Золото графа Альдеранти

      Стражи храма Амитат расположились во внутреннем дворе, где обычно проводили время в хорошую погоду, благосклонно принимая подношения от прихожан. Несколько особенно крупных стражей, белых с рыжими пятнами, окружили глубокую миску молока и сосредоточенно лакали его во славу богини.       Герит посмотрел наверх, туда, где серая стражница кралась вдоль края крыши, увенчанной изображениями священных колосьев. Тонкая позолота, покрывавшая деревянные зёрна в колосе, облупилась и потемнела от времени. Медленно, но неумолимо распространявшийся культ Единства добрался и до этих краёв. Храмы, посвящённые одному божеству, приходили в упадок.       Впрочем, едва ли культ Амитат будет забыт раньше, чем сменится пара поколений. Привычки отмирают медленно. Кто-то должен заботиться о хранилищах зерна. И уж точно нескоро обрушатся стены храма, в который каждый год совершают паломничества представители благородных родов, породнившиеся с королевской семьёй.       — Что ты принёс в дар стражам, чтобы они позволили тебе переступить порог храма? — спросила Герита молодая жрица.       Девушке было лет шестнадцать, может быть, даже меньше. Длинные русые волосы у неё были заплетены в косичку-колос, начинавшуюся едва ли не от самых бровей.       Вместо ответа Герит вытащил из сапога гибкий хлыст от сломанной удочки, на конце которого болталась связка серых перьев.       — Вот это сгодится?       Жрица рассмеялась, когда он потряс связкой перьев, и несколько самых юных стражей бросились ловить их всеми четырьмя лапами одновременно.       — Сгодится, если ты не станешь просить у богини слишком многого, — сказала она наконец. — И помни: храм — место мира. Тот, кто входит сюда с дурными намерениями, будет сурово наказан.       Герит склонил голову:       — Я это учту, госпожа.       Девушка удалилась, прихватив с собой одного из пушистых стражей, а он остался, усевшись на каменную скамью в углу двора. Не по-весеннему жаркое солнце уже палило вовсю, раскаляя воздух, но вскоре внутренний двор должна была накрыть тень от храма, принося хотя бы на одну его половину вожделенную прохладу.       Глядя со стороны, сложно было поверить, что под небольшим двором, главным зданием храма и повсюду на много десятков метров вокруг простираются наполненные зерном подвалы. Пожалуй, даже целые катакомбы. Весь холм Амитат, на вершине которого стоял храм, был сооружением полностью искусственным.       «Храм — место мира», — всплыли в голове Герита слова жрицы, и он вздохнул, печально глядя на свои руки.       Оставалось надеяться, что кара настигает преступника не заранее, а постфактум, потому что его намерения были исключительно дурными. Цель — праведной, побуждения — благородными, а вот сами намерения оставались дурнее некуда.       В храм Амитат не позволялось проносить оружие. Его оставляли на входе, и это касалось всех прихожан, независимо от их материального положения, происхождения и статуса. Богач и бедняк, простолюдин и король, раб и свободный равно обязаны были оставить инструменты войны снаружи, если хотели ступить во внутренний двор.       Герит усмехнулся и погладил украшенную полированными тёмными камнями рукоять кинжала. На рукояти не было клинка, значит, она не была оружием. Просто красивая безделушка. Возможно, память о покойном дедушке. Другая рука стиснула болтающийся на шее медальон с символом Братства.       Он закрыл глаза и приготовился ждать.       Шум, с которым двигалась кавалькада, стало возможно услышать задолго до того, как всадники поднялись к вершине холма. Герит насчитал на слух не менее двух десятков верховых, которых сопровождала немного отставшая пешая толпа. Снаружи доносился гул множества голосов и радостные выкрики простолюдинов, явившихся поглазеть на паломничество.       День уже перевалил за половину, так что во внутренний двор легли тени. Это было на руку Гериту, который бесшумно поднялся, не тревожа стражей храма, и, сделав несколько лёгких шагов, скрылся в тенях.       Тени обняли его, как родного, скрывая от внешнего мира. Половина двора, залитая жаркими лучами солнца, показалась невероятно далёкой и какой-то чужой. Неприветливой. Слишком яркой, слишком горячей, слишком светлой для чутких глаз обитателей тени. Герит смотрел из обступившей его сумрачной дымки, словно сквозь закопчённое стекло.       Начальник охраны, человек с военной выправкой, в одежде, покроем до боли напоминающей мундир, лично обошёл внутренний двор, расставляя своих людей по углам. Затем он вошёл в храм в сопровождении ещё пары по-военному одетых мужчин, а вышел один. Удостоверившись наконец, что на территории нет посторонних, и расставив охрану в положенных местах, человек покинул внутренний двор.       Герит наблюдал за этим из теней, окутанный уютным мраком. Телохранители замерли на своих постах истуканами. Они были безоружны, но при необходимости вполне могли послужить живым щитом своему господину. Кроме того, они были часовыми. В случае опасности всё решают секунды, а эти люди успели бы поднять тревогу.       Тем не менее, Герита они не заметили. Даже пройди он у них прямо перед носом, они едва ли обратили бы внимание на тень. Телохранители нужны для защиты от нападения, а не чтобы следить, как бы кто случайно не загородил солнце.       Наконец, когда все формальности были окончены, а жрицы замерли на ступенях храма, граф Альдеранти ступил во внутренний двор.       Герит сощурился, рассматривая его сквозь сумрачную дымку теней. Граф был высок ростом, но не слишком, так что почти терялся на фоне своих несравнимо более крупных телохранителей. Золотые волосы, едва тронутые сединой, он собирал по военной моде в высокий хвост. С виду ему можно было дать лет тридцать пять, но, как всегда бывает с людьми такого сорта, внешний вид мало говорил о возрасте. Тем более о возрасте мужчины, старшему сыну которого было уже хорошо за двадцать.       Граф шёл первым, обращая мало внимания на происходящее вокруг. Несколько стражей храма с готовностью выдвинулись навстречу, чтобы потереться о его ноги. За его плечом следовали начальник охраны и ещё один человек в гражданском, которого Герит не знал. Следом, на расстоянии пары шагов, шли слуги в парадных ливреях. На шеях нескольких из них намётанный глаз Герита заметил тонкие ошейники.       Рабы.       Он задержал дыхание, подавляя инстинктивную вспышку гнева. Он не имел права поддаться секундной слабости, только не теперь, когда был так близок к цели.       «Именно я могу всё исправить, — сказал он себе. — Исправить для всех».       Успокоившись таким образом, он начал своё плавное движение в тенях. Мягкая тьма заботливо укрывала его от посторонних глаз. Чтобы остаться незаметным, он всего лишь должен был держаться тени. Любой тени.       Герит скользнул мимо ничего не подозревающего телохоранителя, слившись с тенью раба в конце процессии, которая как раз пересекала двор. Ступил в тень начальника охраны, двигаясь рядом с ним, как будто они шагали вместе по бульвару. Для полноты картины недоставало только светской беседы.       Спина графа Альдеранти была у него прямо перед глазами. Права на ошибку не осталось. У него будет только один удар.       «Сейчас».       Герит сделал шаг вперёд, и на мгновение теней у графа стало две. Одна — его собственная, вторая — чужая. С очень дурными намерениями, за которые её, безусловно, покарает Амитат. Потом.       «Только один удар».       Герит задержал дыхание. Пальцы сжали рукоять кинжала, лишённую клинка. Тени расступились, выпуская своего союзника в недружелюбный мир света и солнца. Но одна тень осталась — сгустившись, она обрела форму, плотность и бритвенную остроту, сделавшись клинком кинжала в руке убийцы. Клинком, который нельзя отразить, потому что он рассекает сталь.       Герит занёс руку для удара и вырвался из царства теней на свободу. А затем всё пошло не так.       Удар, направленный в сердце графа, натолкнулся на невидимую преграду. В следующее мгновение вооружённую руку Герита отбросило назад, как если бы его атаку отразил фехтовальщик с гораздо более длинными клинком.       Он увидел лицо Альдеранти очень близко, на расстоянии вытянутой руки. В золотистых, как у большой кошки, глазах горели злые огоньки. А затем граф выбросил вперёд вооружённую руку со шпагой, и Гериту пришлось закрыться кинжалом, чтобы его не пронзили насквозь. Теневой клинок столкнулся с закалённой сталью, но не рассёк её, как должен был. Давление было так велико, что Гериту пришлось схватить кинжал второй рукой.       Альдеранти круговым движением кисти высвободил оружие и атаковал снова, заставляя Герита сделать шаг назад, закрываясь кинжалом. Он старался отражать удары как можно дальше, чтобы не скрестить кинжал со шпагой в сильной части клинка, где несоизмеримо больший рычаг в руке графа решил бы дело очень быстро.       Впрочем, кроме длинного клинка у Альдеранти были ещё и телохранители, так что дело всё равно решилось быстро.       Что-то ударило Герита по спине. Следующий удар пришёлся под колени. Он повалился назад, теряя равновесие, вооружённая рука ушла слишком далеко, пропуская шпагу к его телу. Острие клинка полоснуло по шее, почти не причинив боли. Не больнее, чем порез при бритье. Земля ушла из-под ног, а потом неожиданно ударила по затылку. Герит понял, что лежит на спине, глядя в неестественно голубое безоблачное небо. И не может дышать.       Что-то горячее текло по его шее снаружи и внутри, как будто в глотку влили расплавленное олово. Он хватал ртом воздух, но тот не проходил в лёгкие. Отвлечённо, словно речь шла о ком-то другом, Герит подумал, что ему, видимо, перерезали горло.       Он пытался дышать и не мог, но был всё ещё жив. Это было очень странно. Разве можно не дышать столько времени? Он давно должен был потерять создание, но почему-то до сих пор видел перед собой это отвратительно голубое небо. Грудь сдавило тупой болью, но всё-таки затылок, которым он ударился при падении, болел гораздо сильнее.       Сквозь гул в голове послышались голоса, казавшиеся странно далёкими, словно доносились с другого берега реки.       — Милорд? Он вас не ранил? — спросил низкий хриплый баритон.       — Нет, — ответил ему другой голос, более глубокий, с правильным континентальным выговором. — Хотя в этом и нет вашей заслуги.       Перед глазами Герита мелькнула тень. Кто-то прошёл мимо, остановившись в паре шагов от него.       — Оружие! — произнёс высокий женский голос. — Кровь, пролитая в священном месте! Как вы посмели пронести сюда клинок?!       — Мои извинения, — отозвался граф. — Это был дурной поступок. Я обязательно сделаю щедрое пожертвование храму, чтобы Амитат простила мне убийство, которое я намереваюсь совершить на святой земле.       Повисла пауза.       — Убийство? — переспросила жрица.       — Этот человек всё ещё жив.       Герит увидел, как тень, мелькнувшая на краю его зрения, обретает форму. Человек, которого он должен был убить, склонился над ним, держа шпагу наготове. Он узнал оружие — узкий клинок, покрытый рунами, с закрытой чашкой эфеса и двумя S-образными дужками перед ней, выполненными в виде изогнутых веток шиповника. На шипах и на клинке у рукояти багровели, влажно поблёскивая в солнечных лучах, гранатовые «слёзы». Словно капли крови.       Он не удивился, что это оружие отбило теневой клинок.       Граф поддел кончиком шпаги медальон на шее Герита и перевернул его другой стороной.       — Разбивающие Цепи, — произнес ещё один голос, не звучавший до этого. — Братство Свободных, конечно же.       — Обыскать здесь всё! — рявкнул хриплый баритон. — Установить периметр. Убийца мог быть не один.       — Нет, — ровным голосом возразил граф. — Он был один. Такие, как он, выходят на охоту в одиночестве.       Снова послышались шаги. Человек в гражданском присел ка корточки возле головы Герита и с интересом заглянул ему в лицо.       — Тебя наняли для этого? — спросил он. — Или ты руководствовался личными убеждениями?       Герит не смог бы ответить, даже если бы хотел. Кто-то схватил его за волосы и поднял ему голову так, что вместо голубого неба перед глазами очутилось лицо графа Альдеранти. Перерезанное горло прошило острой вспышкой боли, но вместо крика с губ не сорвался даже слабый хрип. Он услышал только свист, с которым воздух входил и выходил из рассечённой трахеи.       — Он не ответит, — протянул граф. — Лучше закончить с этим поскорее.       Солнце мелькнуло на полированной грани шпаги.       — С вашего позволения, милорд, — произнёс человек, державший Герита за волосы. — Разбивающие Цепи — идейные борцы за запрет работорговли.       — Знаю, друг мой, — отозвался граф. — Потому и не удивлён. Им есть, за что меня ненавидеть.       — И всё же, помните их лозунги? Лучше умереть свободным, чем жить в рабстве. Смерть на свободе для них сама по себе — желанная цель. Если вы казните этого человека, он счастлив будет уйти в Царство Снов от руки своего врага, будучи свободным.       Граф слегка наклонил голову к плечу.       — В самом деле?.. Это интересная мысль. Скажи, Разбивающий Цепи, ты действительно думаешь, будто с моей смертью вернёшь свободу всем рабам, которых я сковал?       Он протянул руку и, поддев цепочку клинком, сорвал с шеи Герита медальон.       — Итак, как тебя зовут?.. Герит. Скажи мне, Герит, неужели ты полагаешь, что, выполняя ритуал Связывания, я привязываю рабов к себе? И неужели ты думаешь, что те, кого я всё же привязал к себе, не будут никому завещаны? Не будут проданы по условиям завещания? Наконец, ты уверен, что я не снабдил свои цепи предохранителем, который убьёт раба, если тот переживёт меня хоть на секунду?..       Герит молчал. Он не думал об этом. По правде говоря, всё, о чём он думал теперь — это как сильно давит в груди и что сделать, чтобы давить перестало. Боль опутывала его тело горячими щупальцами. Сознание ускользало, норовя провалиться в тени, уже притаившиеся на краю зрения, в самых уголках усталых глаз.       Он знал, что проиграл, но не чувствовал стыда. Всего лишь одна попытка из многих. На его место придут другие.       Он знал, что вскоре умрёт, но не чувствовал страха. Смерть казалась ему желанным концом, долгожданным избавлением от боли. Он почти жаждал смерти.       Граф резко поднялся на ноги. Герит видел теперь только его сапоги из коричневой кожи, шитьё на которых потускнело от дорожной пыли.       — Что ж, злодеяние в священном месте должно быть наказано, — произнёс Альдеранти где-то далеко наверху. — Я не дам тебе умереть свободным, Разбивающий Цепи. У тебя больше не будет свободы.       Мир накренился. Герит почувствовал, как что-то огромное и тёмное навалилось на него, прижимая к земле. Потом он понял, что это и была земля. Кто-то перевернул его лицом вниз.       — Герит, если таково твоё имя, — звенел голос графа Альдеранти, заполняя собой всё пространство вокруг, — сим я забираю его у тебя. Я лишаю тебя твоего имени, твоей свободы и самой твоей сути. Твоя жизнь в моих руках, она принадлежит мне, и отныне я распоряжаюсь ею, как хочу. Больше у тебя не будет желаний — только приказы, не будет воли — только повиновение.       Голос звучал со всех сторон сразу. Граф говорил что-то ещё, говорил долго, в его словах гудело пламя, уносящееся в небеса, и шумели волны у прибрежных скал. Герит лежал на земле, а где-то в глубине его сознания другой Герит, тот, кем он был всегда, умирал. Невидимые цепи оплели его тело, сдавливая, стягивая, выжимая все соки из растерянной души. Последняя цепь сомкнулась на горле и сдавила, не давая дышать. С последним словом графа она затянулась — навсегда.       Герит, который жил на этом свете, сражался, ненавидел, мечтал и любил, умер в тот день. Его не стало.       Человек, у которого не было имени, лежал во внутреннем дворе храма. Несколько пушистых стражей, утробно мурлыча, слизывали кровь с его тела.       — Он ещё жив? — спросил безразличный голос графа Альдеранти.       Человек ненавидел его всей душой. И одновременно знал, что никогда не сможет причинить ему вреда.       — Да, милорд, — отозвался хриплый баритон. — Прикажете покончить с ним?       — Нет. Перевяжите его, — отрывисто приказал граф.       — Милорд?..       — Быстрее, Ромулус. Делайте, что я говорю. Перевяжите его, отнесите в тень и найдите какого-нибудь врача.       Чужие руки схватили человека и перевернули снова, протащив по камням, которыми был вымощен двор. Человек не мог застонать от боли, только кривить лицо.       — Аккуратнее, — строго заметил граф. — Я не люблю, когда с моим имуществом обращаются пренебрежительно.       Человек открыл было рот, чтобы сказать, что он не желает быть его имуществом и не станет им никогда, но с губ не сорвалось ни единого звука.