Игра с Судьбой

Ближе к обеду постоянное нахождение рядом Сарады становится подозрительным. Хана — и не без оснований — считает, что кузина таким образом пытается не дать ей впасть в уныние от того, что неподалеку маячит ее сенсэй. Учиха такую заботу находит милой, хотя и несколько раздражающей. Однако, прикоснувшись к Сараде, чтобы почувствовать ее глубинные эмоции, Хана понимает, что девочкой движет вовсе не это. Сарада скучала по ней, а потому искренне наслаждается возможностью провести время вместе. И Хана чувствует укол вины за свои подозрения. Обедать они уходят на задний дворик, где удобно располагаются на траве под высоким деревом, пышно усеянным зеленой листвой. Там же их находит Боруто, беззастенчиво присоединяется к их компании, но кузины и не возражают. Дети делятся историями со своих миссий, и Хана смеется так, как уже давно не смеялась. Через какое-то время их прерывают: приходит полная девочка, кажется, подружка Сарады, и уводит детей за собой. Хана еще смотрит им в след, задаваясь вопросом, как же так вышло, что ее единственными друзьями в этой деревне стали дети. Даже к Мираи ей обращаться неловко — та все еще остается кузиной Конохамару. А Хана причинила ее брату достаточно боли. Было неприятно почувствовать его боль в том зале. Неприятно осознать, что его эмоции все еще так остро ощущаются. Неприятно не иметь возможности подойти и утешить его, хотя ее руки едва ли не сводило от желания обнять Конохамару. Очень некстати вспоминается, как Моэги в прошлом году назвала Хану грязью. И, хотя эти слова были неприятны, Учиха не могла не согласиться с их верностью. Хана знает, что, если бы она к нему подошла, заговорила, обняла так, как хотела, он простил бы ее, ответил взаимностью. Но… Но. Но у него есть девушка. Эта мысль камнем оседает в желудке. Она ведь сама хотела, чтобы он жил дальше. Хана видит, какая жизнь у Сакуры, как гнетет ее новоявленную тетю отсутствие мужа. Она не хочет, чтобы тот, кого она любит, так же губил свою жизнь. И все же смириться с тем, что Конохамару поступает так, как она и хотела, почему-то трудно. Хана хмурится и осекает себя. Она должна думать не об этом. Ее личные переживания не имеют значения. Одна встреча — и она выбита из колеи, думает совсем не о том, что сейчас важно. Учиха оглядывает дворик, но не видит ничего необычного. Никто не наблюдает за ней из тени, не пытается подкрасться, чтобы вытянуть ее силу. Научиться бы выпускать эту энергию тогда, когда захочется, а не тогда, когда она подступает к грани. Хана возвращается в зал, вытаскивает из большой коробки очередной ворох запутавшихся гирлянд и начинает терпеливо распутывать провода. На какое-то время она настолько погружается в эту монотонную работу, что вздрагивает, когда рядом раздается такой знакомый голос. — Привет. Практически все ее силы уходят на то, чтобы удержать нечитаемое выражение лица. — Привет, — практически шепчет Хана и злится, ведь этот тихий голос выдает ее с головой. Конохамару смотрит на нее внимательно, будто изучает, но и без всяких сверхъестественных сил Хана понимает, как тяжело ему находиться рядом с ней. Учиха возводит в сознании щиты, чтобы отгородиться от чужих эмоций, но те встают очень ненадежно. Отдача наступит уже совсем скоро, вряд ли Хана продержится дольше недели.  — Я рад, что ты вернулась. Хана не чувствует его эмоций, но по глазам видит, что Конохамару говорит искренне. За что ты так со мной, солнце? Желание прикоснуться к нему практически причиняет боль. Зря она надеялась, что за полгода чувства остынут. Она все еще любит его. — Да, я тоже рада, — чуть улыбается Хана, а в голове добавляет к этой фразе «наверное». — Сегодня было собрание, — начинает Конохамару, и Хана видит беспокойство в его глазах. — Кто этот мужчина? Ему не нужно уточнять, о ком он говорит, Хана и так прекрасно понимает вопрос, и это ее отрезвляет. — Сын Настоятельницы. Думаю, ты это и так знаешь. Конохамару чуть хмурится от ее резкого тона. — Почему стольких поставили в известность о нем, раз он не опасен? — А разве кто-то говорил, что он неопасен? Конохамару осекается, видимо, что-то вспомнив, и Хана чуть усмехается, наблюдая за его мимикой. — Если он опасен, почему лишь нам доверили информацию о том, кто является его целью? Внутри Ханы вспыхивает злость, которая, впрочем, никак не отражается на ее лице. Вот почему он подошел, ему всего лишь нужна информация. И это отчего-то ужасно обидно. А чего ты, собственно, хотела?.. — А ты хочешь, чтобы каждый шиноби в этом здании пялился на меня? Может, лучше указательную стрелку над моей головой повесить, чтобы он наверняка узнал, кого ищет? — зло шепчет Хана. Маска, которая будто приросла к ее лицу, трескается, давая Конохамару увидеть, что она скрывает. — Хана, — тихо тянет мужчина, и в его голосе различим упрек. На мгновение Хане становится стыдно за свою вспышку. Она видит разочарование в его глазах, и это заставляет ее сполна почувствовать их разницу в возрасте. — Извини, — чуть качает она головой. Он молчит несколько секунд, кажущихся мучительно долгими, и делает глубокий вдох. — Нет, ты права. Стоило догадаться. — Все будет хорошо. В этом здании полно шиноби, которые видели его портрет. Его не смогут не заметить. Конохамару еще несколько мгновений внимательно смотрит Хане в глаза, а потом улыбается. И от этой улыбки все внутри тает. Рука Ханы дергается от желания погладить ее солнечного мужчину по щеке, как чуть ли не на весь зал раздается пронзительное: — Конохамару! К ним пробирается девушка в голубом кимоно. Невысокая, темноволосая и с да жути раздражающей улыбкой. Она вряд ли сильно старше Ханы, и это как раз Учиха не удивляет. Удивляет то, что девушка явно гражданская, а Хана уверена, что Сарутоби не смог бы с такой ужиться. Слишком простая. Слишком скучная. Слишком не-она. И его неловкость оседает в воздухе удушливым облаком. Хана бы и рада уйти подальше, но девушка уже доходит до них и обвивает руку Конохамару своими, заставляя Хану желать переломать девчонке конечности. Дар внутри нее клокочет, желая вырваться, но Учиха заталкивает его поглубже. — Хана, это Ханако. Ханако — это Хана, — представляет их Конохамару. И Хане приходится собрать все свои силы, чтобы удержать бесстрастное выражение лица. Ханако?.. Злость, кипевшая в Хане буквально мгновение назад, улетучивается под натиском внезапного веселья. Она переводит взгляд на смущенного Конохамару, зная что в ее глазах прекрасно читается вопрос: «Ты серьезно?». — Много про Вас слышала, — щебечет Ханако, будто не замечая повисшей неловкости. — Взаимно, — легко врет Хана, изображая вежливую улыбку. — Мне пора. Она отворачивается и идет прочь от парочки, зная, что они видят ее подрагивающие от сдерживаемого смеха плечи. *** Поначалу Хане кажется, что больше она новую подружку Конохамару не увидит. Но, как оказалось, Ханако специально попросилась помогать именно в благоустройстве ресторана. Неделю Хане приходится выслушивать смех этой девчонки, который будто специально всегда раздается там, где работает Учиха. Раздражение, вызванное приближающейся отдачей, только усиливается от необходимости наблюдать, как Ханако трется около Конохамару. И Хане начинает казаться, что маска безразличия приросла к ее лицу. Когда она желала ему двигаться дальше, то совсем не ожидала, что это будет так скоро. Не ожидала, что сама не успеет остынуть, что чувства будут разрывать сердце на части. Вечер перед праздником проходит тихо. Хана с Сарадой, развалившись на диване, смотрят какую-то викторину по телевизору, пока Сакура разбирает за кухонным столом накопившиеся отчеты. В пол-уха слушая комментарии Сарады, старшая из сестер Учиха на миг прикрывает глаза, пытаясь сосредоточиться, как раздается стук в дверь. Сестры недоуменно переглядываются и почти синхронно пожимают плечами. Хана лишь качает головой, когда Сарада приподнимается на месте, и идет открывать дверь сама, попутно кивая отвлекшейся от работы Сакуре. За дверью стоит Саске. — Дядя, — радостно выдыхает Хана, но вовремя замечает его тяжелый взгляд. Это даже забавно, что она так быстро научилась распознавать мельчайшие изменения в его мимике. И, к ее большому сожалению, это остается единственным способом распознавать его эмоции — Саске очень быстро научился закрываться от нее, блокировать эмоции так, что Хана не может до них дотянуться, пока не прикоснется к нему. — Давай выйдем, — кидает он и спускается с порога. Хана молча следует за ним, чуть щурится от света заходящего солнца, бьющего в глаза и останавливается напротив родственника, убирая с лица пряди волос, всклокоченные теплым ветром. — Не хочешь поздороваться с семьей? — Еще успею. Зачем ты вернулась? Хана показательно выгибает левую бровь, чувствуя растущее раздражение. — Я думала, ты уже был у Хокаге. Тебе разве не объяснили? — Объяснили, и я опять же не понимаю, почему ты не настояла на том, чтобы устроить засаду в другом месте. Упрек чувствуется почти как пощечина. Эмоции, подогретые собственным даром, начинают выходить из-под контроля, и Хана незаметно сжимает левую руку в кулак, чтобы удержать себя от особенно злых слов. — Я не такая, как ты, дядя, у меня нет привилегий. Мне говорят — я исполняю. Ядом в ее голосе любой другой подавился бы, но Саске даже бровью не ведет. Лишь смотрит — пугающе прямо, и Хане становится не по себе. — Ты подвергаешь Сараду опасности. Мы с тобой договаривались. Да, действительно. Их разговор произошел, когда Саске решил, что достаточно натренировал племянницу, и она готова к своей миссии. Тогда же они и решили, что Хана должна находиться как можно дальше от Конохи. На Сараду дважды нападали год назад, и Саске и Хана не желали повторения. Она ведь сама согласилась. Так почему же теперь так неприятно? — Если тебя что-то не устраивает, предъявляй претензии к Хокаге. Хана резко отворачивается и делает шаг по направлению к входной двери, но железная хватка Саске на предплечье останавливает ее. — Как близко ты к отдаче, Хана? Сколько ты сможешь еще сдерживаться? Сердце на миг сбивается со своего ритма. Она действительно слишком близка к потере себя. Так близко, что стоит ей на миг расслабиться — и она впадет в безумие. И никто не знает, сколько отдача продлится на этот раз. И это еще одна особенность Саске — он как никто другой видит растущее в племяннице безумие. Замечает вспышки эмоций, что Хана прячет под масками, побледневшую кожу и темнеющие круги под глазами, тщательно укрываемые косметикой. — Я продержусь столько, сколько потребуется. — Ты сейчас все равно, что бомба. — Я справлюсь. Их битва взглядов продолжается пару мгновений, и Хана отступает первой, все еще чувствуя, что раздражение бурлит под кожей. Конечно, он переживает. За свою дочь, за Сараду. Злость закипает внутри, и Хана понимает, что эти эмоции слишком сильные, слишком неправильные. Не говоря больше ни слова, девушка уходит в дом и поднимается в свою комнату. Видеть больше никого не хочется. Утром Хана просыпается под песни, раздающиеся из открытого на ночь окна. Какое-то время ей не удается понять, почему же так шумно, а потом вспоминает — праздник. Тот самый, к которому она неделю помогала готовиться. Она проверяет свои ментальные щиты, явно держащиеся на последнем издыхании. Больше она тянуть не сможет, энергии внутри накопилось столько, что оттягивать собственный срыв становится опасно. Сакура уже подготовила палату в психиатрическом отделении, где Хана сможет выпустить свой дар на свободу, и сегодня ей стоит воспользоваться этой возможностью. После праздника. Хана досадливо кривит губы. Идти и веселиться ей совсем не хочется. Особенно сейчас, когда любая мелочь выводит из себя. Вчера она была раздражена из-за слов Саске, хотя раньше была целиком и полностью согласна с его выводами. Но он мне не отец. Нельзя злиться на него за то, что он ставит свою дочь выше меня. В дверной косяк раздается стук, и Сарада заглядывает в комнату. — Доброе утро. — И тебе. Все уже встали? — Все уже ушли, — Сарада заходит в комнату и присаживается на край постели. Хана приподнимается, взъерошивает копну угольно-черных волос и зевает. — Крепко же я спала. Сарада усмехается. — На самом деле еще рано, просто у мамы смена, а отец ушел к Хокаге. Хана кивает, бросает взгляд на часы, показывающие восемь утра, и вопросительно выгибает бровь. — И чего это народ развылся с утра пораньше? Ее кузина хихикает. — Праздник же, всегда так. Покончив с утренними процедурами и завтраком, Хана поднимается обратно в свою комнату и смотрит на одежду, которую выбрала еще неделю назад для торжества. Свободные брюки и синий топ сейчас кажутся невероятно скучными. Учиха открывает дверь шкафа и утыкается взглядом в черное платье, подаренное когда-то Мираи. Платье в пол, без рукавов, с красивыми вырезами по бокам, оставляющими ноги открытыми — темная часть души Ханы одобрительно ворчит при виде него. Хана знает, что будет выглядеть в нем, пожалуй, излишне сексуально, но отчего-то ей совсем плевать на этот факт. Сарада довольно рано уходит на встречу с друзьями, а Хана заканчивает свои отчеты и уже ближе к трем часам дня надевает платье, красивые туфли, да серебряный браслет, изнутри покрытый вязью печатей, и выдвигается к ресторану. Празднования проходят повсюду: на центральной улице развернулась ярмарка, играет музыка, в воздухе взрываются хлопушки. Учиха старается не думать о том, портит ли застрявшее в волосах конфетти ее роковой образ, добирается, наконец, до ресторана и сразу же поднимается на последний этаж — туда, где наливают алкоголь. В помещении темно, огоньки пляшут по стенам и извивающимся в танце людям. Музыка зовет присоединиться к ним, но Хана решает, что для начала ей необходимо выпить. Впрочем, у барной стойки и проходит ее вечер. Хана опрокидывает одну стопку за другой, уговаривает бармена не уходить из семьи, флиртует с молодыми шиноби и, пожалуй, начинает чувствовать себя практически хорошо. Алкоголь немного притупляет взбешенные эмоции, и девушка искренне начинает наслаждаться и музыкой, и гомоном людей, и повышенным мужским вниманием. Пока рядом не раздается подозрительно знакомый раздражающий смех. Хана оборачивается и натыкается взглядом на Конохамару, за руку которого цепляется его девушка. Он что-то шепчет Ханако на ухо, и в Хане снова разгорается злость. Которая, впрочем, утихает, когда с лица Ханако исчезает улыбка, и она начинает что-то яростно отвечать Конохамару в ответ. Учиха недовольно поджимает губы и отворачивается, жестом прося бармена повторить. В затуманенном сознании проскакивает мысль, что и смех был какой-то истерически-натужный, и выглядела парочка вовсе не такой уж счастливой. Они, наверное, ссорятся, но Хана не позволяет своему дару активизироваться и проверить это. Алкоголь делает ее внутренние муки терпимыми, но не убирает их полностью. Она подносит стопку к губам, как кто-то хватает ее за предплечье и резко опускает его вниз, заставляя жидкость пролиться на стойку и руку девушки. Хана резко вскидывает голову, сталкиваясь взглядом с раздраженным Саске. И ее почти восхищает, что он настолько вышел из себя, что его эмоции читаются на лице. — Ты что тут устроила? — тихо цедит он. Хана хищно щурится и вырывает свою руку из его железной хватки. — Я праздную, не видно? Впрочем, одно только появление Саске заставляет ее ухажеров разбежаться. Даже бармен скрывается из поля зрения. — Ты напилась. — Тебе то какое дело? — зло шепчет Хана. Саске только смотрит на нее, прямо и как-то угрожающе. Хана мысленно ставит ему десять баллов за попытку, но сама испуганной себя не чувствует. — Вставай, — выдыхает дядя и снова берет ее за руку. Зря. Зло, бурлящее в девушке после вчерашнего разговора и уснувшее под воздействием алкоголя, вырывается наружу. Дар — самая малая его часть — вырывается, обволакивает кожу Ханы, заставляя любого, кто касается ее, сломиться под натиском команды «Прочь!». К чести Саске, он отступает не сразу. У него достаточно внутренней силы, чтобы сопротивляться, но и он сдается. И Хана не чувствует угрызений совести за то, что подчинила чью-то волю. С уходом дяди все будто бы возвращается на круги своя. Хана слышит музыку, бьющую по ушам, разглядывает огоньки, что пляшут по барной стойке, и ей становится тошно. Она выпивает остатки алкоголя, отставляет стопку в сторону и встает, опасно качаясь. Досадливо глядя на туфли на высоком каблуке, Хана решает, что в таком состоянии лестницу она точно не осилит. Она делает несколько шагов по направлению к лифту, и нога неудачно подворачивается. Хана не успевает ни среагировать, ни даже испугаться — кто-то молниеносно ловит ее под локоть, не давая даже покачнуться. На какой-то миг ей кажется, что это снова дядя, но нос улавливает до боли знакомый запах. В голубых глазах Конохамару нет упрека, мужчина мягко улыбается и отпускает ее руку, когда понимает, что Хана твердо стоит на своих двоих. — Ты в порядке? — Да, я уже иду домой. Хотя на самом деле дом — это последнее место, где Хана хочет очутиться. Где-то в глубине ее сознания возникает вопрос, где же ее дом на самом деле. Вернувшись в Коноху, Учиха рассчитывала, что снова ощутит это чувство принадлежности. Но Конохамару больше не ее. Друзей у нее нет. Семья занята своими делами (а некоторые и вовсе желают ее из этой деревни выставить). Коноха была ей домом, но совсем недолго. Видимо, эмоции отразились на ее лице, и взгляд Конохамару становится обеспокоенным. Мужчина проводит тыльной стороной ладони по ее щеке, и Хана судорожно вздыхает от накатывающего удовольствия. Темная часть ее сознания, та самая, что заставляет ее настроение прыгать из стороны в сторону, подталкивает девушку к безумству. Ведь ей даже не нужно вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до его губ. Краем сознания Хана чувствует, что ментальные щиты дают трещину, но алкоголь не дает ей об этом задуматься. Пусть ее считают грязью, пусть дядя злится, что она подвергает его семью опасности, пусть мир вокруг трещит по швам. Ей. Откровенно. Плевать. Хана видит отражение своего желания в глазах Конохамару и не отводит взгляд. Вот только он опускает руку, и физический контакт между ними прерывается. И это бьет по Хане сильнее, чем вчерашний разговор с дядей. Она отступает, зло поджав губы, резко разворачивается и цепляется взглядом за дверь лифта. Всего несколько быстрых шагов, и девушка уже жмет кнопку вызова, стараясь привести свои чувства в порядок. Конечно, он заметил ее взгляд. Конечно, он отверг ее. Она влетает в кабину лифта, запоздало понимая, что кто-то заходит за ней следом и нажимает на кнопки, закрывая и блокируя двери. Хана резко — слишком резко для своего состояния — оборачивается и оказывается в горячих объятиях. Поцелуй выходит жадный и требовательный. В прикосновении губ — голод и неприкрытая страсть. Тьма патокой течет по венам девушки, подогревая растущее желание, просачивается через кожу, оплетая их обоих. Хана зарывается пальцами в волосы Конохамару, не давая ему и шанса отстраниться. Как будто бы он смог сопротивляться. Его руки — такие невыносимо горячие — скользят по ее ногам в вырезах платья, сжимают ягодицы, заставляя Хану судорожно вздохнуть от почти невыносимого тянущего удовольствия. Конохамару чуть приподнимает ее, и Учиха обвивает его талию ногами, уничтожая и без того ничтожное расстояние между ними. Тьма внутри Ханы довольно ворчит, подогревая ее — и его — ощущения, делая их обоих нетерпеливыми настолько, что девушка чуть хнычет от желания большего. Конохамару отрывается от ее губ только лишь для того, чтобы провести влажную дорожку по ее шее. И это почти толкает ее к краю. И Хана шепчет. Шепчет его имя, расстегивая его брюки. Шепчет его имя, прежде чем снова накрыть его губы своими. Срывается на стон, когда он толкается к ней, дразня. Снова разрывая поцелуй, Конохамару смотрит ей в глаза. Его взгляд — потрясающе темный от желания — гипнотизирует Хану, не дает ей разорвать этот контакт, когда их тела, наконец, соединяются. Громкая музыка ресторана поглощает их стоны. Заглушает влажные шлепки тел и хриплые вдохи. Удовольствие выжигает все мысли, сужает мир до размера кабины лифта, сужает весь мир только до него. Мой. Мой. Мой. Возбуждение столь сильно, что оргазм наступает слишком быстро. Сводит сладкой судорогой тело, и Хана чувствует, как это заставляет Конохамару кончить вслед за ней. Мужчина прислоняется своим виском к ее в изнеможении, и дар Ханы сильнее проникает в его суть. Открывает девушке его боль. Его тоску. И вину. Хана не знает, кому из них принадлежит последнее чувство. Они настолько едины сейчас — физически и эмоционально — что невозможно отделить одного от другого. И это пугает девушку. Что ты наделала, Хана? Ее дар, ее проклятие, все еще витает в воздухе, касается темными щупальцами их переплетенных тел. Отвращение к себе сводит внутренности, и Хана отстраняется. Контакт между ними прерывается, и девушка сталкивается с недоуменным взглядом Конохамару. Я так виновата. Ее щиты больше похожи на рваные салфетки, ее дар сочится сквозь прорехи. Раздражение, злость, всеобъемлющая страсть, страх — не это ли начало отдачи? Губы Ханы начинают подрагивать, когда она поправляет смятое платье и судорожно ищет рукой кнопку лифта. — Хана? — Конохамару тянется к ней, но девушка лишь дергает плечом, отворачиваясь к дверям. — Посмотри на меня. Хана упрямо не смотрит. В конце концов, разве она не портит все, к чему прикасается? Разве стоило от нее ожидать меньшего, чем вынудить до отвращения честного человека изменить своей девушке? Когда лифт открывается, Хана пулей вылетает в холл первого этажа и выскакивает на улицу. Алкогольный дурман на удивление быстро выветривается, оставляя за собой только тошноту от ненависти к себе. Она слышит, что Конохамару следует за ней, но не может даже заставить себя обернуться. — Хана! Подступающие слезы застилают обзор, но Учиха не может остановиться. Конохамару настигает ее, хватает за руку, разворачивая к себе. В его взгляде столько беспокойства и непонимания, что это заставляет соленые капли сорваться с ее ресниц. — Хана, прошу… — Хана! — резкий окрик дяди отрезвляет девушку. Трудно представить лучший (или худший) момент для появления Саске. Хана отступает от Конохамару, не давая ему больше возможности касаться себя, не сводит глаз с приближающейся фигуры дяди. Саске настороженно переводит взгляд с нее на Конохамару и обратно, и Хана легко может представить, какие вопросы возникают в голове родственника. Что ты видишь, дядя? Наши опухшие губы? Потрепанный вид? Мои слезы? Но Саске ничего не спрашивает. — Ты нужна. Срочно. Хана не смотрит на Конохамару, когда принимает руку дяди. Не спрашивает, что же это за срочное дело так поздно вечером. Только следует за Саске, на удивление легко перепрыгивая по крышам на высоченных каблуках. Они останавливаются на одной из крыш. Ноги Ханы еще подрагивают от пережитого удовольствия, и ей снова становится так противно от себя самой, что горло стискивает болезненный спазм. — Я не в состоянии. И это правда. Она измучена виной. Ее щитов больше нет. Ей нужно в больницу, чтобы Сакура заперла ее на день — два — вечность. — Он тебя обидел? — холодно интересуется Саске, с хорошо различимой угрозой в голосе. Хана качает головой, снова пытаясь отогнать слезы. — Я его. Саске лишь выгибает бровь. — Мы должны идти. — Я не могу. Не могу, Саске. Мне нужно… Она не заканчивает фразу, но Саске явно все понимает. Он сам вчера назвал ее бомбой, а сейчас фитиль догорел и взрыв неизбежен. Но дядя лишь сжимает ее плечо, сильно, в попытке отрезвить ее. — Постарайся. Это важно. Сэм здесь. У него заложник. Хана испуганно замирает. Все так ужасно не вовремя. Но, наверное, на это и расчет. — Кто? Она с ужасом понимает, что, пока пыталась утопить этот вечер в алкоголе, ни разу не проверила, где же Сарада. Если кузина снова пострадает из-за нее, Хана не сможет этого себе простить. — Эта девочка, Тикки. — Она разве не под охраной? Саске лишь качает головой. — Он окружил себя каким-то барьером. И требует тебя. Хану пробирает дрожь. Ну конечно. У сына Мивы барьер, снять который сможет лишь Хана. Для чего ей нужно будет подойти к нему. А именно это Сэму и нужно. И именно сегодня, когда внутри нее столько энергии, что она выплескивается через край. Саске снимает с себя плащ и накидывает Хане на плечи, по-своему толкуя мурашки, пробежавшие по коже племянницы. А, может, хочет прикрыть ее слишком откровенный вид. Хана не знает и разбираться не хочет, лишь благодарно кивает, просовывая руки в рукава. — Идем. Они оба понимают, что Хане нельзя приближаться к Сэму. Ведь это то, чего хочет сын Мивы. А Хана сейчас — угроза для всех. И ее самообладания не хватит надолго. Но раз Саске пошел за ней, значит, что барьер снять не могут, не навредив заложнику. Краем сознания Хана понимает, что Тикки чем-то стала ценна деревне. Возможно, она предоставляет достаточно ценную информацию о своей матери и ее делах, раз девочку не хотят пускать в расход и соглашаются на требования террориста. Саске приводит ее на лесную поляну. Хана замечает напряженно замерших АНБУ и Хокаге, следит за направлением их взглядов и, наконец, замечает, мерцающий купол барьера. Тикки хорошо его описала, Сэм выглядит точь-в-точь, как на рисунке Сая. И Сэм сразу же замечает ее появление, впивается взглядом мутно-серых холодных глаз в ее застывшую фигуру. Тикки в руках брата дрожит, и Учиха замечает клинок, приставленный к горлу девочки. Хокаге и Саске о чем-то начинают спорить, Хана отвлекается на них лишь на мгновение, замечая Конохамару, явно следовавшего за ними, и снова переводит взгляд на Сэма. Ему нужна она. — Сможешь снять барьер? — тихо спрашивает Саске. В ответ Хана чуть качает головой. — Не с расстояния, — кидает она. И не в таком состоянии, добавляет уже мысленно. Но Саске, кажется, прекрасно ее понимает. — Хана! — рявкает Сэм. Девушка отмечает, какой неприятный у него голос. Отмечает тишину, образовавшуюся на поляне. Взгляды, направленные на нее. И делает шаг. — Что тебе нужно? — она медленно идет к барьеру, концентрируя чакру. Ей нужен лишь один удобный момент. Всего один, чтобы снять барьер и увести Тикки из-под удара. Купол блокирует физические атаки и гендзюцу, но у нее может не хватить сил. Отдача почти полностью блокирует ее способность пользоваться чакрой. — Ближе, Хана, — снова кидает Сэм. Пустой голос. Нет эмоций. Хана вспоминает, что Тикки рассказывала о брате, и понимает, что не сможет воспользоваться даром. Сэм невосприимчив. Сердце заходится в бешеном ритме от отчаяния и неспособности придумать план. Хана вновь делает шаг, слышит шум позади себя, будто кто-то двигается за ней, но Сэм тут же давит клинком на горло Тикки, и девочка испуганно вскрикивает, заставляя людей на поляне замереть. Всех, кроме Ханы. — Не трогай ее, я иду. Учиха поднимает руки, показывая, что безоружна. Но чакра уже концентрируется в ее ладонях. Всего миг — и она сможет сложить печать и разрушить барьер. Всего миг. Но когда Хана подходит так близко, что можно различить собственное отражение в зрачках Тикки, купол пропадает сам. Учиха не успевает среагировать, замедленные алкоголем инстинкты не срабатывают. Будто в замедленной съемке девушка видит, как Тикки летит на землю, отброшенная братом, как срываются с места АНБУ, как рука Сэма железной хваткой стискивает ее руку. А затем происходит взрыв. Энергия утекает, будто в воронку, проносится жаром по венам, прежде чем исчезнуть. Хане кажется, что она летит, падает в бесконечное белоснежное зарево. Зелень деревьев, фигуры людей — все смазывается, расплывается, низводится до атомов. Легкие сжимаются от нехватки кислорода, тело пробирает болезненная дрожь. Накатившие внезапно сумерки кажутся непроглядной чернотой, а вернувшийся воздух больно царапает горло. Хана качается, внезапно вновь ощущая твердую поверхность под ногами, трет глаза, перед которыми пляшут цветные пятна. Ей приходится моргать — часто и долго — прежде чем глаза, наконец, привыкают к темноте. А когда зрение возвращается, Хана испуганно прикрывает рот ладонью. Она была посреди леса, но сейчас перед ней дома жилого квартала. Хана различает темные окна заброшенных зданий, покосившиеся ставни и прогнившие доски. Поворачивается. И едва сдерживает крик. Прямо за ней грязно-белая каменная стена. С рисунком, который до боли знаком девушке. Рисунком, что красуется на плаще, отданным дядей. Красно-белый веер клана Учиха. Эти вееры нарисованы вдоль стены, краска на них уже облупилась, но не узнать их невозможно. Дрожащей рукой Хана касается одного из рисунков, будто пытаясь поверить, что и стена и веер реальны. Она в квартале Учиха. В квартале, уничтоженным лидером Акацуки, когда сама Хана была еще малышкой. Боясь и желая подтвердить свою догадку, девушка безошибочно устремляет взгляд в сторону Скалы Хокаге, где высечено пять лиц. Пять. Ноги неожиданно становятся ватными. Нереальность происходящего душит девушку, и Хана разгоняет чакру внутри себя в безуспешной попытке снять иллюзию. Но ничего не меняется. Она знала, какие у Сэма способности. Она понимает, что произошло, ведь буря, грозившая ей, отступила. Ее эмоции чисты, а внутренней энергии почти не осталось. Сэм вытянул практически все, чтобы отправить ее в прошлое. Где на Скале Хокаге всего пять лиц. Сенсорно, хотя и несколько запоздало из-за шока, Учиха чувствует приближение других ниндзя. Наверное, отряд АНБУ проверяет, кто же пересек границу деревни. И ей нужно скрыться. Сбежать. Не дать себя найти. Но Хана смотрит на облупившийся веер на стене. И остается.