Лерой случайно пересеклись в баре. Что-то выпили, и вдруг наступило утро. Такого со Ждановым не случалось со студенческих времен, и Ромка потом долго потешался, что Лера накапала в виски каких-то психотропов, поскольку без боя он не давался. Это было печально похоже на правду, и Жданов постарался забыть произошедшее как можно быстрее. — Неважно, — поспешил он сменить тему, — вы только не подставляйте меня так больше, хорошо? А то я на вас сначала ору, а потом страдаю. Катя с готовностью закивала. — Я просто хотела… ну, не знаю. Меня раззадорил наш утренний спор, и я хотела что-то вам доказать. Наверное, здравый смысл пал под натисков гормонов, — она смешно сморщила носик и тоже откинулась назад. Теперь он видел её лицо совсем рядом, нежный профиль, бантик на шее, чуть растрепавшийся из косичек пушок волос. — Кать, — бархатно произнес Жданов, — а я ведь так и не дочитал то стихотворение. Там было что-то про гранат? — Что-то было, — улыбнулась она. — А вы не могли бы мне прочитать это? — Сейчас? — испугалась она. — Вслух? — Кать, — все также обволакивая её своим голосом, настаивал Жданов. Ему действительно было интересно, что она будет делать, — но ведь вы для меня писали? А послание не достигло адресата. — Никогда в жизни не читала мужчине стихов, — пролопотала она. Она вдруг увидела в начальнике-самодуре мужчину? Тренькнула тревожная сигналка внутри: что там Малина говорил про скользкую тропинку? Пора подавать назад. Да в общем, Жданову и не интересны были никакие стихи, он просто дразнил Пушкареву, но её губы уже шевельнулись, и Катин глуховатый, низкий голос заполнил собой крохотное пространство машины: — Твои уста — два лепестка граната, но в них пчела услады не найдет. Я жадно выпила когда-то их пряный хмель, их крепкий мед. Твои ресницы — крылья черной ночи, но до утра их не смыкает сон. Я заглянула в эти очи — и в них мой образ отражен. Твоя душа — восточная загадка. В ней мир чудес, в ней сказка, но не ложь. И весь ты — мой, весь без остатка, доколе дышишь и живешь… Катя говорила медленно, её голос подрагивал, он то опускался совсем низко, то становился выше, и в этом голосе было столько глубин и затаенной страсти, что сначала у Жданова перехватило дыхание, а потом… А потом у него самым постыдным образом случилась эрекция. Твою же мать! От стихов?! Ладно, у Пушкаревой гормоны, а у тебя-то какое оправдание? Обалдевший от такого поворота событий, Жданов бессмысленно продолжал таращиться на Пушкареву, боясь пошевелиться. И тут в окошко постучали. — Глядите! Кикимора где-то мужика подцепила! Денег накопила на объявление в газете? Нет, не накопила — миллион выиграла! — завопили снаружи какие-то дикие рожи. Жданов даже обрадовался. Слава богу! Мордобой! Все лучше, чем то, что происходило внутри этой чертовой машины!