Двадцать лет спустя

Григорий решительно постучал в дверь кабинета, после чего вошел, услышав спокойное: «Войдите!» Лариса Викторовна подняла глаза от бумаг и удивленно воззрилась на него: — Григорий Петрович, чем могу служить? — Позвольте украсть несколько минут вашего времени, Лариса Викторовна. Просто мне… хотелось бы обсудить с вами один весьма важный вопрос. — К вашим услугам, — она указала ему на кресло. Григорий постоял еще некоторое время в дверях, покачиваясь с пятки на носок: ему это, помнится, всегда помогало собраться с мыслями. Странно, но всякий раз, когда он переступал порог отцовского кабинета, ему становилось несколько не по себе. Особенно, если шел он сюда просить у отца денег. — Вашими с Александром Васильевичем стараниями приданое я получу только после рождения первенца. Но я теперь человек семейный, и мне нужны мои капиталы! — Так неужто тебе двух тысяч мало?! Куда тебе их тратить-то, ты ж на всем готовом живешь, — отмахнулся от него отец. — Мало! — процедил Григорий. — Мало — так заработай! Даром денег нет! — отрезал отец и отвернулся, давая понять, что разговор окончен. Григорий бесился и из-за презрительного тона и, как тогда казалось, из-за жадности и скупости отца. Теперь-то он, разумеется, понимал, что все это было для его же пользы. Если бы только он мог осмыслить это еще тогда… Григорий встряхнул головой, пытаясь собраться с мыслями, вошел наконец-таки в кабинет и сел в кресло. Может быть, стоило, конечно, и повременить, но ведь рано или поздно все равно придется завести этот разговор, так значит, откладывать ни к чему. Ему, так или иначе, нужно налаживать свою жизнь. — Видите ли, в чем дело, Лариса Викторовна, я… — Пани, пани! — старшая горничная Арина, запыхавшаяся и испуганная, без стука ворвалась в кабинет. — Идите скорее, — крикнула она, — иначе там… как бы смертоубийства не было! — Господи ты боже мой, что там еще стряслось? — Лариса Викторовна быстро поднялась со стула и бросилась к двери. Григорий, недолго думая, поспешил за ней. В гостиной, к вящему его удивлению, было довольно-таки многолюдно. Кроме лакея, смущенно топтавшегося в дверях, там обнаружилась Ларочка в компании горничной Настасьи, растрепанной, заплаканной и явно чем-то напуганной; а также и Лев, который, судя по всему, только что пришел, и ему все происходящее было явно неприятно. Чуть поодаль, скрестив руки на груди, стоял Василий Косач собственной персоной. — Маменька, Григорий Петрович, — воскликнула Лара, заметив их, — очень хорошо, что вы пришли! Что ж, я вижу, почти все в сборе. Подождем покуда еще одного… приглашенного! — Что здесь происходит? — оглядев собравшихся, спокойно спросила Лариса Викторовна. — Немного терпения, маменька, — отозвалась Лара, — я все объясню. — Да не слушайте вы ее, maman, она… совсем свихнулась! — выпалил Лев. — Сама не знает, что несет. — Ну нет, — резко повернулась к нему Лара, — это ты, кажется, окончательно лишился рассудка! Но теперь уж тебе придется во всем сознаться! — Я не намерен боле выслушивать всякий вздор! — решительным шагом он направился к выходу, но тут Настасья горестно заломила руки и вскричала: — Пан! Неужто же вы меня тут оставите им всем на растерзание? — Да, — тут же рассмеялась Ларочка, — как же ты можешь, Левушка, бросить эту дрянную постаскушку? Оставишь ее расхлебывать ваши грязные делишки в одиночку? — Панна, — еще горше зарыдала Настасья, — прошу, умоляю вас, смилуйтесь! — Замолчи, дрянь! — прикрикнула на нее Лара и замахнулась, отчего Настасья, зажмурилась и закрыла лицо ладонями. — Так! — не выдержала Лариса Викторовна. — Немедленно объяснитесь, в чем… Ее прервал лакей, заглянувший в ту минуту в гостиную: — Владимир Михайлович Тихвинский пожаловали! — возвестил он. — Проси немедленно! — приказала Лара. — Вот теперь все в сборе! — кивнула она. Глаза ее лихорадочно заблестели, когда Тихвинский-младший вошел в комнату. — Приветствую… господа! — удивленно и одновременно растерянно проговорил он, разглядывая собравшуюся в гостиной компанию. — Лариса Петровна, я поспешил сразу же приехать, как только посыльный передал мне вашу просьбу. — Вот и прекрасно! — обрадовалась Лара. — Ну вот, маменька, — вновь повернулась она к Ларисе Викторовне, — теперь я все объясню. Но для начала я хотела бы сообщить всем и прежде всего вам, Владимир Михайлович, одну важную новость. Никакой свадьбы у нас с вами не будет! — Что?! — в один голос воскликнули Тихивинский и Лариса Викторовна. — О боже! — простонал Лев и, сжав ладонями виски, опустился на диван. Григорий, честно признаться, был несколько удивлен: брат как-то разом растерял всю свою самоуверенность. Настасья же лишь сдавленно всхлипнула и сжалась, точно снова ожидала и боялась удара. Григорий же тем временем поспешил поплотнее прикрыть двери: не хватало только, чтобы остальная прислуга все услышала да и разнесла потом по всей округе подробности семейного скандала. Впрочем, если Ларочка и впрямь настроена серьезно, этого не избежать… — Я могу повторить еще раз, чтобы уж всем стало понятно: свадьбы не будет! Да, маменька, — Ларочка подняла руку в предостерегающем жесте, заметив, что Лариса Викторовна собирается что-то сказать ей, — я сейчас все объясню. Хотя, может быть, мне стоит предоставить слово моему милому брату, или обожаемому жениху? Ну же, Левушка, давай расскажи маменьке, как вы сговорились с этим, — она презрительно кивнула в сторону Вольдемара Тихвинского, — низким человеком! Расскажи же, как ты проиграл… сколько он вам должен, Владимир Михайлович? — Шесть тысяч, — просто ответил Вольдемар. Лариса Викторовна тихо ойкнула при этих словах. — И это, — прибавил тем временем Вольдемар, — не считая фамильного перстня вашего мужа, пани Червинская. То есть, еще тысячи на полторы потянет. Но… я, право слово, не понимаю, дорогая моя Лариса Петровна, какое это имеет отношение к нашей свадьбе? — А вы разве не требовали у Левушки уплатить по счетам? И зная, что он не желает огласки, вы придумали, если так можно выразиться, выход из положения. Вы потребовали у брата согласия на брак со мной. Вот только меня саму вы почему-то спросить не удосужились! Ну, а наш Левушка с радостью ухватился за предложение простить и списать ему все его долги. Вот так, значит, ты оценил мою честь, да? В семь с половиной тысяч! — Лев, это правда? — тихо спросила Лариса Викторовна у сына. — Я думаю, вы, маменька, — ответила вместо брата Ларочка, — конечно, согласились бы в очередной раз оплатить его долги, но все же, сумма-то немаленькая, и вашего гнева он всерьез испугался. Поэтому задумал и совершил эту подлость. Что же ты молчишь, милый мой братец? — вновь обратилась она к упрямо молчавшему Льву. — Давай, скажи, что я лгу! Ну, — пожала она плечами, — раз ты не желаешь, пусть за тебя все расскажет эта негодяйка! — с этими словами Ларочка схватила Настасью за локоть и вытолкнула ее на середину комнаты. — Рассказывай, дрянь, если не хочешь отправиться в тюрьму. Чем ты нас опоила?! Несчастная Настасья при эти словах бросилась Ларисе Викторовне в ноги, принялась целовать ей руки и умолять «не губить ее», ведь она всего лишь «исполнила то, что ей приказали». Когда общими усилиями удалось поднять ее и более-менее успокоить, она, не переставая, впрочем, причитать и всхлипывать, рассказала, что Лев Петрович велел ей «приглядывать за сестрой». Зная, что та встречается с Василием Косачем, он опасался, как бы они не сговорились окончательно, тем более, что и Лариса Викторовна была вовсе не против этого союза. Настасья исправно шпионила за молодой хозяйкой, и вот в тот самый день, когда в доме был устроен званый обед, ей несказанно повезло. Она подслушала разговор младшего Косача и Ларочки: они договорились бежать из дома и тайно обвенчаться. Настасья передала, разумеется, все Льву Петровичу, и тот придумал, как разлучить сестру с Василием. Он велел Настасье подлить в грушевый узвар снотворное. Предварительно он отправил одного из слуг в Нежин, в аптеку, чтобы тот оное снотворное купил. Он велел слуге сказать аптекарю, мол, его почтенную матушку совсем замучила бессонница. Улучив момент, когда на кухне никого не было, Настасья выполнила то, что ей приказали. После ужина Ларочка направилась к себе, легла и заснула как убитая. Лев же тем временем написал Василию Косачу письмо от имени сестры, где говорилось, что она якобы осознала свою ошибку, более не желает связать с ним свою судьбу и отпускает на все четыре стороны. Прошелся он и по Софье Станиславовне: якобы ее упрямство всему виной. В выражениях Лев не стеснялся, дабы Василий оскорбился и смертельно обиделся на Ларочку, что и получилось. Льву на руку сыграло еще и то, что почерк у него и сестры практически одинаковый. Потребовалось всего лишь приложить немного усилий и — очень трудно отличить, одна рука писала или нет. Ближе к утру (а нужно было заставить Косача ждать Лару, волноваться, злиться и негодовать) Настасья отправилась на мельницу, где беглецы договорились встретиться, и передала Василию записку. Оскорбленный до глубины души поведением и якобы предательством Ларочки, он бросил все и бежал в Киев один. Путь к сердцу Ларисы Петровны для Вольдемара Тихвинского был таким образом свободен. Григорий тут же вспомнил, что Лев в тот вечер грушевый узвар не пил. Лариса Викторовна еще удивилась, сказав, что, мол, он обожает, как Павлина готовит именно грушевый. На что Лев ответил, что-то вроде того, что с большим удовольствием он выпил бы за ужином бокал вина. Григорий также к напитку не притрагивался, просто потому, что никогда его не любил. А вот Ларочка, а заодно и Лариса Викторовна его пили. И Лариса Викторовна также почувствовала себя смертельно уставшей и рано отправилась к себе. На другой день она говорила, что так сильно утомилась накануне, что не помнила, как добралась до своей спальни. А Ларочка так и вовсе поднялась ближе к полудню, недоумевая, как это она могла проспать, ведь все было уже готово для побега. — Лев… — потрясенно покачала головой Лариса Викторовна, — как ты мог?! — Простите, маменька, — вздохнул он, — но я… мне не хотелось, чтобы вы в очередной раз расстраивались из-за меня. И потом… тот перстень, он же принадлежал отцу. Вы были бы в ярости! Ах! — он резко встряхнул головой. — Честно признаюсь, я и сам не знаю, что на меня нашло: помрачение какое-то. Мне казалось, что Вольдемар предложил неплохой выход. — И ты решил пожертвовать мною, — в очередной раз возмутилась Ларочка, — своей родной сестрой? Ты хотя бы подумал обо мне и о моих чувствах? — Твоя сестра права, — поддержала ее Лариса Викторовна, — это просто верх безответственности и легкомыслия! — Я знаю, — покаянно склонил голову Лев, — знаю! Простите меня, — умоляюще взглянул он на мать и сестру. — Можешь не стараться, — выкрикнула Ларочка ему в лицо, — я никогда тебя не прощу! — Лара, мы с тобой брат и сестра, и я полагаю, мы… — У тебя, — отчеканила Ларочка, — с этого момента нет больше сестры, Левушка! Тем временем Вольдемар Тихвинский прошелся по комнате из угла в угол, после чего уселся с довольным видом на диван и закинул ногу на ногу: — Все это, конечно, замечательно, — осклабившись, проговорил он, — и мне стоит поблагодарить вас всех за то, что настолько доверяете мне и потому посвятили во все свои семейные тайны. Впрочем, как же иначе: мы ведь почти уже родные друг другу люди! — Вы не слышали, что я сказала, Владимир Михайлович? — тут же бросилась к нему Лара. Она остановилась напротив него, решительно сжав кулаки. — Этой свадьбе не бывать! — О, Лариса Петровна, — издевательски протянул он, после чего схватил за руку и несколько раз поцеловал ее пальцы, — как же вы прекрасны в гневе! Но разве можно позволить ярости столь затуманить ваш разум? Подумайте сами: все уже готово, неужто вы хотите такого ужасного скандала? А вы, пани Червинская, — обратился он к Ларисе Викторовне, — разве допустите, чтобы ваше имя стали полоскать на всех углах? — При данных обстоятельствах, Владимир Михайлович, — пожала плечами Лариса Викторовна, — думаю, и рассуждать нечего. Скандала, конечно, не избежать, но я могу понять свою дочь, знаете ли. Если уж выбирать между сорванной свадьбой, неизбежными при ее отмене пересудами и своими собственным счастьем — ответ очевиден. — А я, признаться, думал, вы умнее, Лариса Викторовна, — разочарованно покачал головой Тихвинский, — и не станете потакать всем прихотям избалованной девчонки, рискуя своей репутацией. Имя Червинских, — вальяжно развалившись на диване, он скользнул быстрым взглядом по Григорию, — и так уж изрядно было запятнано в прошлом. Еще один скандал вам не нужен, подумайте только, что скажут люди! Кроме того, я ведь могу и потребовать с вас долг вашего сынка! В ответ Лариса Викторовна лишь пожала плечами: — Ну, если дело только в этом, Владимир Михайлович, я уплачу вам эти семь с половиной тысяч. Что до скандала, коим вы так пытаетесь напугать нас, ну, что ж, переживем! Поговорят да и забудут в скором времени, как только появятся новые поводы для сплетен. — Вам настолько наплевать на репутацию своего семейства? — саркастически хмыкнул Вольдемар. — Мне наплевать, — четко, буквально по слогам произнесла Лариса Викторовна, — что станут болтать в своих гостиных старые сплетницы и сплетники! В конце концов все это касается лишь только нас одних! Григорий кивнул: все же она молодец, не сломалась и не испугалась глупых инсинуаций этого самовлюбленного молодчика. А это «да мне наплевать» она сейчас произнесла с абсолютно отцовскими интонациями. Сразу видно, досточтимый Владимир Михайлович, что вы никогда не были знакомы с Петром Ивановичем Червинским. Он бы скорее всего и слушать бы сейчас вас не стал, сказал, мол, все решено, и точка. Пожалуйте на выход, милостивый государь! Но и его вдова, как оказалось, не промах; чего уж там, десять лет бок о бок с отцом для нее даром не прошли. А может быть, она и изначально являлась, если так можно выразиться, его родственной душой, недаром же отец так ею дорожил и был привязан. — Полагаю, — сказала Ларочка, — разговаривать больше не о чем! — Ну почему же? — издевательски протянул Вольдемар. — Мы можем еще много о чем поговорить. Скажем, обо всем, что меж нами было, Лариса Петровна. И я ведь могу рассказать об этом всему Нежинскому уезду. Как вы думаете, Лариса Викторовна, — притворно вздохнул он, — после такого кто-нибудь возьмет вашу дочь замуж? — Да как вы смеете?! — задохнулась от негодования Ларочка. — Маменька! — отшатнувшись от Тихвинского, она тут же бросилась к матери. — Все это — наглая ложь! — Владимир Михайлович, — обратилась к нему Лариса Викторовна, — боюсь, нам и впрямь больше не о чем разговаривать. Посему, будьте добры, покиньте наш дом! Вашему батюшке я сама напишу, а после нанесу ему визит и лично принесу свои извинения. — Что ж, — Вольдемар пожал плечами и встал на ноги, — вижу, что вам действительно все равно. Впрочем, это меня нисколько не удивляет. Какова матушка, такова и дочка. — Вольдемар! — воскликнул Лев. — Что ты несешь, опомнись! — Думаю, здешнему обществу будет о чем посудачить, когда я всем и каждому расскажу о том, как весело проводил время с твоей сестрой, Левушка. Коль вам кажется, что это никого не удивит, то к чему стесняться? В конце концов когда-то давно твой папенька не побрезговал связью с… какой-то третьесортной актрисулькой! А всякому ведь известно, что из себя представляют эти актерки, и каковы нравы в их провинциальных театрах. — Вы, кажется, перешли уже все границы, Владимир Михайлович! — презрительно бросила Лариса Викторовна. — Уходите же! — она повысила голос. — Немедленно! — Не стоит играть великосветскую даму, мадам Яхонтова! Так вас, кажется, звали? — недобро прищурился Вольдемар. — Думаю, все в здешней округе в курсе, каким образом бесталанная артисточка из кордебалета стала состоятельной пани Червинской. Пошли старой как мир дорогой: облапошили и окрутили богатого старика. Ну, а какова может быть дочь у подобной женщины? Столь же… свободных нравов! Поэтому-то она и уступила мне с легкостью! Конечно, — театрально развел он руками, — живи мы в Киеве или в столице, был бы совсем другой разговор: там этим и впрямь никого не удивишь. Но здесь, в этой глуши покуда еще совсем другие нравы: сплошное, как господин Добролюбов выразился, темное царство! Лариса Викторовна лишь покачала головой и презрительно усмехнулась, хотя Григорию на миг и показалось, будто она чуть побледнела. — Вольдемар, остановись, немедленно прекрати это! — шагнул к нему Лев. Он оттеснил мать и сестру от этого человека, желая защитить их. — Вот о чем станут говорить все вокруг, дорогая пани Червинская, — как ни в чем ни бывало продолжал Вольдемар. — И поверьте, никакие ваши миллионы не помогут вашей обожаемой доченьке вернуть репутацию добропорядочной и добродетельной девушки. Так что, ежели вы хорошо подумаете, то поймете, что нам с вами лучше не ссориться. А об этом недоразумении мы просто забудем! Лариса Викторовна не успела ничего сказать в ответ на такую вопиющую наглость, потому что Григорий окончательно потерял терпение. Это уже просто ни в какие ворота не лезет! Похоже, этот ублюдок понимает одну только грубую силу. Григорий успел заметить, как у Льва заиграли желваки, и он готов был броситься на бывшего приятеля с кулаками. Однако же, Григорий опередил брата: одним шагом он преодолел расстояние, отделявшее его от Тихвинского, и как когда-то давным-давно, в молодости, когда слышал от кого-либо задевавшие его слова, со всей силы ударил этого зарвавшегося сопляка кулаком по скуле. Женщины так и ахнули, а Лев Петрович крикнул ему что-то вроде: «Не стоит пачкать руки», — но Григорий уже ни на кого не обращал внимания. — Слушай-ка ты, щенок, — выкрикнул он в лицо Тихвинкому, подняв его с пола за шиворот, схватив за грудки и несколько раз встряхнув, — во-первых, ты сейчас же извинишься перед моей сестрой и ее матерью! Во-вторых, после этого уберешься отсюда и навсегда забудешь дорогу в Червинку. Ну, а ежели ты только посмеешь заикнуться обо всей той мерзости, что только что наплел, я лично вырву твой лживый язык голыми руками, ты меня понял?! Тихвинский пытался было вырваться и даже дать сдачи, но Григорий лишь рассмеялся: зря что ли он столько лет провел в… скажем так, соответствующей компании. Общество ссыльнокаторжных и общение с ними изрядно способствовали значительному улучшению навыков рукопашного боя. — Последний раз спрашиваю: ты понял меня? — крикнул он, сжимая руки на шее Тихвинского. — Немедленно прекратите! — прохрипел тот. Григорий отпустил его: пожалуй, хватит, а то как бы и впрямь не ушибить ненароком. Вновь отправляться на каторгу, да еще из-за такого ничтожества, как-то не хочется. — Если бы вы были равным мне по положению, сударь, — вновь осмелев проговорил Вольдемар, поправляя воротник своей рубашки, — я бы вызвал вас на поединок. Но пачкать руки о такого, как вы, я попросту не желаю! — Вот и живи теперь с тем, что такой, как я, просто взял и дал тебе по морде, — усмехнулся Григорий, переведя дух. — А теперь — пошел вон отсюда! — Ну уж нет! — воскликнул молчавший до сих пор Василий Косач. — Полагаю, что мое имя и моя репутация не вызывают сомнений? — обратился он к Тихвинскому, подойдя к нему вплотную. — Так вот. Вы, сударь, подлец, мерзавец и негодяй! Нельзя прощать все те мерзости, что вы тут наговорили, и я готов отстаивать честь уважаемой Ларисы Петровны, которую вы так походя задели и оскорбили! — Это следует понимать как вызов? — тихо спросил Вольдемар. — Именно! — кивнул Косач.