Святая Катерина

— Понимаете, — разглагольствовал Зорькин, — чем больше вы вытаскиваете из Никамоды, тем меньше в итоге Никамода зарабатывает. — Понимаю, — согласился Жданов, — но чем мне платить зарплаты? — Все эти костыли временное решение. Зималетто нужен качественный прорыв. Дополнительные доходы без расходов, понимаете? Катька, скажи им! — Говорю, — согласилась она. — Доходы без расходов — это свежо, — обрадовался Малиновский. — Лично я очень такое одобряю, хоть и не представляю. Жданова ужасно раздражало, что Зорькин так много знал о финансовом состоянии компании, а особенно о той её части, о которой Пушкарева обещала никому не рассказывать. Это было неприятным открытием — что и у его Катерины оказался довольно длинный язык. А он-то считал, что его тайны в пушкаревских руках находились в полной безопасности. В итоге, она знала о нем всё — но это вовсе не значило, что Жданов хотел бы, чтобы это всё знал еще и Зорькин. И пока тот разглагольствовал о правительственных субсидиях, госпрограммах и льготных системах кредитования, Пушкарева то и дело бросала озабоченные взгляды на своего шефа, и это самым злорадным образом грело его душу. Конечно, Катенька, вы виноваты, причем виноваты дважды — с учетом этой крайне несвоевременной беременности — вот теперь и терзайтесь беспокойством. Видите же, что шеф хмур и печален, и все это по вашей милости! — Жданов, ты лицо попроще сделай, — посоветовал Малиновский, — а то выглядишь как Иван Грозный на канале Дисней. И утащил Зорькина в сауну. Чтобы напоить окончательно и выяснить все секреты этой сладкой парочки. А Жданов остался, почти трезвый и оскорбленный. — Андрей Павлович, а можно мне домой поехать? — спросила Пушкарева. — А то рабочий день уже закончился. А Зорькина я могу вам оставить в качестве заложника. Так вот о чем она беспокоилась, а вовсе не о душевном равновесии Жданова! — Нельзя, — отрезал он. — Катя, вы ничего не хотите мне объяснить? — Вы злитесь на меня? — наконец, догадалась она. — Из-за Коли? — А вы как думаете? — со всей возможной язвительностью, спросил Жданов. — Кажется, мы договаривались об абсолютной конфиденциальности. Она молчала, опустив глаза. И это тихое упрямство стало последней каплей в чаше ждановского терпения. Ему захотелось вытряхнуть из неё раскаяние любой ценой. — Катя, вы понимаете, что подорвали мое доверие? — Коля принес вам много денег, — произнесла Пушкарева тихо, — и он может быть очень полезен… — Однако это не повод посвящать его во все нюансы наших финансовых взаимоотношений, — повысил голос Жданов. — Я рискую ради вас всем, что у меня есть, — тоже закричала вдруг Катя, — и если для вас кажется диким, что у меня есть человек, всего один человек в целом мире, который выслушает меня и поймет, и поможет советом и будет рядом, даже когда я нарушаю закон, то вам придется с этим смириться! — и две крупные слезинки прокрались из-под очков на её щеки и устремились к подбородку. — У меня, кажется, тоже есть уши! — продолжал неистовствовать Жданов, решительно не обращая внимания на эти слезы. О, он знал им цену — все женщины применяют это оружие, когда виноваты. — Однако вы не спешите мне хоть что-то объяснить! — Что вам объяснить? — вдруг испугалась она. Откуда вообще взялся этот внезапный ребенок, например. Но он не мог задавать ей подобных вопросов. Это было совершенно не его дело, вот что бесило сильнее всего. Пушкарева решительно стерла свои две слезинки и вдруг сделала вот что: пересела со своего кресла на подлокотник кресла Жданова и положила руку ему на плечо. — Пожалуйста, не переживайте из-за Зорькина. Ему просто некому рассказать о наших махинациях, кроме меня. Мы с ним разговариваем только друг с другом, — и она усмехнулась. Запрокинув к ней голову, Жданов пытался поймать выражение её глаз, но очки бликовали в отблесках огня в камине. — Что я буду делать, когда вы уйдете в декрет, Катя? — спросил он. — Ну до этого еще полгода, — утешила она его, — к тому времени Зималетто как раз должна выйти из кризиса. — Я спрашиваю не о Зималетто, — ответил он устало и откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза. — Я найду на время своего отсутствия хорошего помощника, — успокаивающе проговорила Пушкарева и сжала его плечо чуть сильнее. — Не хочу другого помощника, — раскапризничался Жданов, купаясь в её сочувствии, — я открою ясли в Зималетто, вот увидите. Будете сдавать своего ребенка при входе Потапкину! — Нет незаменимых людей, — ответила Катя тихо. — К тому же, к тому времени вы уже будете женаты… — Катя, ну при чем тут это! — И, возможно, вы с Кирой Юрьевной будете ждать своего собственного ребенка. Он крупно вздрогнул и выпрямился. — Что еще за кошмары на ночь? — Разве вы не хотите ребенка? Разве люди женятся не для того, чтобы растить детей? — Это немножко сложно, Катя, — ответил Жданов, морщась, — возможно, когда-нибудь, через несколько лет, когда мы перестанем ссориться с утра до вечера. — Вы же знаете, что нужно сделать, чтобы эти ссоры прекратились, — вздохнула она и тут же спохватилась: — Простите, Андрей Павлович. Вы вовсе не нуждаетесь в моих советах. Я позволила себе лишнее. — Не извиняйтесь, Катя, — отмахнулся Жданов. — Наверное, я кажусь вам ужасным бабником? — А вы, разумеетесь, им не являетесь, — кивнула она, пряча улыбку. Встала, прошлась по комнате, разминая ноги. Посмотрела на часы. — Пойдемте на ужин, Катя, — предложил Жданов, — здесь отличный ресторан. У них есть собственные пруды с зеркальными карпами, и они изумительно их готовят. — А Коля? — Я думаю, они с Малиновским взрослые мальчики. — Зорькин и Роман Дмитриевич? Взрослые? — с сомнением переспросила она, но на карпов все-таки согласилась. Возвращались уже совсем поздно, и Зорькин оправдывался по своему мобильнику: — Валерий Сергеевич, Катя со мной, не волнуйтесь. Скоро она будет дома… Хмель почти выветрился из него под воздействием веников великого Василия, и он говорил почти четко. Пушкарев что-то клокотал и клокотал в трубку, а Зорькин его все успокаивал и успокаивал. Это могло длиться вечно. У Пушкаревой были какие-то дикие отношения с родителями, но, кажется, её устраивала эта туго натянутая пуповина. Высадив их возле Катиного подъезда, Жданов отвез Малиновского, который уже почти спал, и поехал к себе. Ему не хотелось, чтобы Кира думала, что они и вправду живут вместе. Ему нужно чаще ночевать в собственной постели. Он набрал невесту с домашнего телефона: — Привет, любимая. Не разбудил? — А ты думаешь, что я могу спать? — со слезами в голосе ответила она. — Ты оставил невнятное сообщение про какое-то выездное совещание, ты бросил свой телефон на столе, ты разнес свой кабинет, ты целый вечер шлялся неизвестно где, ты… почему ты поехал к себе? — Потому что я тут живу. — Это все, что ты можешь сказать? Я с ума сходила от беспокойства, я не знала, где тебя искать, Малиновский не брал трубку! — Зачем тебе понадобилось меня искать? Ты же знала, что я с Ромкой и Катей. — Целый вечер? Ты на часы глядел? Жданов вдруг ощутил себя Зорькиным, оправдывающимся перед сердитым Пушкаревым, и это сходство было так отвратительно, так жалко! — Любимая, давай поговорим завтра, — сказал он и повесил трубку. И даже шнур телефона из розетки выдернул. Перед сном Жданов так и сяк крутил предложения Зорькина по госпрограмам и субсидированиям, что вдруг отчетливо понял, что им надо обсудить это еще раз, в более деловой обстановке. Пушкарева права — от этого цыпленка мог быть толк. Возможно, именно ему придется заменить Катю через полгода. Не самая дикая мысль, если приглядеться к ней поближе. Ну вдруг Пушкарева откажется отдавать своего ребенка Потапкину. Он слышал, что молодые матери бывают неоправданно привязаны к своему потомству. Спал Жданов так крепко, что опоздал на работу. Когда он появился там наконец, то Зималетто штормило. Потапкин предложил уходить сразу огородами, Федор — ключи от своего мотоцикла, Мария — валерьянку, а Клочкова с такой поспешностью схватилась за телефон, что можно было не сомневаться в скором явлении Киры. Пройдя этот кордон из собственных подчиненных, Жданов наконец очутился в своем кабинете и обомлел. Без стены он казался куда просторнее, а Катино место — со стеллажами и рабочим столом, выкрашенное в тот же цвет, что и остальной кабинет, казалось необыкновенно уместным. — Доброе утро, — сказал он, удовлетворенный увиденным. Она вынырнула из-за компьютера и указала на дверь, которая очаровательной бессмыслицей торчала сама по себе вместе с остатком стены. — Простите, — спохватился Жданов, подошел к этой двери, коротко постучался и, приоткрыв её, вошел. — Доброе утро, Катенька. — Доброе утро, Андрей Павлович, — она одарила его ослепительной улыбкой, состоящей из брекетов и благодарности. — У меня отличные новости, кажется мы сможем выплатить зарплату пораньше. Я готовлю ведомости вам на подпись. Ваш сотовый разрядился, и я поставила его на зарядку. — Катя, пусть Зорькин подробнее подготовит свои предложения, хорошо? Мы рассмотрим их. Тут она и вовсе просияла. — Вы не пожалеете, Андрей Павлович, — пылко заверила она. — Как вы добрались сегодня до работы, Катя? Я проспал все на свете, как школьник, и забыл, что вы временно не можете пользоваться общественным транспортом. — Все в порядке, — заверила она его, — я вовсе не жду, что вы будете выступать в качестве моего шофера. — Не шофера, — заметил он, невольно улыбаясь в ответ на исходящее от неё сияние. — Возможно, я бы назвал себя вашим другом. Она мучительно покраснела и торжественно кивнула. — Спасибо, Андрей Павлович, — господи боже, неужели снова слезы? Второй день подряд? Найти бы того мерзавца, который испортил ему ценного сотрудника и оторвать ему ноги. — Я так вам признательна. За все. Вы такой добрый, — зашмыгало носом это чудо-юдо, — такой заботливый, такой внимательный… — Катя, не смейте реветь! — прикрикнул он. — Не будууууууу… — Катя, ну что мне с вами делать? — Жданов присел возле неё на корточки, взял её за руки, — я рассержусь, если вы будете себя так вести. — Я не будуууууу… — А что тут происходит? — ледяной голос. А вот и Кира. Жданов пружинисто поднялся, вышел через дверь и только после этого посмотрел на невесту. Плохо. Все очень плохо. Она смотрела на исчезнувшую стену словно на место преступления. — Значит, так ты решил вопрос с отдельным кабинетом для Пушкаревой? Андрей, ты в своем уме? Во что ты превратил кабинет президента! Это же уродство и безобразие! Определенно, она имела в виду Пушкареву, и та тоже отчетливо это поняла. — Простите, — воскликнула Катя и опрометью бросилась вон, ушибившись коленом о красное кресло. Кира посторонилась, пропуская её. — Итак, вчера ты отправился с этим… с этой… — С Катей, — подсказал Жданов. Он снял пальто и пристроил его на вешалку, после чего сел в свое кресло, надеясь, что стол послужит ему надежной защитой в случае метания тяжелых предметов. — В этот твой лошадиный клуб, и половина Москвы видела, как вы там ужинали и мило чирикали! — Прям уж половина Москвы? — усомнился Жданов. — Всего-то парочка бездельников. — Без всякого Малиновского! — Он был занят. Кира, я поужинал со своей помощницей в ресторане. Мы обсуждали дела. Я не пил, не кутил, никому не изменял. Почему ты так злишься? — Допустим. Допустим, что ты теперь появляешься со своей неформатной Пушкаревой в приличных местах… — Ну, если бы я появлялся с ней в неприличных местах, ты бы рассердилась еще сильнее. — Ты ломаешь эту стену, демонстративно забываешь мобильник, ночуешь дома… — Я по-прежнему не вижу состава преступлений ни в одном из этих поступков. Кира прошлась по кабинету, пытаясь успокоиться и не срываться в крик. — Издеваешься? — Ты надо мной, — возразил Жданов. — Кира, тебе не кажется, что это скандал ради скандала? Вид спорта какой-то, а не нормальные человеческие отношения. Она остановилась. Посмотрела на него внимательным взглядом. — Почему ты опоздал на работу? — Проспал. — Почему ты ночью выключил телефон? — Не хотел ругаться с тобой до утра. — Почему ты не приехал ко мне вчера? — Не хотел ругаться с тобой до утра. Кира, ты не видишь, к чему ты сводишь любое наше общения? — Значит, это я виновата? — Лично я ничего плохого не сделал. Аб-со-лют-но, — с удовольствием пропел Жданов, крутясь в кресле. — Поклянись, — она стремительно приблизилась, обхватила ладонями его лицо, вглядываясь в глаза. — Клянусь, — с совершенно чистой совестью ответил Жданов. Кира крепко поцеловала его в губы. — И ты мне еще не объяснил вчерашний обед с женсоветом, — произнесла она с укоризной. — Господи, Кира, — простонал Жданов, — ну почему ты не пошла в прокуроры? Она растрепала ему волосы. — Ты такой напряженный… Пообедаем сегодня вместе? — Чтобы ты меня весь обед пилила? Я боюсь несварения, Кира. Она отстранилась. — И что это значит? — Что я не могу дышать, — честно ответил Жданов. — У меня от тебя приступ клаустрофобии, любимая! Кира горько засмеялась, запрокинув голову. — А от твоей Пушкаревой, которую ты повсюду таскаешь за собой, с который ты вместе с утра до вечера и ради которой ты даже снес эту стену, у тебя нет приступа клаустрофобии? С ней ты чирикаешь? — С Катей я работаю, — спокойно ответил Жданов. Он вообще был очень спокоен весь этот разговор, хотя еще вчера уже разошелся бы в крик, пух и прах. Но образ Зорькина с телефоном продолжал маячить на периферии сознания, и Жданов точно знал, что не хочет превратиться в такое же вечно оправдывающееся существо. Где-то надо остановиться, выдохнуть и начать все сначала. — Кира, давай отойдем друг от друга, пожалуйста, хотя бы на шаг. Я не могу проводить все свое время в скандалах. — Ты пытаешься обидеть меня, Андрей? — серьезно спросила Кира. — Я пытаюсь… — он замялся, подбирая слова, — я предлагаю тебе подумать, почему тебя раздражают абсолютно все мои поступки. — Потому что они все связаны с Пушкаревой, — отчеканила она. — Неужели ты сам не видишь, какое крошечное место я занимаю в твоей жизни? С этими словами Кира развернулась и ушла. Слава богу. Жданов показал ей язык и отправился к Малиновскому — выяснять, что удалось разведать у Зорькина во время пыток вениками.