Звезда над оазисом

После этого несчастного случая Лоргар окончательно перестал отходить от повозки Кахьяле. Даже за Фию не увязывался, когда она возвращалась с поиска или разведки. На стоянках он помогал Элатте разворачивать святилище, охотно и с радостью выполнял поручения старого дэвьи, подставлял ему плечо для опоры, а во время перегонов подолгу слушал его, сидя в повозке, всегда одинаково внимательно, о чем бы он ни рассказывал. Теперь Кахьяле не мог делать больше ничего, кроме как рассказывать сказки. Даже выбираться из повозки без помощи Элатты, который выносил его на руках, он не смог уже к исходу глубокой ночи. Сломанная нога распухла, как кусок игата в воде, и опираться на нее сделалось невозможно. Спустя еще день Лоргар начал улавливать в его повозке незнакомый запах - поначалу слабый, но со временем все более навязчивый, подспудно тревожащий. Элатта не чувствовал запаха, Кахьяле тоже, а Лоргар не мог даже внятно объяснить, на что этот запах похож, поэтому в конце следующего дня отстал от обоих. А запах делался отчетливее. Еще через день стало совершенно ясно, что исходит он от дэвьи Кахьяле, но Лоргар больше не решался заговаривать об этом. Сказания Отверженных, - простые, обманчиво однообразные, безмятежно жестокие, как пустыня, породившая их, - увлекли его удивительно сильно. В них герои, неотличимые от обычных людей, не были могущественны - только хитры и удачливы. Они добывали для племени воду и волшебную кровь земли, видели во сне пути сквозь пески, сражались с чудовищами и превращались в чудовищ, потому что Великие Силы ничего не давали им даром. Великие Силы тоже были жестоки. Как весь мир, созданный ими. Любой дар в этом мире всегда граничил с проклятием, а страдания очищали нечистых, возвышая их для новой, иной жизни. Самые нечистые люди - Отверженные - не могли жить рядом с чистыми. Даже на время приближаться к водоемам в населенных оазисах они не должны были под страхом казни - нечистота обрекала их на скитания в пустыне, чтобы через жизнь в труде и страданиях они обрели очищение. Те, кто очистится достаточно, после смерти родятся вновь уже в более чистой варне, будут жить у воды, ходить с открытыми лицами и носить светлые одежды, и поперек скул и переносицы у них не будет синей черты, намертво въевшейся в кожу - отметины головного покрывала, знака Отверженных. Лоргар тоже хотел себе покрывало. Как у Фию и Элатты, и у Сайед, их матери, и у Моркаи, и у дэвьи Кахьяле, на темном морщинистом лице которого след от него был шириной в палец, от времени уже не синий, а черный, как каменная смола. Но Лоргар все еще был слишком мал, чтобы отправиться в дозор, на охоту или на поиски наравне со старшими, поэтому покрывало ему не полагалось. Обладание им означало не только принадлежность к варне, но и статус взрослого члена племени. Это была полоса иссиня-черной ткани шириной в локоть взрослого, такая длинная, что Лоргара легко получилось бы замотать в нее целиком. Дэвья Кахьяле не снимал ее даже после заката и на время сна, только сдвигал вниз, на шею, закрывающий лицо виток. Элатта иногда снимал, открывая черные волосы длиной до плеч, от самых корней свалянные во множество жестких, будто войлочных, шнурков. У него линия поперек лица пока еще была тонкой, пепельно-синей. Зато уже начала расти борода, поэтому каждый день в канун отдыха глубокой ночи он мазал половину лица и горла едким снадобьем, уничтожающим волосы. Со временем они перестанут появляться вовсе. Как у старших. Так он сказал Лоргару, который опять спал не в повозке Моркаи, а рядом с ним у огня и застал за этим занятием, проснувшись. И добавил: - Дэвья велел, чтобы ты пришел к нему в святилище, когда проснешься. - Угу... Растрепанный и заспанный, Лоргар выполз из-под одеяла, кое-как пригладил волосы и убежал, ловко перепрыгивая через чьи-то пожитки, груды топлива для костров и ноги спящих. После заката пустыня остыла. Склоны дюн обметало инеем. Первая луна уже взошла и висела низко над горизонтом, цепляясь туманным пепельным краем за корявые черные зубы далеких скал. За границей освещенного кострами круга топтались, шумно вздыхали крепкоспины, хрустели сухим бессмертником, в изобилии покрывающим распадки вокруг лагеря. Лоргар очень удивился, когда Фию рассказала ему, что они не умеют спать. Тогда он тоже попробовал не спать, и его хватило на целый день. А теперь вот - уже четвертый канун отдыха подряд, почти полдня - не спал дэвья Кахьяле. Бдения он проводил в повозке, а на стоянках Элатта относил его в святилище, где старик оставался сидеть неподвижно, подобрав здоровую ногу и вытянув больную. Нет, не спал. Говорил с Силами: тихо-тихо, так, что даже Лоргар едва мог расслышать. - Ты молишься, чтобы выздороветь, дэвья? - спросил Лоргар, остановившись за его спиной у входа в шатер святилища. Кахьяле помолчал. Потом качнул головой, не оборачиваясь: - Дэвья не может просить ничего для себя, дитя. Только для других. Лоргар упрямо прикусил губу. - Ну тогда я буду просить. И тоэ-Ла. И все тоже будут. Что ты хочешь, чтобы я сделал? Что-нибудь принести? Еще молчание. Долгое, на много вдохов и выдохов. Какое-то будто выжидающее. - Да. Ла говорит, ты ел гремучников и не боишься их яда. Это правда? - Правда, дэвья. Я больше не буду. Я не знал, что нельзя. - Принеси мне одного до того, как взойдет четвертая луна. Нет, Лоргар не ответил ему, что в пустыне до восхода лун слишком темно. Не спросил, как искать в сером песке среди серых камней серую ящерицу размером с ладонь, когда ты даже толком не видишь, куда ставишь ногу. Лоргара не смутило ничего. Да и с чего бы: он уже не раз это проделывал и был тогда меньше, чем сейчас. Сейчас он выглядел так, как будто только что разменял второй год жизни. - Живого? - спросил он вместо всего, что должен был бы спросить. - Да. - А… зачем, дэвья? Но дэвья Кахьяле не стал отвечать на вопрос. - Возьми в повозке кувшин, посади в него и в нем принеси. И никому не говори, куда идешь. - Даже тоэ-Ла не сказать? - Да. - А если дозорные увидят и наругают? - Тогда скажи, что я велел тебе кое-что принести, и не их ума дело что. - Хорошо, дэвья. - Иди. Лоргар не боялся темноты. Неохватная холодная ночь пустыни не пугала его - ни обманчиво прозрачной пепельной тьмой, размывающей силуэты и расстояния, ни чернильными озерами теней, в которых не видно, куда ступает нога, ни далеким посвистом ночных гончих, ни стылым дыханием ветра, заставляющего верхушки и гребни дюн на фоне пепельного неба куриться тонкими призрачными гривами из инея и песка. И потеряться он тоже не боялся. Все дети, вплоть до подростков, с наступлением ночи жались к кострам, и отходить от границы, очерченной зыбким качающимся светом огня, им было запрещено строго-настрого. Даже Хьягар с Ютой, уже не маленькие, - обоим с последних дождей пошел третий год, - при всем своем безрассудстве не решались бродить вместе с Лоргаром по ночам. Спасибо, хоть не ябедничали, когда он уходил один. Для его глаз ночная тьма была четкими серыми сумерками - даже до восхода лун. Он просто не знал, что не для всех это так, поэтому не понимал, почему боятся другие… а другие не понимали, почему не боится он. Но дэвья Кахьяле, похоже, понимал. И это, и многое другое, о чем точно так же молчал все это время, задумчиво щуря на огни святилища черные, мутные от старости глаза. Лоргар хотел бы знать, о чем дэвья молчит. Но не решался спрашивать. - Ты куда это? - сразу же окликнул его Элатта. Он сидел на корточках чуть поодаль от входа в шатер, бесцельно вертя в руках сверток головного покрывала. Прямо так, с измазанным лицом, и сидел, хотя раньше никогда не отходил от повозки до тех пор, пока не соскребет с кожи подсохшее снадобье вместе со щетиной. - Не скажу, - с удовольствием сообщил Лоргар. - Я должен кое-что принести дэвье, а что - тебе знать не надо. - Это дэвья Кахьяле так сказал? - Да. - Но мне-то расскажешь? - А вот и нет. Никому нельзя рассказывать. Даже тебе. - Почему? Я же сам однажды буду дэвьей. - Вот когда будешь, тогда и станет можно. Элатта развел руками: мол, хорошо, тут не поспоришь. - И где оно, это кое-что? - Где-то. Откуда я знаю, я же еще не нашел его. - А искать-то где собираешься? - Там, - беспечно махнул рукой Лоргар, указывая куда-то в пространство. - И мне надо успеть до того, как взойдет четвертая луна. Ясно тебе? Ему очевидно нравилось, что на вопросы взрослого можно брать и не отвечать. Потому что слово дэвьи Кахьяле важнее, чем слово Элатты. Иногда - даже чем слово Фэна Моркаи. - Ладно, - Элатта еще раз мирно развел руками, брошенными на колени. А потом из шатра святилища донесся тихий скрипучий голос Кахьяле: - Ла, иди-ка сюда, - и он немедленно поднялся, чтобы исчезнуть за входным пологом. Лоргар проводил его взглядом, забрался в повозку старика, схватил там первый попавшийся кувшин и вприпрыжку ускакал прочь, к краю стоянки - туда, где в темноте грузно вздыхали крепкоспины, не умеющие спать, коротко и резко вскрикивали на них и друг на друга злые солнцеходы, разбуженные какой-нибудь ерундой, где за первой же дюной весь светящийся шепчущийся лагерь будто бы переставал существовать, и казалось, что между пустыней земли и пустыней неба нет больше ни единого человека. Пустыня смотрела на Лоргара - и он чувствовал взгляд, который будто бы знал всегда: еще до того, как впервые перешагнул границу света и темноты, раньше даже, чем начал хоть что-нибудь понимать и помнить. Как будто весь огромный темный мир с самого начала его маленькой жизни разглядывал его, чего-то от него ожидая. Дэвья Кахьяле много раз говорил, что Великие Силы смотрят на него… может быть, это их взгляд он так чувствовал - всем собой, всей пугливой, трепещущей тишиной внутри себя, как флейта, полная чужого дыхания. Дэвья не стал бы говорить неправду. Великим Силам, наверное, противно смотреть. Так думал Лоргар, петляя по распадкам между дюнами, от склона к склону. Это они ждут, что он опять наглупит и сделает что-нибудь нечистое. На сей раз ему некогда было прислушиваться к взгляду неведомого в себе: все гремучники, как назло, попрятались. Найти одного удалось, когда третья луна уже поднялась над горизонтом на две трети. Четвертая появится прямо вслед за ней, а до лагеря еще добежать надо. Пойманная ящерица скреблась о кожаные стенки кувшина, сердито трясла головой в ожерелье окостеневших чешуек, угрожая ловушке, в которую угодила, и звук получался - будто там, в кувшине, встряхивают горсть мелких камешков. Или, скорее, косточек. А в шатре святилища было тепло и душно, пахло маслом для священного огня, целебными снадобьями и бедой. Лоргар все еще не мог понять, на что похож запах, окружающий дэвью - но теперь, после чистоты и холода ночной пустыни, он бередил душу особенно сильно, как дурное предчувствие. Элатта, раздетый по пояс, сам на себя непохожий с обритой наголо головой, сидел на полу, с размеренным стуком растирая что-то в каменной ступке. - Принес? - коротко выплюнул Кахьяле, когда Лоргар отвел в сторону входной полог. Теперь он сидел ко входу лицом. В той же позе, что и все последнее время - подобрав здоровую ногу, вытянув больную. Лоргар поскреб пальцем о кожаный бок кувшина. - Да, дэвья. Изнутри тотчас раздалось угрожающее пощелкивание - звук, который не перепутать ни с чем. На этот звук Элатта резко вскинул голову, оборачиваясь через плечо, и его глаза, почему-то обведенные тонкими синими линиями, отчетливо расширились. Синих линий на его лице было много, они перекрещивались, пересекались, убегали на шею, на темя, на виски до самого затылка - символ Великих сил, повторенный восемь раз, глубокие надрезы на лбу и щеках, лоснящиеся от свежей крови, не успевшей свернуться. Сказать он ничего не успел. - Помолчи, Ла, - приказал старик. - А ты иди сюда. Лоргар подошел. Поставил кувшин на раскрытую ладонь, неторопливо поднятую навстречу. Блики от священных огней, зажженных в прозрачных чашах на ладонях образов, вязли и гасли в черных сухих глазах дэвьи. И кожаный кувшин с сердитой маленькой смертью внутри стоял на его руке вот так же - как будто священная чаша… пока старик не поставил его на пол у себя за спиной. На Лоргара он больше не смотрел. - Хорошо. Теперь сядь вон там и не мешай. Элатта смешал содержимое ступки со священным маслом. Тонкая сизая пыль загустела и растаяла, превращаясь в чернильную синеву. Дэвья долго разглядывал ее, а потом кивнул. Устало смежил набрякшие веки, спрятав от света желтоватые белки в извилистых кровяных нитях, и красное в слезных уголках, и шершавый уголь зрачков. - Песок моей жизни вытек, Ла, - сказал он. - Я… отдал достаточно. Ты обещал себя Силам, чтобы твоя сестра выздоровела. - Тин-Фию?! - не выдержал Лоргар, испугался и тут же прикусил язык - но дэвья не одернул его. Медлительно, слово за словом, будто бы в полусне, он ответил: - На исходе последних дождей Фию заболела лихорадкой. Я не смог ей помочь. Смог помочь только Ла, когда пришел обещать Силам жертву: жар в обмен на дар, право, неотъемлемое даже для Праха. И Силы услышали меня. Впервые Лоргар видел, как Кахьяле снимает с головы покрывало. Так же медленно, как говорил, он вытянул из складок ткани длинную иглу, скрепляющую их у правого виска, а потом начал разматывать виток за витком. Обметанная испариной кожа, лишенная волос, при слабом свете огней казалась исцарапанной бронзой, древней, испещренной черными трещинами морщин и белесыми росчерками шрамов. Точно так же, как синие линии на голове и шее Элатты, эти шрамы скрещивались и сплетались - восемь колец, восемь раз по восемь лучей, восемь раз по четыре символа Великих… Корявые, толстые, жесткие, они казались старыми, как сам дэвья. - Время исполнять обет. За покрывалом пришел черед шейного платка, потом безрукавки из кожи песчаной гончей, потом верхней рубашки, потом нательной. Дэвья Кахьяле выбирался из одежд, сбрасывал их одну за одной, с трудом, терпеливо, как змея изношенную кожу, все сильнее теряя привычный Лоргару облик. Нагой по пояс, устало сгорбленный, он выглядел как-то будто бы меньше, непохоже на себя самого - так же, как был непохож на себя Элатта, лишившийся волос. Пустыня закалила его тело, а потом изнурила, покрыла шрамами, высушила за долгие годы до каменной твердости, до мышц и костей, обвитых под мыльной от испарины кожей извилистыми толстыми венами. Костяная игла, извлеченная из покрывала в самом начале, окунулась в чашу с синей краской. Прочертила по груди старика, оставляя лоснящийся чернильный след - знак Великого единства, луч на лицо, к подбородку, луч на левую руку, луч на правую, до самых пальцев. - Иди сюда, Ла. Я взывал о том, какую судьбу принесла в пустыню звезда Катарка. Лоргар не понял, о чем он. Но Элатта понял сразу. - Да, дэвья?! - Ответа не было, - очень тихо, одними губами, сказал Кахьяле, когда он опустился на колени рядом с ним. - Но теперь я скажу, что думаю сам. Это Пятый Пророк. Он не знал, что Лоргар услышит. Но Лоргар услышал, а потом увидел, как обведенные синим глаза Элатты опять расширяются в мгновенном изумлении. И опять старик не дал ему ничего сказать. - Ты увидишь, так ли это. Я не увижу. Медха ла. Лоргар не знал, что такое медха ла. То есть он знал: это означает жертвенный огонь, так дэвья говорил всякий раз, совершая приношения Силам на рассвете, на закате, в долгий полдень и в час зенита лун. Сперва это, а потом множество песнопений, которые давно успели запомниться наизусть. Но на сей раз Кахьяле не запел, а лицо у Элатты было страшным. Как будто дэвья умирает прямо сейчас. Оно было страшным много вдохов и выдохов подряд, пока старик молчал, снова смежив больные, опухшие веки - а потом рука с костяной иглой протянулась к одному из светильников на полу, и испачканный синим кончик окунулся в огонь. Пламя прыгнуло на руку Кахьяле, побежало по синей черте на грудь, заплутало там в путанице священного знамения и устремилось дальше - на левую руку, от плеча до пальцев, как раз в этот миг коснувшихся лба Элатты. Запахло паленой костью. Элатта дернулся. Лоргар смотрел, как и на его лице в свою очередь расцветает яркая огненная вязь, как оно кривится в мучительном оскале, как спазм боли мало-помалу запрокидывает бритую голову, исчерчивая шею и плечи напряженными струнами мышц, как дэвья роняет руку и откидывается назад, второй рукой - той, в которой игла - тяжело опираясь на пол за спиной… "Вот сейчас и увидим, зачем дэвье гремучник," - думал Лоргар. - "Он, наверное, их тоже не боится. Ведь сон про то, что он умрет, неправда. И руку он поставил не на пол". Пальцы, так и не выпустившие иглу, легко продавили кожаную крышку кувшина и исчезли внутри. Священные знаки на коже Элатты уже погасли, но спазм страдания, сковавший его, все не ослабевал - и Лоргар смотрел на него, дожидаясь, когда он откроет глаза… и вот тут Кахьяле вдруг захрипел. Тихо, задушенно. Все время, пока дэвья совершал ритуалы в святилище, Лоргар не должен был издавать ни звука. Отходить от входа или стенки шатра ему тоже запрещалось, само собой. Но дэвья захрипел еще раз, потом вздрогнул, а потом Лоргар понял, что это очень плохо, что это как скорпион, на которого Юта почти наступил недавно, и прямо сейчас надо сделать… что? - Тоэ-Ла? - неуверенно пискнул он. В этот миг ему казалось, что Элатта открывает глаза медленно-медленно. Так медленно в броске раздвигались в стороны зазубренные жвалы якте. Так медленно опускалась на песок нога бегущего Юты, когда Лоргар уже видел скорпиона прямо под ней. Только тогда он знал, что ему делать в это бесконечно размазанное мгновение - а теперь не знал. Ничего делать было нельзя, нельзя, нельзя, а рука дэвьи, спрятанная в кувшине, подсеклась, начала сгибаться в локте так же медленно, как поднимались веки Элатты. И тогда отчаяние в нем, не найдя никакого выхода, закричало. Знакомая вспышка на миг ослепила Элатту, опрокинув на спину, и осталась в глазах, сухим колючим песком рассыпавшись под веками. Когда он проморгался и сел, оттолкнув себя от пола рукой, Кахьяле без движения лежал на полу, - а рядом с ним ничком растянулся Лоргар и рыдал, обнимая его руку и уткнувшись лицом в плечо. Серая ящерица в этой руке, проколотая костяной иглой насквозь, так и умерла, сомкнув челюсти на запястье над большим пальцем. Это значит, весь яд без остатка. Охотясь или защищаясь, гремучник бережет яд и никогда не тратит полностью за один укус - но с последним укусом, в агонии, выделяет весь до капли. Это смертельно и для солнцехода, не то что для человека. Медха ла… Дэвья не может принести в жертву Силам себя самого, потому что весь жар его жизни и смерти и так уже отдан им. Но формула приношения прозвучала, а говорить с Силами не обязательно вслух. Что старик принес им в последнем выдохе своей жизни, получил ли ответ, и если о чем-то просил, то о чем - этого никто уже не узнает. А Лоргар - дитя звезды Катарка, Пятый Пророк, невольный виновник непредсказуемого случая - лежал на полу и рыдал, как самый обычный ребенок. Мне приснилось, что дэвью укусил гремучник, и он умер, и ты сказал мне, что так надо… Элатте осталось только встать и подойти. И сказать ему, что так надо. Потому что так было надо.