Сны Мурсьелаго.

...Белые песчинки под чёрным, прозрачным, таким близким небом... Светло-серый купол, под куполом - замок, над замком искусственное как его там... да - солнце. Оно совсем не нравится миниатюрному арранкару, мир под ним - слишком яркий, до боли, до крика, до рези под веками и серьёзного опасения ослепнуть, но так решил Пришедший. Тот, кто обещал свет и смысл. В замке - Тронный Зал, а в зале, соответственно, трон, а на троне - тот, кто обещал смысл и принёс солнце. Белые одежды, мягкие манеры, тёплый взгляд и завораживающий голос. И - множество тайн, невидимо и неслышно пришедших вместе с ним. Кто-то говорит, что он - бог. Кто-то говорит, что он - враг. Что ему наплевать на самом деле на всех жителей пустыни и их желания, что он - чужак, которого надо изгнать. Маленький арранкар ничего не говорит, он вообще предпочитает молчать. Не потому что ему нечего сказать, а потому что он знает мало слов. Они все знают мало слов, ведь вокруг так мало всего того, что надо называть словами. Раньше самый тихий из тех, кто принял новую силу из рук нового бога (или врага) знал этих самых слов ещё меньше. Это нынешний Вожак подарил ему кое-какие. Он вообще при каждой встрече дарит слова, а ещё, что даже ценнее - направления для мыслей. У крылатого зеленоглазого существа слишком гибкий и быстрый ум, который постоянно нуждается в новых задачах. А в пустыне так мало того, о чём можно думать. Поэтому крылатое существо "любит Ками-сама", словами это точнее всего можно назвать так. "Любит" - это значит, хочет быть рядом, потому что когда рядом, то становится как-то по-особенному хорошо. и ещё есть много-много о чём думать, а думать он тоже любит, может быть, даже больше, чем Ками-сама. Или думать он любит чуть иначе, чем Ками-сама, чуть иным ощущением, и об этом тоже стоит подумать... А все остальные просто мусор, они не дарят слов и о них скучно думать. Они совсем бесполезные. Маленький арранкар сидит на подоконнике своих покоев, устремив неподвижный ярко-изумрудный взгляд на белую луну. Его окно нормальное, за ним нет никакого противного "солнца". Маленький арранкар думает о Ками-сама. И ему хорошо... - Пожалуй, хватит на сегодня... Лорд Хёндай утомлённо откидывается в кресле, тонкими пальцами растирает виски. Копание в образах из снов-воспоминаний Мурсьелаго обоим даётся тяжело. Это не у школьниц из Города в мозгах куролесить, у тех всё просто. - Чаю можно? - интересуется Мурсьелаго. Он тоже устал, как рейсовый автобус, несколько часов транса всё-таки не шутка. Но он, конечно же, этого не покажет, во-первых, он вообще считает ниже своего достоинства выказывать внешне любую, пусть хоть самую крохотную и самую естественную и объяснимую слабость, а во-вторых. Хёндай и так всё понимает. Только Хёндай по натуре актёр, ему наоборот - всякую мелочь надо обыграть, обозначить. На взгляд Мурсьелаго в этом нет смысла, но каждому - своё. Кто-то из хёндовских легковушек неслышно скользя по комнате, накрывает изысканный чай и исчезает. Легковушки Мурсьелаго побаиваются и предпочли бы, чтобы их Лорд вообще не имел с жутковатым псевдоопелем никаких дел, но их мнения никто не спрашивает. А Наркотворцу интересно. - Этот... хммм... Ками-сама, он твой сородич? Он той же природы, что и ты? Это тоже обязательно. Обмен вопросами-ответами после транса. Хёндай спрашивает, а Ламборджини должен отвечать не задумываясь, на основании одних только ощущений. Это называется "интуиция", у него, жёсткого логика, с таковой туговато, но Мурсьелаго старается - ведь ему самому тоже хочется всё это знать. - Он... Он нет, он пришёл оттуда... Где настоящее солнце... Вот - ещё слово - это называлось "Сэйрэйтэй", или как-то похоже. Хёндай берёт со стола блокнот и аккуратно записывает новый термин. Надо будет, кстати, покопаться в библиотеках, конечно, картины из снов Мурсьелаго явно принадлежат какому-то иному, неизвестному ни в Городе, ни в Автосалоне пространству, но вдруг окажется, что это всё-таки Земля? Не другой мир, а какая-то неизвестная страница земной истории? Атлантида та же? Надо проверить. - А как звали повелителя ты не можешь сказать? - Нет. Мурсьелаго опускает голову. На которую вот прямо сейчас опять безжалостно обрушился очередной приступ интуитивного же, Фрейтлайнер его задери, понимания, что это важно. Это так огромно, непредставимо важно - знать имя того, кто сидел на сумрачном троне и дарил новые слова. Это важнее даже, чем знать своё собственной настоящее имя, но он не помнит, не помнит, не может вспомнить даже если сосредоточит на этом все силы, вслушиваясь в себя так напряжённо, что от этого напряжения похолодеют судорожно сцепленные пальцы, в глазах потемнеет и мерзкий горячий комочек новорождённой головной боли зашевелится у правого виска... Хоть эта равнодушная дурища-вселенная рухнет сейчас, Мурсьелаго не сможет вспомнить, он уже много раз пытался - и ничего... А ведь должен. Должен-должен-должен-должен, почему-то именно это кажется самым нужным. А ещё почему-то неумолимо знается откуда-то, что - или сейчас, или никогда... Он тихо полушипит-полустонет сквозь стиснутые зубы, скорее от злости на собственное бессилие, чем от боли, уж чем-чем, а болью его не напугаешь, и этот почти незаметный, едва слышный звук, призванный выражать отчаянье - самое яркое проявление чувств, которое когда-либо видел Наркотворец у спсевдоопеля. Впрочем, какой он, к Фрейтлайнеру с Хаммером, Опель... Второй Лорд невесомо касается чёрных волос Мурсьелаго, не ласка даже, не утешение, а вопрос "что с тобой?" на языке безмолвия. Ламборджини приходит в себя мгновенно, прикосновений в его жизни ещё меньше, чем слов, и поэтому каждое - сродни взрыву, попробуй тут, не приди. - Извини, - Наркотворец отводит, нет - отдёргивает руку так быстро, так, как это бывает, если случается, забывшись, перепугать какое-то недоверчивое животное, одновременно опасное и хрупкое. Впрочем, этот Мурсьелаго почему-то всегда ассоциировался у него не с машиной, а именно с животным, может быть даже - с летучей мышью... - Всё в порядке. - псевдоопель коротко мотнул головой, - Это Вы извините. Давайте дальше. На самом деле, сейчас ему почему-то совсем не хочется "дальше". Не хочется продолжать сеанс, играть в вопросы и ответы, рассказывать про серебряные пески. Ему хочется только одного - чтобы тот-кто-обещал-смысл оказался рядом. И простил непутёвого демона за то, что тот забыл, как его зовут... Но это никак невозможно. И Мурсьелаго усилием воли гонит от себя всё, мешающее сосредоточиться на работе, на этом самом "дальше". Наверное, даже не ради результата работы.а просто - чтобы делать её. Делать нечто привычное, кажущееся разумным. Потому что иначе почему-то сейчас - страшно, может быть, впервые в двух жизнях - страшно... Вопросы Наркотворца сломали, наконец, в псевдоопеле что-то. Какую-то стену. И в пролом с неудержимостью лавового потока хлынула такая звериная, лютая, страшная тоска по прежнему миру, по песку этому родному шепчущему, по собственной утраченной цельности и самое главное - по хозяину замка, и даруемому им смыслу... Нет, тоска - явно не то слово, тоска по всему вышеперичисленному была и раньше. Он даже считал, что именно она и заставляет его продолжать осуществлять процесс жизнедеятельности. Сейчас это было нечто, вообще никакими словами не описуемое. Физически ощутимое, пронзающее, каждую клеточку тела и каждую искру силы, отнимающее дыхание, сравнимое разве лишь... Разве лишь с чем? С голодом Холлоу, вот с чем, пропади они пропадом, эти странные сны, вот так растерзавшие его пустую и бессмысленную, но всё-таки - жизнь!.. А Он... Он не придёт, он никогда больше не придёт, с ним что-то случилось, что-то ужасное, непоправимое, и в этом виноват сам Мурсьелаго... нет - не Мурсьелаго, а Улькиорра, Куатро... Он пытается отогнать от себя это, похожее на голод Холлоу, вернуть контроль над собой, остаться в рассудке, он хочет, но сейчас почему-тог уже не может, он скользит в безумие, в ледяной, чёрный водоворот... То, что ни капли этой жути не просочилось наружу, не обозначило своё присутствие ни стоном, ни болью во взгляде, ни сжавшимся кулаком, не обмануло чуткого Наркотворца. Скорее той самой интуицией, чутьём, он понял, что именно происходит, внутренним взором увидел, что цели они добились - память существа, которым был Мурсьелаго на самом деле, наконец, пробудилась, и сейчас властно перекраивает под себя душу и суть того, кто на самом деле так и не был никаким Опелем, да и не должен был им быть, и что это больно, так больно, что Улькиорра неудержимо теряет разум. Лёгкий жест тонких пальцев - и вокруг неподвижного Мурсьелаго закружились белоснежные маковые лепестки. Хёндаю уже приходилось видеть, как рвётся из плена душа, которой вдруг стало тесно в привычном теле, в реальном мире, которую ледяными когтями полосует отчаянье, родившееся из-за того, что он, Хёндай отравил эту самую душу, показав чуть больше, чем следовало бы видеть. Взять под контроль, чтобы заставить не сойти всё-таки с ума - Второму Лорду уже приходилось это делать, хотя ситуация тогда была, конечно другой. А Мурсьелаго сильный, очень сильный, надо сейчас вытащить его из шока, а дальше он справится, нет - они вместе справятся, ведь этот мрачноватый Ламборджини дорог ему, по-настоящему дорог... Белые лепестки, белые искры-песчинки, граница двух памятей, двух реальностей. Наркотворец напряжённо всматривался в чужую и чуждую суть, стараясь поймать образы, которые жестокое и милосердное забвение скрывало ещё от самого Мурсьелаго, которые он предполагал вытаскивать на поверхность постепенно и осторожно. Так далеко в глубину этого разума Хёндаю погружаться ещё не приходилось, да он и не думал, что понадобится. Но Хёндай Галлопер всё-таки не зря носит титул главы Хрустального дома. он справится, он найдёт единственно нужное решение. Уже нашёл - вот оно! Теперь совсем просто - соткать соответствующую иллюзию и защитить маленького Улькиорру от слишком огромного отчаянья. А потом, опять же постепенно и осторожно, отпускать. Он сильный, он выдержит, он сумеет примириться с действительностью. А если и не сумеет, иллюзию всегда можно и возобновить. И так, наверное, будет даже красивее, хоть и печальней... Первым, что ощутил Улькиорра, когда вернулся из своей ледяной круговерти была знакомая рейацу. И рука Ками, бережно сжимающая его плечо...