Золото графа Альдеранти

      Солнце коснулось макушки раскидистого дуба на вершине холма, а значит, было уже три часа пополудни. На то же время указывали солнечные часы в сердце парка, чей условный циферблат был оформлен цветущими однолетниками.       Неподалёку от часов, за дерновой скамьёй, светлела начерченная прямо на траве фехтовальная дорожка. Недавние дожди уже частично смыли белила, сделав контур зыбким и неровным, но очертания дорожки всё ещё можно было разглядеть.       Дорожка была занята. Высокий и худой, как жердь, мужчина, почти не двигаясь с места, удерживал на почтительной дистанции подростка лет тринадцати, который атаковал его с упорством второго прилива, бросающегося на прибрежные скалы. Однако со всех сторон его неизменно встречал клинок с защищённым остриём. Ребёнок прыгал, увёртывался и пытался проскользнуть под рукой своего противника, но ни разу даже не наступил на полустёртую линию разметки.       Лица фехтовальщиков были скрыты масками, но из-за жары ни один из них не удосужился надеть колет.       Граф Альдеранти остановился у дерновой скамьи, и человек, сопровождавший его, остановился тоже, стоя за плечом своего господина. Некоторое время граф молча наблюдал за фехтовальщиками на дорожке, которые, казалось, не обращали на него внимания.       Наконец ребёнку удалось найти лазейку в почти идеальной защите. Он бросился вперёд, в безумном выпаде почти распластавшись на земле, и в прыжке достал кончиком рапиры до верхней части бедра своего противника. Тот, не теряя ни секунды, ударил сверху вниз, так что будь в его руке боевая шпага, незадачливый подросток стал бы похож на бабочку в рамке.       Удар, должно быть, был сильным, однако ребёнок только рассмеялся.       — Ты убита, — заметил его противник, поднимая маску.       Смуглое лицо мужчины блестело от пота, тонкие усы торчали в разные стороны.       — Вы тоже, — возразил ребёнок, не двигаясь с места.       Мужчина опустил взгляд туда, где закрытый шишечкой кончик рапиры упирался в его бедро вблизи паха.       — Нет, — спокойно возразил он.       — Да, — настаивал ребёнок, поднявшись наконец на ноги. — Бедренная артерия. Шансы один к десяти. А ваш клинок соскользнул бы по рёбрам.       Он передёрнул плечами и стащил с головы тяжёлую маску. Растрепавшиеся золотые волосы рассыпались по плечам водопадом непослушных кудрей. Несколько прядей прилипло к мокрому лбу.       — Одно очко за попадание в конечность, два — за попадание в корпус, — отозвался мужчина. — Ты всё равно проиграла.       — Зато вы мертвы, — фыркнула девочка. — Ничья?       Она перехватила шпагу левой рукой за клинок и протянула правую. Мужчина, помедлив, усмехнулся и пожал ей руку.       — Хорошо, ничья. Но в мою пользу.       — Должно быть, это и называется «по очкам победил», — негромко заметил граф.       Девочка резко обернулась, только теперь заметив зрителей. Отбросив маску в сторону и перехватив поудобней рапиру за середину клинка, она кинулась вперёд, но была остановлена строгим окриком:       — Лаура! Что делают воспитанные леди при виде отца?       Девочка замерла на мгновение. Затем вытянулась по струнке, щёлкнув каблуками, схватила шпагу правой рукой, подняла клинок к лицу и со свистом опустила его в салюте.       Граф рассмеялся.       — Вижу, уроки хороших манер здесь не прижились, — заметил он, обнимая подбежавшую девочку одной рукой.       — Я старый полковой фехтмейстер, а не гувернантка, — проворчал фехтовальщик, вытирая пот со лба носовым платком. — Если хочешь, чтобы она освоила придворные реверансы — найми ей учительницу танцев.       — Воздержусь, пожалуй, — отозвался граф. — Как она вела себя в моё отсутствие?       — Отвратительно. Несносная девчонка совершенно загоняла своего старого учителя фехтования. Я пытался предложить ей шахматы, но это не помогает.       Лаура возмущённо оглянулась через плечо.       — Я все задачи решила!       — Только потому что я мало их помню, — возразил фехтмейстер. — Ник, найми ей учительницу шахмат, в конце концов, или играй сам. Боюсь, единственная настольная игра, в которой я хорошо разбираюсь — это кости.       — Уверен, ты прекрасно справляешься, старый друг, — отозвался граф, прежде чем наконец обратиться к дочери: — Итак, Лаура, что ты готова показать мне сегодня?       Девочка сделала пару шагов назад, положила рапиру на траву, отступила ещё на шаг и вдруг без малейшего предупреждения сделала стойку на руках. Граф слегка приподнял бровь.       — В самом деле?       Фехтмейстер развёл руками. Граф покачал головой.       — Прискорбно. Что ж, Лаура, следует признать, что, как это ни печально, мэтру Фалькони не по силам справиться с твоим воспитанием. Придётся отослать его обратно в Сангину…       Фалькони выразительно нахмурился, пользуясь тем, что стоящая на руках девочка не может его видеть.       — …В ту самую подворотню, откуда его достали, — продолжал граф, зловеще понизив голос. — Где он, вне всякого сомнения, умрёт с голоду.       Фехтмейстер энергично закивал.       — Если его не зарежут раньше, — закончил граф свою обличительную речь.       Кувырнувшись вперёд через спину, Лаура очутилась на ногах.       — Ты этого не сделаешь! — заявила она, отряхивая ладони.       — Разумеется, сделаю, — возразил граф. — Я ужасный человек, дитя моё. Тебе следовало бы это запомнить.       Девочка чуть наклонила голову к плечу, буравя отца подозрительным взглядом. Затем она оглянулась на учителя фехтования. В зелёных глазах, совсем не похожих на отцовские, мелькнуло беспокойство.       — Это правда, маэстро?       Тот развёл руками.       — Увы. Я буду скучать.       Лаура совершенно по-взрослому вздохнула, приняв какое-то решение, и вновь повернулась к отцу.       — Хорошо. Что мне следует сделать, чтобы ты изменил своё решение?       Граф усмехнулся и прошёл вперёд, на ходу расстёгивая редингот. Человек безмолвной тенью следовал за ним.       — Стой здесь, — отрывисто приказал ему граф, приблизившись к дорожке. Он сбросил редингот на траву и переступил через него. — Бене, рапиру.       — Может быть, ты и маску наденешь? — ворчливо осведомился Фалькони, уступая ему оружие.       — Нет, не думаю. Лаура, бой продолжится до третьего удара, пропущенного одним из противников. Используй эти три удара с умом.       Девочка спокойно подняла свою маску, придирчиво осмотрев её на предмет прилипших травинок.       — Да, отец. Я поняла.       — В позицию! Шпаги к бою!       Отец и дочь замерли на дорожке, скрестив рапиры над разделительной линией. Фалькони занял позицию судьи, выразительно уперев руки в бока. Человек, получивший приказ стоять, не двинулся с места, словно он охранял небрежно сброшенный на траву редингот.       — Как благородные дворяне, бейтесь честно, — произнёс фехтмейстер, бросив на графа взгляд, исполненный глубокого сомнения в том, что это вообще возможно. — Три, два, один. Начали!       Лаура первым же движением ушла вниз, высвободив рапиру, и прыгнула вперёд, чтобы сократить дистанцию. Значительно проигрывая взрослому мужчине в росте и в силе, только так она и могла надеяться его задеть. Граф легко отразил несколько её стремительных атак по ногам и, дождавшись момента, когда девочка неизбежно открылась, с изысканной небрежностью коснулся рапирой её плеча.       — Туше.       — В позицию! — тут же отреагировал Фалькони. — Один — ноль. Лаура, ради Великой Матери, больше кисти, меньше локтя… Шпаги к бою! Начали!       Лаура снова рванулась вперёд, готовая совершить ту же ошибку, что и в первый раз — и тут же закрылась, отражая атаку отца, направленную ей в грудь. Рапира в детской руке отклонилась влево, загудев под мощным ударом, но девочка держала её крепко.       — Если закончишь бой нулём, — ровно произнёс граф, тесня дочь к краю дорожки, — Фалькони уедет завтра же.       Лаура, скрипнув зубами под маской, очертила клинком дугу, уходя от встречи с рапирой отца, и, скользнув под его руку, растянулась в своём коронном выпаде. Граф в последний момент подался назад, увёртываясь от клинка. Видно было, как кончик рапиры зацепил рубашку на его боку.       — Туше! — заявила Лаура, выпрямляясь.       — Нет, — отозвался граф.       — Да. Попадание в колет считается попаданием.       — На мне нет колета, — возразил ей отец. — Попади как следует.       Девочка резко повернулась к Фалькони.       — Судья?       — Один — один, — устало произнёс тот, покручивая ус. — Ник, не будь мелочным. Она попала. В позицию.       — Один — ноль, — повторил граф. — Попади как следует, Лаура, или…       Та возмущённо фыркнула.       — Начали!       Рапиры натужно зазвенели под градом ударов. Почти минуту над дорожкой царило молчание, тишину парка нарушали только звенящие клинки и тяжёлое дыхание фехтовальщиков. Ни одна атака за эту минуту не начиналась с тем, чтобы её окончить — оба прощупывали противника, ища брешь в обороне.       — Сангинские подворотни, — с усмешкой произнёс граф.       Лаура зло парировала его удар, отбив клинок слишком далеко. Рапира графа, пройдя под её предплечьем, угодила ей подмышку.       — Туше. Два — ноль.       Девочка отпрыгнула назад, поднимая рапиру, и тут же атаковала снова.       — В пози… — начал было Фалькони, но махнул рукой. — А, что с вас взять. Проклятые Альдеранти, деритесь как хотите.       — Так что ты покажешь мне, Лаура? — поинтересовался граф.       Девочка молча бросилась вперёд, сокращая дистанцию. Удар, рипост, уход вниз, и в ту секунду, когда рапира графа двинулась вверх, Лаура, увернувшись, захватила сильную часть клинка свободной рукой и рванула на себя. От неожиданности её противник на миг потерял равновесие. Девочка сделала шаг вперёд и мыском сапога ударила его под колено, а решёткой маски — в грудь, опрокидывая на землю. Стремительно перехватив рапиру обратным хватом, словно кинжал, она опустила её сверху вниз, метя по нижнему краю рёбер.       Полыхнула яркая вспышка, и удар не достиг цели. Неведомая сила отбросила девочку назад, так что та, не удержавшись на ногах, рухнула на землю. Рапира отлетела далеко в сторону, от травы, в которую она упала, повалил дым.       Человек, бесстрастно наблюдавший за поединком, даже не вздрогнул, когда оружие просвистело у него перед носом.       — Великая Мать… — протянул Фалькони, переводя взгляд с отца на дочь и обратно.       Граф оправился первым и сел, потирая ушибленное колено.       — Неплохо, — заметил он. — Вот теперь, наконец, я вижу, что уроки фехтования не прошли для тебя даром.       Лаура поднялась на четвереньки, затем встала и стащила с головы маску. Решётка была помята. Девочка сосредоточенно слизнула текущую из носа кровь.       — Это было нечестно! — заявила она.       Граф вздохнул.       — В бою никто не будет с тобой честным, Лаура. Такова жизнь. Лучше тебе понять это сейчас.       — Я попала.       — Но не победила.       — Можем продолжить! — заявила девочка, поднимая оружие.       — Нет,— возразил граф. — Посмотри на рапиру.       Сталь оплавилась и потемнела почти до самой рукояти. Лаура поднесла ещё не остывшее оружие к глазам, изучая покорёженный клинок.       — Достаточно на сегодня, — заключил граф, поднимаясь на ноги. — Фалькони остаётся, по крайней мере, пока.       Фехтмейстер слегка поклонился, пряча усмешку.       — Вы очень добры, милорд.       — Лаура, поскольку ты не теряла времени даром в моё отсутствие и дралась храбро, я хочу сделать тебе подарок.       Девочка настороженно подняла голову, глядя на отца со смесью удивления и недоверия.       — Подарок? — переспросила она. — Какой?       — Достаточно дорогой по рыночным ценам, — усмехнулся граф. — Не беспокойся, это и в самом деле подарок. Иди сюда.       Лаура, отбросив волосы назад, ещё раз слизнула кровь с верхней губы и приблизилась к отцу, снова сделавшись похожей на того беззаботного подростка, который несколько минут назад стоял на руках.       — Подойди, — приказал граф человеку, безразлично стоявшему возле фехтовальной дорожки.       Тот выполнил указание так же без тени видимых эмоций и замер в шаге от своего господина. Девочка снова чуть наклонила голову, разглядывая незнакомца. Её взгляд задержался на свежем воспалённом рубце, уродовавшем шею человека.       — Лаура, — произнёс граф наполовину шутливым, наполовину торжественным тоном, — позволь вручить тебе этот скромный дар. Считай его своеобразным сувениром из моей последней поездки. Знаю, другие отцы дарят своим дочерям цветные камни или породистых коней, но, поверь мне, люди подчас стоят намного дороже украшений и куда как более сложны в дрессировке, чем лошади. Уверен, однажды ты осознаешь их ценность. А пока — это тебе. Можешь делать с ним всё, что пожелаешь.       Он указал раскрытой ладонью на человека, неподвижно стоящего под внимательным взглядом девочки. Та медленно кивнула и подняла глаза на отца.       — Всё, что пожелаю?       — Всё, что угодно, — подтвердил тот. — Если хочешь, можешь убить его, в том числе мучительно. Отныне и до конца своих дней этот человек принадлежит тебе, полностью и безраздельно. Даже я не смогу отменить приказы, которые ты ему отдашь.       Мгновение вокруг царила тишина, прерываемая только ворчанием Фалькони, который собирал раскиданный фехтовальный инвентарь.       — Тогда… Спасибо, отец, — произнесла наконец Лаура, но её голосу недоставало искренней радости. — Я могу тебя обнять?       — Можешь, — разрешил граф, наклоняясь, чтобы дочь могла обвить руками его шею.       Выражение дочерней благодарности длилось так недолго, что больше напоминало формальный жест.       — Спасибо, — повторила девочка уже увереннее, не то оправившись от изумления, не то поверив, что подарок отца — не шутка. — Всё, что угодно… — проговорила она.       — Я надеюсь, что ты будешь разумно пользоваться подарком, — усмехнулся граф.       Девочка кивнула.       — Постараюсь. Как его зовут?       — Так, как ты назовёшь его сама. У него пока что нет имени.       Лаура повернулась к «подарку», словно видела его впервые.       — Ты. Будешь повиноваться мне?       Человек наклонил голову в знак согласия. Бледное лицо при этом скривилось, словно жест причинял человеку сильную боль.       — Ах да, забыл предупредить, — меланхолично добавил граф. — Он не может говорить и, вероятно, никогда не сможет. Но в известных обстоятельствах это скорее положительная черта.       Лаура кивнула.       — Спасибо за подарок, отец. Я постараюсь играть им аккуратно, — её взгляд снова задержался на шее человека. — И, по возможности, не сломать.

***

             — Обязательно было устраивать этот спектакль? — проворчал Фалькони, когда Лаура в сопровождении своего нового «подарка» покинула поляну.       — Мне нравится, когда с неё слетает маска, — задумчиво протянул граф. — Тогда она становится похожей на мать.       Фехтмейстер вздохнул и устало повалился на дерновую скамью, вытянув ноги.       — Она была рада тебя видеть, — заявил он. — А ты устроил ей выволочку, раскатал по траве, расплавил рапиру и подарил раба. Она не заслужила такого, даже четыре раза подряд обыграв меня в шахматы.       — Четыре раза?       — Хотел бы я сказать, что поддавался.       Граф усмехнулся и сел рядом, задумчиво покручивая на пальце кольцо с крупным изумрудом.       — Она слишком часто идёт на поводу у эмоций, в бою это недопустимо. Тебе стоит проработать этот момент, Бенедетто.       Фалькони бросил на него мрачный взгляд.       — Ей тринадцать лет.       — Убийцы не будут спрашивать, сколько ей лет. Они будут убивать без скидок на возраст. Они не смотрят даже на традиции и правила поведения в святых местах, как этот ублюдок с перерезанным горлом.       — Которого ты связал, лишил воли, превратил в раба и подарил дочери в качестве игрушки, — Фалькони покачал головой. — Знаешь, кто ты, Ник?       — Чудовище, — граф пожал плечами. — Мне говорили.       — Скажи теперь, что сделал это в качестве наказания за попытку пролить кровь в храме.       — Нет, я сделал это в качестве наказания за покушение на мою жизнь. Мне она дорога, знаешь ли. И всё же, согласись, нельзя не признать: у богов есть чувство юмора.       — Поверить не могу, что ты оправдываешь свой дурной характер божественной волей.       — Мы живём в жестоком мире, друг мой. Поверь человеку, которому только что едва не выбила колено собственная дочь.       Фалькони фыркнул.       — Ты фактически заставил её это сделать. Что ты хочешь из неё воспитать? Второго Алонсо?       — Не совсем. Алонсо слаб, хоть и не понимает этого. Боюсь, ни у кого из её братьев нет того внутреннего стержня, который нужен, чтобы унаследовать фамильное искусство.       — Но они этого, по крайней мере, хотели бы, — возразил Фалькони. — А дочь ты умудрился настроить против своих занятий едва ли не с грудного возраста. Она не сознаёт, зачем нужен институт рабства, и не хочет это понимать. Сломай ей об спину розги, линейку и ножны от шпаги, но она не сядет изучать это твоё искусство вить из людей верёвки.       — Посмотрим.       — Здесь и смотреть не на что, она просто не хочет, и всё. Хоть сотню рабов ей подари, это делу не поможет.       Граф слегка улыбнулся одними уголками губ.       — Посмотрим, — повторил он. — Бене, я, как ты выразился, вью из людей верёвки уже много десятков лет. Искусство — это не только сила, способная подавить волю, но и знание, умеющее эту волю направить. Если я подчиняю себе убийц, превращая их в покорных слуг, то смогу как-нибудь убедить и собственную дочь.       — Что ж, попробуй, — Фалькони развёл руками. — Не буду тебе мешать, но и помогу едва ли. Я плохой манипулятор. Могу поставить твоей дочери руку, но не голову. Знаешь, чем она мечтает заниматься, эта голова? Рисованием. Живописью, как она говорит.       Граф пожал плечами.       — Все дети любят рисовать. Это пройдёт.       — Не все дети всерьёз намерены стать художниками, как выходцы из мещан, и не все дети спускают карманные деньги на краски и пастель, — Фалькони потянулся, разминая ноющие мышцы. — Если она что-то решила, то это, боюсь, всерьёз.       Граф покачал головой и похлопал старого друга по плечу.       — Я в её годы всерьёз собирался стать моряком, ходил по озеру под парусом, мечтал о жутких островах Внешнего Кольца и думать не хотел о книгах. Это пройдёт, Бене.       Тот вздохнул. Переубедить графа Альдеранти в некоторых вопросах было не проще, чем его своенравную дочь. В этом они были до отвращения похожи.

***

             Дочь графа Альдеранти шла через парк, избегая прямых дорожек и широких аллей. Человек неотступно следовал за ней, пригибаясь там, где тяжёлые ветви древних дубов нависали слишком низко над тропой. Парк был огромен, стар и, должно быть, вобрал в себя остатки священной рощи, некогда зеленевшей на склоне холма. Рыжеватые лучи послеполуденного солнца пробивались сквозь листву, устилая тропинку игривыми тенями.       В былое время тот, кем раньше был человек, сделал бы шаг в сторону и растворился в этих тенях, сливаясь с шумом ветра в листве и густой прохладой под древними кронами. Тот, другой, не повиновался ничьим приказам и не шагал следом за своенравным ребёнком, сбиваясь с дыхания.       Изредка, когда внимание господина ослабевало, и человеку позволялось чуть больше, чем в остальное время, он задумывался, как так вышло. Нарочно ли господин, отнимая у него свободу воли, оставил ему воспоминания об этой свободе? Стало это побочным эффектом Связывания, выполненного второпях, или искусство господина было столь совершенно, что он допустил эту оплошность осознанно, чтобы причинить страдания своему рабу? И много ли безмолвных услужливых рабов, составлявших его свиту, были в глубине души такими же узниками собственного сознания?       Не страшно умереть свободным. Страшнее лишиться воли, превратившись в бесстрастный инструмент в руках господина, неспособный допустить даже мысли о неповиновении. Но вот лишиться воли, сознавая, что ты её лишён, и выполнять приказы, не желая этого, но будучи не в силах ослушаться... Граф Альдеранти хорошо умел наказывать своих врагов.       Человек помнил, что тот, кто был прежде, знал: его господин жесток. Но тот прежний даже не мог представить себе, насколько.       Девочка остановилась так резко, что человек едва не врезался в её спину, и развернулась на каблуках.       — Посмотри на меня, — велела она.       Человек послушно уставился на неё сверху вниз, разглядывая тронутое бледными веснушками лицо — уже не совсем ребёнка, но ещё не молодой женщины. Девочка подняла руку, держа перед собой раскрытую ладонь, словно хотела коснуться человека, но передумала в последний момент.       — Такая тонкая работа… — пробормотала она себе под нос. — Так. Ты, — обратилась она к человеку, внимательно глядя ему в глаза. — Слушай. Я позволяю тебе показывать любые эмоции и чувства, которые ты испытываешь. Если ты не можешь выполнить приказ или тебе тяжело это сделать, я разрешаю сообщить мне об этом… Надо подумать, как.       Она опустила поднятую ладонь и задумчиво прикусила кончик ногтя.       — Ты умеешь писать?       Человек утвердительно склонил голову. Рану на горле снова обожгло болью, так что он поморщился.       — Стоп, — скомандовала девочка. — Смотри на мои руки. Этот жест означает «да». Этот — «нет». Отвечай мне ими, не двигая головой. Понимаешь меня?       «Да», — показал человек. Это было не сложно.       — Отлично, — заявила девочка. — Как ты уже понял, наверное, меня зовут Лаура. Ты можешь называть меня так… Если придётся. Мы к этому ещё вернёмся. Теперь нужно найти имя тебе. Есть какое-нибудь, которое тебе нравилось бы больше прочих?       «Нет», — показал человек.       — Уверен?       Он попытался вспомнить, как звали того, кто был раньше, но не смог. На мгновение он даже усомнился, что тот, прежний, действительно существовал. Воспоминания рассыпались, размывались, как песчаный замок под приливной волной.       «Да», — показал он, вспомнив, что Лаура всё ещё ждёт ответа.       Неожиданно девочка ободряюще улыбнулась и похлопала его по плечу.       — Ничего, — сказала она. — Что-нибудь придумаем. Этот шрам, — она провела пальцем по своей шее, — выглядит свежим. Тебе больно?       «Да», — ответил человек, неспособный лгать своей госпоже.       — Ты устал?       «Да», — повторил человек.       Лаура кивнула, показывая, что ответы её полностью удовлетворяют.       — Следуй за мной, — велела она. — Здесь есть короткая дорога.       Здание из красного кирпича, неожиданно вынырнувшее из зелени впереди, не было замком в полном смысле этого слова. Полностью перестроенное под нужды нынешнего владельца, оно лишилось всех оборонительных конструкций, если вообще когда-то их имело. Скорее всего, это всегда была летняя резиденция или разросшийся до неприличия охотничий домик. Остатки дубовой рощи с этой стороны подбирались к стенам почти вплотную.       — Сюда, — велела Лаура, указывая на незаметную калитку в увитой плющом ограде.       Пройдя вслед за ней, человек очутился на заднем дворе, между приземистой хозяйственной пристройкой и до половины вросшей в землю дверью погреба. С кухни, расположенной где-то неподалёку, доносился пьянящий аромат жареного мяса.       — Добро пожаловать в лучшую часть этого дома, — усмехнулась Лаура. — Кухня справа, дровяной сарай слева. А нам с тобой — прямо, не отставай.       Они миновали задний двор и вошли в основное здание через чёрный ход, скрытый неприметной дверью. Лаура легко взбежала вверх по лестнице, испачканной сажей, и остановилась, дожидаясь, пока человек поднимется вслед за ней.       — Запомни эту дорогу, — сказала она. — Тебе понадобится.       Она толкнула плечом дверь, за которой каменный пол скрывался под узором наборного паркета.       — Вот мы и на месте.       Потайная дверь вела в небольшую гостиную, где скрывалась за резным деревянным украшением на стене.       — Слуги пользуются этим ходом, чтобы не идти в обход до чёрной лестницы, особенно зимой, — объяснила девочка, закрывая дверь. Резная панель встала на место, не оставив заметных щелей по краям. — Он не тайный. Можешь ходить по нему в любое время. Здание большое, так что без обходных путей здесь можно стоптать ноги.       Она широким шагом двинулась вперёд, но оглянулась и сразу же замедлилась, заметив, что человеку сложно успевать за ней.       — Мы сейчас в южном крыле. Комнаты слуг на первом этаже, мои и братьев — на втором и третьем, здесь же комнаты для гостей и друзей отца. А сам он живёт в северном крыле, там же его кабинет, лаборатория и библиотека. В общем, туда лучше не ходить одному.       Человек слушал, почти не понимая значения звучавших слов. Он продолжал идти за своей госпожой, потому что таков был её приказ, ослушаться которого было невозможно. Стены, двери и ступени невесть откуда взявшихся лестниц плыли пред его глазами, однако он упрямо шагал дальше. Только когда Лаура остановилась, чтобы поговорить с женщиной, встретившейся им на пути, он смог перевести дух и устало прислониться плечом к стене.       Девочка оглянулась на него с беспокойством, затем снова повернулась к женщине.       — Нора, пусть этому человеку, — она показала через плечо, — найдут комнату на первом этаже.       — Сейчас? — озадаченно переспросила женщина.       — Нет, можно завтра. Прямо сейчас ему хватит кушетки в мастерской, — Лаура оглянулась ещё раз и вздохнула. — Позаботься о нём и приведи в порядок, насколько возможно. Теперь ты, — она повернулась к человеку, который безуспешно пытался отдышаться у стены. — Это Элеонора, и ты должен слушаться её сейчас, как будто она — это я. Она тебя не обидит, я думаю.       Женщина усмехнулась и шагнула вперёд, заслоняя свет. Она была высокой, полной, с проседью в тёмных волосах, забранных на затылке, и носила одежду в цветах герба Альдеранти, опостылевшего человеку за прошедшие дни. На массивной груди покоился тяжёлый медальон.       — Ну, пойдём, — произнесла она, опуская руку человеку на плечо.       Его увели в комнату, наполненную резким запахом красок и растворителей. Лучи закатного солнца подсвечивали багрянцем чистые холсты на подрамниках в углу. Кушетка, впрочем, здесь и вправду была. Человек повалился на неё, не разуваясь. Элеонора наблюдала за ним, скрестив руки на груди.       — Уж не знаю, что ты сделал господину, — заметила она, глядя на человека с чем-то средним между презрением и жалостью, — но теперь ты, наверное, раскаиваешься.       Он, разумеется, не ответил, но и не раскаивался. Он ненавидел — люто ненавидел где-то в глубине души, так глубоко, что никакая ментальная вивисекция графа не смогла бы выжечь это чувство. Ненавидел своего господина, ненавидел этот дом, ненавидел сам факт своего существования. И только девочку с золотыми волосами ненавидеть не получалось.       Разум человека метался, как запертая в клетке дикая птица, которая бросается на прутья, пока не разобьётся насмерть. И всё же эти метания не шли ни в какое сравнение с тем, как он пытался прорвать свои оковы в первые дни. Ярость, бушевавшая в глубине сознания, постепенно утихала, сменяясь вымученным смирением.       Так происходило всякий раз, когда он оставался наедине с остатками своей заточенной в клетке личности. Сознание, у которого отныне не было собственных стремлений в жизни, нуждалось во внешней, привнесённой откуда-то цели, чтобы его существование обрело смысл. Человек жил, чтобы служить. Исполнение приказов господина было для него как глоток свежего воздуха для заключённого в душном подвале. Само присутствие господина рядом уже было приказом — простой командой жить дальше.       Невероятный парадокс — человек ненавидел своего господина, но разлука с ним причиняла почти физическую боль.       Элеонора принесла ему чашку горячего бульона с кухни, но человек не ощущал голода. Он провалился в тревожный сон, от которого очнулся спустя неопределённое время, почувствовав на себе чей-то взгляд.       Солнце уже село, но взошла только первая луна, едва освещавшая саму себя, так что за окном было темно. Мрак в комнате разгонял небольшой фонарь, где за стенками стеклянной колбы тускло пульсировал жёлтый огонёк.       Лаура держала этот фонарь в руке, стоя напротив кушетки. Она повернула колёсико под колбой, и огонёк разгорелся так ярко, что на него невозможно стало смотреть. Фонарь, словно небольшое солнце, осветил большую часть комнаты.       — Тебя будут звать Тристан, — сообщила девочка, опустив фонарь на пол. — Имя не хуже прочих. Привет, Тристан.       Человек посмотрел на неё и вдруг понял, что улыбается. Наконец после стольких дней у него появилось имя. Раньше он даже представить себе не мог, насколько это важно — иметь собственное имя. Быть Тристаном ему нравилось определённо больше, чем оставаться никем.       — Отлично, с именем разобрались. Теперь допей, наконец, это, — Лаура указала на кружку с остывшим бульоном, — и следуй за мной.       Тристан в точности выполнил её указания.       В коридорах царило оживление — горел свет, сновали слуги, проскакала куда-то высокая рыжая борзая. Из гостиной на втором этаже, пустовавшей днём, доносился гул голосов, звучала музыка.       — Мы идём в библиотеку, — сообщила Лаура. — И надеемся, что отец не вытащит меня оттуда, чтобы показать гостям.       В северном крыле дома было ощутимо тише. Мягкие ковры под ногами скрадывали звук шагов. Света почти не было, так что фонарь, который Лаура вручила Тристану, пришёлся как нельзя кстати. В нескольких местах, если посмотреть на стену под определённым углом, можно было разглядеть руны и тонкие линии силовых контуров, опутавших комнаты и коридоры.       Тристан подозревал, что тот, кто был до него, знал значение некоторых построений. И ему бы они не понравились.       — Сюда, — скомандовала Лаура, толкая ничем не примечательную дверь.       Они ступили в зал, наполненный запахом книжной пыли и старых переплётов. Лабиринт высоких шкафов не давал определить истинные размеры помещения, однако оно явно было велико. Здесь не было ковров, и шаги девочки по паркету казались чужеродным звуком, неприемлемым для этого места. Тристан ступал беззвучно.       — Возьми лестницу, — велела девочка, показывая на одну из приставных лесенок, прислонённых к высоким шкафам. — И неси вон туда. Ага, вот этот шкаф. Сюда обычно никто не лазает.       Она ловко взобралась по крутой лесенке и зависла на самом верху, присматриваясь к корешкам старых книг. Затем вытащила одну, взглянула на обложку и кивнула сама себе.       — Пойдёт. Тристан, лови. И эту тоже. И вот.       Лаура передавала книги вниз, пока не набралась внушительная стопка. Потом спрыгнула с лесенки, не утруждая себя спуском по ступеням.       — Неси это добро вон туда, — она показала вглубь библиотеки.       Там за массивным столом, при свете фонаря и двух ламп, они и провели остаток вечера. Тристан отрешённо наблюдал, как его госпожа копается в книгах, изредка что-то записывая в тетради металлическим пером, в которое нужно заливать чернила. Чернила в пере скоро кончились, и Лаура, ничуть не смутившись, открыла чернильницу и продолжила, просто макая перо туда.       — Так, — заявила она наконец, захлопнув тетрадь. — Ты умеешь читать дореформенный шрифт?       «Да», — показал Тристан.       — Тогда вот, — Лаура взяла книгу, лежавшую поверх остальных, и развернула к нему. — «Грамматика жестов». Это самый общеупотребительный из жестовых языков, который я нашла. Можно сказать, беззвучный вариант всеобщего. Значит, он самый простой.       Тристан не был уверен в правильности этого вывода, но при всём желании не смог бы возразить.       — «Да» и «нет» ты уже знаешь, — продолжала девочка. — А вот так, по буквам, будет твоё имя, — она сделала серию жестов, медленно, с интервалом в несколько секунд. — Повтори-ка.       Он повторил.       — А вот так — моё, — продолжала Лаура. — Но никто не разговаривает буквами, это было бы слишком долго. Жестами обозначаются целые слова и понятия, они соединяются между собой и образуют новые слова, которых в других языках может даже не быть. Я закажу пару книг поновее, а пока давай разберёмся с тем, что есть.       Тристан послушно притянул к себе книгу, иллюстрированную множеством роскошных гравюр. Пожалуй, тот человек, что был до него, рассмеялся бы над идеей изучить язык по книгам. Теперь это стало последней возможностью хоть как-то объясниться с окружающими. Даже если единственным, кто смог бы его понять, была дочь самого отвратительного человека в мире под лунами.