Плач арфы

      Элронду снятся сны. Красивые, сверкающие и переливающиеся иллюзорной дымкой тысячи цветов и ни одного одновременно под серебряным светом звезд, в его сновидениях заменяющие и луну, и солнце. И то было бы прекрасно, прекрасно безумной красотой доводящей и без того запутавшийся разум до настоящего помутнения, не будь сны эти столь обжигающе холодны.       Ему видятся излишне яркие и такие до странности живые маслянисто-темные глаза матери, снится пронзительный белый свет и алая кровь на снегу. Снятся те, кого он и не знал никогда, те, кого давно уж нет и, что больнее — те, кого видеть он не готов. Снятся звезды, небеса тьмой затянутые, будущие иссиня-черные воды океана и багряные закаты.       Или, быть может, то и не сны вовсе — странные видения, приходящие теперь и днем. Ускользающая водою сквозь пальцы истина, видеть которую Элронду пока не стоило бы, отчаянно быстрый калейдоскоп картин прошлого, настоящего и, кажется, будущего, мерцающий в глубинах памяти перламутром забытья.       Элронд не помнит эти сны, не помнит и то, что видит наяву, забывшись на пару мгновений и позволяя реальности на миг искривиться, раскрывая самые темные свои тайны. На душе лишь остается смутное чувство беспокойства, будто он потерял нечто до невозможности важное, не успев, впрочем, понять истинной ценности случайного дара. Быть может, то и к лучшему — никому не стоит знать так много; и Элронд рад бы и вовсе навсегда позабыть о том, запирая странную способность в прочной клетке в глубине феа, но отчего-то не удается.       Но пройдет день или, возможно, десятилетие, прежде чем он замрет, словно стрелою пораженный, глядя в пустоту, вспомнив ненароком чересчур правдивую и настоящую картину, чтобы быть игрой воображения, яркой краской вдруг нарисованной пред внутренним взором. Хотел бы Элронд притвориться, что не было того, но не мог, вот беда — ураган чувств бушует на душе, не давая расслабиться ни на миг.       Сны давно уж не были только лишь снами, а чудесный дар каким-то образом обратился проклятьем. Жаль только, что никто в реальность того, что Элронду иногда случилась рассказать, не верил.       Гил-Гэлад лишь насмешливо усмехается, качая головой и фыркая нечто привычно задорное, не скрывая, что слова подопечного для него не более чем пустая выдумка, детское желание показать собственную значимость. И, быть может, в том была часть вины и вечного его спутника — Медрауда, что в сыне Эарендиля, воспитанника открыто презираемого им Первого Дома, едва-едва достигшего четырех столетий, видел лишь неразумное дитя.       Каким Элронд и считал себя порой, кусая ночами губы до железного вкуса крови во рту, в попытках заглушить стучащий в ушах страх ушедшего несколько мгновений назад черной тенью видения. Быть может и правы все они были — сны его едва ли больше игры разума, затянувшийся, пожалуй, чересчур, чем нужно бы. Быть может, и стоило бы продолжать делать вид, что все в сущности в порядке и не видит он годами напролет лишь одно: кровью и смерть очередной войны, чья цена будет для всех них слишком уж высока. Быть может… Или нет. Разве не могут старшие ошибаться, а дети — разнообразия ради оказаться правы?       Элронд на этот вопрос ответа не знал, давно бросив всякие попытки понять происходящее с собой. На все воля Эру; ему же следует лишь принять и подчиниться.       Он криво улыбается своим мыслям, опуская голову и позволяя волосам закрыть лицо. Легко шелестит в кроне деревьев ветер, еле слышно шуршит под ногами высокая трава.       Впереди маячит ровная спина Гил-Гэлада, неспешно бредущего в окружении нескольких друзей. Ничто не предвещало опасности, не было и следа замеченных ранее орков.       По обе стороны бушевали заросли диких полевых трав и цветов, названий которых Элронд отчего-то вспомнить не мог; над которыми поднимался неумолчный гул насекомых. В воздухе отчетливо пахнет медом и цветущей акацией, пусть таковой, кажется, нигде поблизости нет.       Внезапно проносится мысль, что это было бы красивое место для смерти. Он хмыкает, рассеянно проводя рукой по волосам.       Но блеклая улыбка, искривившая было губы, тут же исчезает, стоит Элронду ненароком услышать обрывок разговора, который, как оказалось, как раз шел о нем самом.       «Сочиняет», — голос Медрауда звучит привычной смешливой хрипотцой. Он не злится, не раздражен даже, как бывает обычно, лишь добродушно и чуть устало посмеивается на давно приевшейся теме.       »…беспокоюсь», — бросает в ответ Верховный Король, и Элронд замечает, как тот качает головой. На душе становится горько. Беспокоится из-за того, что один не в меру впечатлительный мальчишка сегодня проснулся с криком на губах и животным ужасом, сверкающим в глазах, и в отчаянии упал на колени, умоляя уходить отсюда.       Ошибка, какая уже по счету. Ему не стоило позволять себе такого, не стоило поддаваться эмоциям, столь настырно внушаемым видениями. И уж тем более не стоило идти на поводу у страха, насколько правильным тогда то ни казалось.       А в следующую секунду Элронд едва не падает, спотыкаясь о собственную ногу под пристальным взглядом Медрауда. Тот отчего-то смотрит до странного обреченно, словно окончательно поставив на юном эльфе крест безнадежного разочарования.       — Ну же, Эарендилион, просто признай уже, что немного заигрался в «провидцы», — это слово он выделяет с особенной ехидностью, — и прекращай ломать комедию.       Элронд поджимает губы, изо всех сил стараясь сдержаться и не вспылить. Он не мог вот так просто горячностью и несдержанностью подвести Гил-Гэлада, не мог разочаровать еще больше. Нужно бы, наверное, сказать что-нибудь, ответить хоть как-то, но отчего-то не нашлось ни единого слова.       Он в отчаянии поднимает голову, пытаясь глазами найти Гил-Гэлада, и в испуге отшатывается назад, наткнувшись лишь на непроницаемую маску равнодушия.       — Простите, — срывается с губ хриплый шепот. И когда же столь красивый и чистый дар успел стать ему худшим из проклятий?..

***

      Элронд в молчании глядит на танцующее в костре пламя. Ярко вспыхнувшая искорка насыщенно-алого сливается с желтовато-изумрудной в причудливой пляске, ослепляя его на несколько мгновений, по полену резва пробегает вспышка оранжевого, с отблесками странной синевы.       Гил-Гэлад опускается рядом с тяжелым вздохом. Пару чудовищно долгих минут они сидят в тишине, задумавшись о своем и не решаясь заговорить, пока король наконец не произносит отрывистое: «Мне жаль». Элронд молча кивает в ответ, подпирая щеку ладонью и бросая на него быстрый взгляд из-под полуопущенных век.       Снова наступает безмолвие, нарушаемое лишь тихим потрескиванием костра да стрекотанием кузнецов в высокой половой траве.       — Что ты видел? — коротко вопрошает Гил-Гэлад, не поворачиваясь, деланно спокойным голосом, но Элронд знает его достаточно хорошо для того, чтобы без труда отыскать едва заметную тень беспокойства.       — Вашу смерть, мой король, — тихо выдыхает он, рассеянно взъерошивая волосы. — Видел смерть и тьму. И лишь один чуть было не погасший отблеск света в кромешном мраке.       — О... — Гил-Гэлад замирает на мгновение, чтобы после сделать то, что юноша ожидал увидеть меньше всего на свете: улыбнуться. — Значит, надежда еще есть, дитя. Я рад.