"В рассудке полном..."

      

***

      – В сумраке ночи идёт шагом ровным…       – Брадор! Ты не мог бы спуститься?       – Обагрённый кровью, в рассудке полном…       – Тебе надо поесть! Спустись, пожалуйста, ненадолго!       – Гордый Охотник Церкви.       – Я бы сам к тебе поднялся, но мне тяжело…       – Да оставьте вы меня в покое!       Звон бьющегося стекла.       – Чудовища – это проклятье, а проклятье – это оковы…       – Ну, как знаешь. Я оставлю еду на столе. Спустишься, когда захочешь.       – Только ты – настоящее оружие Церкви…       – Если спустишься ночью, подбрось, пожалуйста, дров в камин. На улице похолодало.       – В сумраке ночи идёт шагом ровным…              

***

      Первую мастерскую Охотников основал Герман в собственном доме, когда понял, что для охоты на жутких тварей, время от времени невесть откуда появлявшихся в окрестностях Ярнама, не годится обычное оружие. Звери эти были намного крупнее, сильнее и опаснее любых хищников, которые водились в лесу и горах, окружавших город, и после нескольких стычек с ними, едва не закончившихся плачевно, первый Охотник занялся созданием более подходящего снаряжения. Результатом стал ныне легендарный Клинок погребения – сложное оружие, которое могло трансформироваться в косу с длинной рукоятью, позволяющей держать чудовищ на безопасном расстоянии, или же в изогнутый меч, удобный для быстрых атак.       Материалом для клинка послужил редчайший металл – сидерит, который, по слухам, имел небесное происхождение. Говорили, что сидеритовый самородок подарила Герману старая знакомая, прибывшая из далёкой страны…       Довольно скоро выяснилось, что распространение чудовищ в лесу под Ярнамом, скорее всего, является прямым следствием регулярных вылазок археологов из Бюргенверта в подземные города вымершей цивилизации птумеру. Обнаруженные прямо под городом многоуровневые лабиринты населяли всевозможные жуткие твари. Потревоженные исследователями, они выбирались на поверхность через сеть пещер, выходящих на окраины города, и нападали на людей. И чем глубже забирались экспедиции, тем больше чудовищ появлялось в Ярнаме. И всё больше людей приходили к Герману с просьбами вооружить их и обучить Охоте.       Раскопки птумерианских гробниц, помимо распространения на поверхности чудовищ, имели и другие последствия, уже более благоприятные для Охотников. Учёные Бюргенверта исследовали найденные в подземельях артефакты и пришли к выводу, что имеют дело с останками неких существ, бесконечно более могущественных, чем вымершие птумеру. Этих существ стали именовать Великими. Было найдено множество странных беспозвоночных, получивших название фантомов. На основе извлечённых из них субстанций были созданы первые образцы препарата, наделяющего человеческую кровь необычными свойствами. Охотники, которым переливали особым образом обработанную кровь, становились намного сильнее и выносливее обычных людей. У них обострялись слух и зрение, поразительно быстро затягивались раны. Не обходилось, правда, и без побочных эффектов. Переливания были чрезвычайно болезненны, и случалось, что Охотники не переживали первой трансфузии…       И тем не менее число Охотников росло, хотя далеко не так быстро, как число чудовищ на улицах.              Однажды Герман преследовал двух ликантропов в лесу поблизости от Бюргенверта. Погнавшись за одним из них, он упустил из виду второго, что привело к трагедии: чудовище напало на проезжавший по дороге экипаж, убило возницу и двоих пассажиров – мужчину и женщину. Выжила только маленькая девочка, дочь супружеской пары, направлявшейся в Бюргенверт из Кейнхёрста. Ребёнок, полумёртвый от ужаса, сумел отбиться от зверя при помощи старинного фамильного клинка, который вёз с собой отец девочки.       Герман подоспел в последний момент, когда второй ликантроп уже готов был броситься на девочку, обессилевшую, оцепеневшую от ужаса и с головы до ног покрытую кровью родителей и зверя.       Девочку звали Мария, и её семья состояла в близком родстве с правящим домом Кейнхёрста…       Охотник забрал Марию с собой и впоследствии удочерил. Он винил себя в том, что случилось с её родителями – если бы он тогда погнался не за первым, а за вторым ликантропом… Герман поклялся, что заменит несчастной сироте семью.       Вышло, однако, не совсем так, как он предполагал.       Мария захотела стать Охотницей. Уже в двенадцатилетнем возрасте она прошла первую трансфузию и приступила к тренировкам. И мало кто из знакомых не осуждал тогда Германа за то, что он позволил столь юной приёмной дочери пройти переливание и ступить на путь, сойти с которого уже невозможно.       Герман отвечал, что это её личный выбор – Мария желала посвятить свою жизнь уничтожению тварей, которые уничтожили её счастливое детство и безмятежное будущее. Теперь она не видела для себя иного пути.              

***

      – Чудовища – это проклятье, а проклятье – это оковы…       – Брадор! К тебе тут пришли!       – Скажите ему, пусть катится отсюда! Слышишь, Саймон? Проваливай!..       – Брадор, это не Саймон…       – Да мне плевать, кто там! Все, все катитесь ко всем…       – Брадор. Могу я с тобой поговорить?       – Что? Кто… Да проклятье же… Тору?.. Ты-то что здесь…              – Тебя все ищут, – сказал Ямамура, выбираясь из-под дощатого люка в полу мансарды. – В мастерской сейчас…       – Заткнись, – ровно сказал Брадор, не глядя на незваного гостя. – Ещё слово про мастерскую – и я спущу тебя с лестницы. Ты зачем пришёл?       – Вот за этим, – Охотник с востока уселся за стол напротив бывшего церковного убийцы и указал на стоящую перед ним бутылку. – Есть ещё стакан?       – Ты же не пьёшь, – Брадор прищурился.       – Не пил, – спокойно поправил Ямамура. – До сих пор не пил. Но мало ли что я до сих пор не делал... Так есть стакан?       – Нет. Хочешь выпить – пей так, ты же не барышня при дворе, – Брадор наклонился и достал из-под стола ещё одну бутылку.       – И правда, какая разница, – Ямамура откупорил бутылку и сделал несколько глотков из горлышка. Кашлянул, выдохнул через нос. Отпил ещё.       Брадор покачнулся и подпёр голову руками, поставив их локтями на стол.       – Будет плохо, – невнятно пробормотал он. – С непривычки-то…       – А что – сейчас мне хорошо, что ли? – оторвавшись от бутылки, горько спросил Ямамура.       – Ох… Ну да… Прости, Тору… Это я не подумав… Но! Всё же я тебя предупредил.       – Предупредил, прерупер… О! Кажется, процесс пошёл.       – Пос-здравляю…              

***

      Когда Марии исполнилось пятнадцать лет, Лоуренс, который тогда уже возглавлял одно из ведущих направлений исследований в Бюргенверте, уговорил её поступить в университет. Мария согласилась, не прекращая, впрочем, и тренировок в мастерской.       Исследования подземных городов птумеру тем временем продолжались, учёные забирались всё глубже, ловушки и чудовища на нижних слоях подземелий становились всё опаснее. После нескольких трагических случаев ректор Виллем распорядился, чтобы каждую из экспедиций в обязательном порядке сопровождал вооружённый отряд, и обратился к Герману за помощью в обучении Охотников.       При Бюргенверте была создана своя мастерская, но Герман отказался перебираться туда, так как не хотел оставлять без присмотра город. Новую мастерскую и отряд, прозванный Расхитителями Гробниц, возглавил один из первых Охотников – ученик Германа Олек.       Мария, как студентка, а после – штатный исследователь Бюргенверта, фактически принадлежала к обеим мастерским. Она присоединялась к отряду Германа, если планировались масштабные облавы, и при необходимости спускалась в птумерианские подземелья вместе с Расхитителями Гробниц. Часто она водила в катакомбы новичков, обучая их ориентироваться там и пользоваться охотничьими колоколами, по резонансу которых Охотники находили друг друга в лабиринтах. Показывала, как справляться со всеми видами ловушек и чудовищ, с которыми когда-то сталкивалась сама, учила обращению с новым оружием и инструментами для Охоты.       Так с ней познакомился Людвиг – прибывший издалека юноша, мечтавший исследовать подземелья и истреблять чудовищ…              

***

      – Она была мне… Очень дорога.       – Знаю.       – Ты только не думай… Такого чего-то. Мы были… Просто друзья.       – И это я знаю, Тору.       – Она была такой доброй… Рядом с ней было… Просто тепло. И почему она…       – Тору, ты прости меня, конечно… но я тебе сейчас в морду дам.       – Тоже мне напугал… да я бы сам себе в морду дал… Ох, Брадор… ну почему же люди такие дураки…       – Тут не поспоришь…       – Дай ещё бутылку.              

***

      Через несколько лет группа Лоуренса совершила судьбоносное открытие: в глубинах Великого Исза наконец была обнаружена живая Великая – Ибраитас. Странным образом эта победа, вместо того чтобы привнести существенный прогресс во все направления исследований университета, привела к тому, что разногласия между учёными стали ещё острее. Лоуренс мечтал создать на основе крови Великого лекарство от всех человеческих недугов, у Миколаша и самого Виллема были совершенно иные цели, больше связанные с личной выгодой, если можно так выразиться: они искали возможности причаститься мудрости Великих и сравняться с ними в могуществе для безграничного познания тайн Космоса, и каждый шёл собственным, странным и жутким путём.       Ситуацию усугубило предательство одного из учёных – тайного агента Кейнхёрста, который выкрал образец уникальной крови и передал королеве Аннализе. Всё это привело к окончательному расколу: Лоуренс, а за ним и Миколаш покинули Бюргенверт. Первый, как и планировал, основал в Ярнаме лечебницу, где больных исцеляли препаратами на основе Древней Крови, а второй обосновался в собственном исследовательском центре – школе Менсиса в деревне Яаар'гул.       После первых месяцев проведения массовых кровослужений число чудовищ на улицах Ярнама подозрительным образом возросло. Лоуренс и его сторонники сделали верные выводы достаточно быстро… Но всё же надеялись успеть завершить исследования и получить чистый препарат без столь ужасных побочных эффектов до того, как нелицеприятная правда о свойствах Древней Крови станет широко известна. Для этого Церкви требовались Охотники – те, кто тайно устранял бы последствия кровослужений в случаях, если что-то пошло не так.       Чудовищ становилось всё больше, и Лоуренс обратился за помощью к Герману, предложив ему возглавить новую мастерскую – по сути уже скорее небольшую армию, чем отряд Охотников. Герман резко отказался, заявив, что Охотники, по его мнению, не должны превращаться в обычных убийц, а роль новой мастерской при Церкви выглядит в его глазах именно так. Мария поддержала учителя, оставшись в Бюргенверте и при старой мастерской.       Печально известная экспедиция в Рыбацкую деревню фактически уничтожила Бюргенверт. Герман ушёл в отставку и почти перестал общаться с кем бы то ни было; Мария покинула мастерскую и поступила сестрой милосердия в клинику-лабораторию Белой Церкви. Виллем свернул исследования птумерианских подземелий и погрузился в непонятные эксперименты по «усовершенствованию связи глаз с мозгом», что бы это ни означало. Чем занимался Миколаш, можно было только предполагать.       А Лоуренс продолжал проводить кровослужения, исследовать Древнюю Кровь и искать безупречное лекарство от всех болезней…       И новая мастерская пополнялась Охотниками – чужеземцами, прибывающими в Ярнам в поисках исцеления, и местными жителями, мечтающими очистить родной город от скверны.       А потом умерла Мария.       Покончила с собой в годовщину событий в Рыбацкой деревне.       Герман после этого исчез. Многие думали, что он последовал за приёмной дочерью. Но первый Охотник через некоторое время объявился вновь, хотя с тех пор почти не покидал старую мастерскую – свой единственный дом. И те, кто достаточно хорошо знал его, понимали: ему просто пришлось очень долго выбираться из-под обломков рухнувшего мира. И потом долго строить из этих обломков новый – уродливый, непрочный, безрадостный. И заставлять себя учиться жить в нём. И заставлять себя жить…       …И всё чаще, напрочь игнорируя все циклы, все законы движения небесных тел, над Ярнамом всходила красная Луна.       Однажды начав Охоту, её уже не остановить…              

***

      – Так ты не вернёшься?       – В мастерскую? Вернусь. Если не сдохну вот прямо здесь. А куда мне деваться, как не в мастерскую, сам подумай…       – Ну… Уехать?       – Из Ярнама? Издеваешься? Из Ярнама можно уехать только в кошмар.       – Мы и так в кошмаре, Брадор…       – Нет ещё. Нет, Тору. Бывает и хуже…       – А я вот не хочу возвращаться. Я видел… Это ужасно, такого просто не должно быть! Ты знаешь, я ведь приехал искать брата. Он в прошлом году заболел… Отец отправил его в Ярнам. Я ещё тогда сомневался – я же слышал, что отсюда никто никогда не возвращался, но брат сказал – какая разница, хуже всё равно уже не будет... А выходит, что… Прошло полгода, я приехал и начал расспрашивать. Мне сказали, что его убило чудовище. А вот теперь я думаю – а что если… Страшно. Мне страшно, Брадор. Я так не могу…       – Может… Может быть и такое, Тору. Зверь есть в каждом из нас.       – Ужасно… Хуже не будет? Да есть же разница, умереть человеком или!.. Зверь… Эта тьма… Тьма внутри, Брадор! Я её чувствую, я её вижу! Это ужасно, я больше не выдержу… Люди… Превращаются в зверей. Или они и есть звери? Вот ты смотришь на человека – ты его хорошо знаешь, он выглядит как человек, но он уже чудовище. Но ты этого не поймёшь, пока… Пока он не вцепится тебе в глотку.       – Все мы, Охотники – мерзкие твари, все мы…       Звон бьющегося стекла.       – Брадор, ты чего?..       – Тьма… Тьма внутри… Да будь всё проклято, почему?.. Почему Рита? Почему не я?!       – А ты бы предпочёл, чтобы это ей пришлось убить тебя? Ты пожелал бы ей такого?..       – Заткнись… Заткнись!              

***

      Взрыв, отрезавший Старый Ярнам от нового города, словно бы расколол надвое память и сознание Брадора. Позднее он только этим мог объяснить сам себе то, что не бросился тогда с оружием на Людвига, не попытался убить его – или умереть от его сияющего клинка.        В оставшемся за взорванным мостом пылающем кошмаре словно бы сгорело, обратилось в невесомый пепел его собственное горе. Невыносимая тяжесть вины за ужасную гибель сотен людей – по их вине, по вине Охотников-защитников! – заслонила боль от той единственной потери, как обширный ожог заставляет забыть о боли от резаной раны.       Не очень-то осознавая, что он делает, Брадор дошёл вместе со всеми до мастерской, помог разложить по местам оружие и снаряжение и подготовить к погребению тела погибших товарищей, которые удалось унести. Риты среди них не оказалось… Охотника, который нёс её, догнали и разорвали ликантропы.       «Ещё одна пустая могила…»       А потом вдруг навалилась такая усталость, что Брадор просто сполз спиной по стене и провалился то ли в сон, то ли в беспамятство.       Очнулся он от того, что кто-то крепко взял его за плечо, и незнакомый женский голос произнёс:       – Пойдём-ка.       Открыв глаза, Брадор увидел перед самым лицом большой птичий клюв и сначала решил, что так и не вырвался из кошмарного сна. Но странное создание в плаще из чёрных перьев снова встряхнуло его за плечо, и низкий хрипловатый голос повторил:       – Пойдём.       – Куда? Вы кто? – безразлично спросил Охотник.       – Я – Эйлин. А тебе нужно убираться отсюда, да побыстрее. Ну же, вставай, – и женщина потянула Брадора за руку. Говорила она с заметным акцентом, причём с совершенно незнакомым. – Пока ты тут чего-нибудь не натворил.       – Да, это я могу, – согласился Брадор, поднимаясь на ноги. – Так всё-таки – куда вы меня тащите?       – Недалеко, – буркнула Эйлин. – Мог бы и сам догадаться.       – Ну… Может, и догадался. Идёмте.       Догадка Брадора оказалась верна, и через четверть часа он и его спутница-конвоир уже поднимались по ступеням старой мастерской. Дверь была заперта, но женщина в плаще из перьев извлекла из кармана ключ, открыла замок и подтолкнула Брадора вперёд.       – Герман неважно себя чувствует, – сказала она. – Уже давно дальше сада не выходит. Вот и попросил меня… Доставить тебя сюда.       – А зачем? – удивился Брадор… И задохнулся догадкой, как облаком пепла.              

***

      – На самом деле мастерская сейчас похожа на руины. Сколько наших погибло – ты и сам знаешь. И с Людвигом… что-то сильно неладно.       – Догадываюсь… Надеюсь, Саймон за ним присматривает.       – Саймон… Саймон – герой. Мы вот с тобой тут… Прячемся. А он… Выходит на Охоту. Каждый день.       – Ох, Саймон… Я ему обязан. Больше, чем жизнью... А как там Лоуренс?       – Я не знаю, я же не как вы, не высопоко… Высококо… Тьфу! Я в такие круги не вхож. Откуда мне знать, как там Первый Викарий?       – Да… Надо выбираться. А то они без меня там натворят дел.       – Да, надо… Слушай, Брадор… А где… Где ты ей…       – Здесь. В саду. Герман разрешил.       – Понял… Спасибо.              

***

      – Можешь установить памятник в саду, – сказал Брадору старый учитель. – Я знаю, ты бы хотел поставить его… в другом месте, но, сам понимаешь, доступа туда долго ещё не будет. Так что, если хочешь…       – Спасибо, мастер Герман. – Брадор сидел на скамейке возле камина, сгорбившись, поставив локти на колени и закрыв лицо руками. До сих пор он чувствовал себя будто бы закоченевшим, замороженным до потери чувствительности. А здесь начал понемногу оттаивать, и это было ужасно больно.       – Не за что благодарить. Завтра займёмся этим. А пока… Можешь переночевать наверху. Там есть всё, что тебе может сейчас понадобиться.       – Спасибо, – голос Брадора дрогнул. – Спасибо вам за всё. И вам, мастер Эйлин. – Он уже знал, кто эта немолодая смуглая женщина со смоляными волосами, в которых изморозью сверкала седина.       «Мы с тобой делаем схожую работу, – сказала она Брадору. – Только моя задача – не дать душе Охотника после смерти провалиться в вечный кошмар. А твоя – не дать своей реальности стать кошмаром. Потому что, если у тебя не получится, я приду за тобой».       Охотник на Охотников…       На опьянённых кровью Охотников…       Да, она точно понимает, каково сейчас Брадору.       А Герман?..       Герман, естественно, понимает тоже. Как никто другой.       Вот почему он попросил Эйлин привести Брадора в старую мастерскую.       Здесь точно знают, как обращаться с его болью.              Поднявшись в мансарду и закрыв за собой тяжёлый люк, Брадор сначала опустился на краешек жёсткой кровати и долго сидел, не двигаясь и ни о чём не думая. Потом поднялся и взял из-под стола первую бутылку.              

***

      Земля содрогнулась, ударила в ноги, словно стараясь сбросить с себя недостойных ходить по ней Охотников. На таком расстоянии взрывная волна не сбила с ног, но горячий ветер с силой толкнул в спину: «Уходите прочь!». Саймон успел зажать уши, но это не помогло: голова будто заполнилась водой, и все звуки утонули в противном звоне. Огромное облако дыма и пыли затянуло небо и скрыло Луну, а когда поднявшийся ветер наконец рассеял его, оцепеневшие Охотники увидели первые лучи рассвета.       Взрыв, отрезавший Старый Ярнам от нового города, словно бы расколол надвое жизнь Саймона. Вместе с массивным старинным мостом рухнули в пропасть все остатки понимания логики происходящего. Все цели и средства для их достижения, все надежды – ещё теплящиеся, умирающие и даже давно уже мёртвые, но бережно хранимые в памяти как угли для будущих костров… Ничего не осталось. Как двигаться вперёд, если под ногами пустота?       Страшнее всего оказалась утрата веры в людей. Не доверия, нет – Саймон не был наивным и к вопросам доверия всегда относился с известной осторожностью, держа в уме оговорку об обстоятельствах, которые могут вынудить любого человека поступить вразрез со своими, казалось бы, незыблемыми убеждениями. Твёрдость духа в нём до сих пор поддерживала вера в то, что люди, окружающие его, – именно те, кого он видит перед собой, кого он знает настолько, насколько один человек может знать другого. Он принимал их такими, какими они были – гордого и амбициозного Людвига, ранимого в своём научном тщеславии Лоуренса, эгоистичного и заносчивого Брадора. Он понимал их мотивы… И мог предвидеть, чего от них можно ожидать.       И, соизмеряя их поступки со своими представлениями о морали, таким образом он мог оценивать сам себя.       А теперь его мир, прочно державшийся на взаимодействии с мирами других людей, с багровыми вспышками и оглушительным грохотом, в клубах дыма и пыли рухнул на дно глубокого провала, отделяющего старый город от новых кварталов. Но попытка похоронить прошлое под пеплом и руинами, сжечь его дотла изначально обречена на неудачу: призраки не горят…              Молчаливая упорядоченная суета в мастерской после возвращения отвлекала от тяжёлых мыслей хотя бы до тех пор, пока всё оружие и припасы не были разложены по местам, а все тела товарищей не подготовлены к погребению. И только после, стоя посреди мастерской и растерянно озираясь по сторонам, Саймон осознал, что совершенно не представляет, как жить дальше. В буквальном смысле: куда идти, чем заниматься, ради чего просто сделать сейчас первый шаг с этого места.       Он обошёл все этажи мастерской. Брадор куда-то исчез. Людвига тоже нигде не было. Уцелевшие Охотники собирались в Хемвик.       Саймон на кладбище не поехал – ещё со времён отряда Расхитителей Гробниц память о погибших товарищах у него не была привязана к месту, где лежали их тела. «У Охотников, что погибают в катакомбах, нет могил», – говорила леди Мария. И сажала цветы в саду мастерской.       Следовало бы отправиться домой и хоть немного отдохнуть – Саймона шатало от усталости, головокружения и голода, – но вместо этого, подгоняемый каким-то неясным предчувствием, наблюдатель отправился в резиденцию Церкви.       Он хотел, как обычно, зайти в кабинет Лоуренса, но секретарь Викария вдруг пулей вылетел из-за своего стола и преградил Саймону путь со словами «Его святейшество распорядился никого не пускать». Слово «никого» церковник произнёс с такой интонацией, что сразу стало понятно – этот «никто», которого в первую очередь касается приказ Первого Викария, как раз сейчас и стоит перед секретарём.       Саймон молча развернулся и покинул приёмную.       Вот, значит, как…       Кабинет Людвига ожидаемо оказался заперт. Саймон постучал, прислушался – то ли за дверью никого, то ли Людвиг так же, как Лоуренс, не желает никого видеть и укрылся здесь? Ничего не услышал – опять же ожидаемо. Расспросил обитателей этого крыла здания – главу мастерской никто сегодня не видел.       Чутьё подсказывало, что пытаться разыскать Брадора сейчас тем более бессмысленно.       И что же делать?              «Для начала отдохнуть», – сказал сам себе Саймон. Дождаться, пока окончательно пройдут последствия лёгкой контузии. Выспаться. Дать себе время.       Да и Людвигу, и Лоуренсу тоже.       Наблюдатель побрёл домой, уже не пытаясь гнать из головы отдающие тоскливой безнадёжностью мысли.       Кто из них двоих отдал тот приказ? Когда Саймон зашёл к Лоуренсу перед началом Охоты, тот сказал: «Надо вывести тех, кто остался». Неужели он позже мог сказать Людвигу совсем другое?       А сам Людвиг, которого все ярнамиты почитали как отважного защитника простых людей перед лицом ужасов Охоты? Людвиг, который во время первой вылазки едва не погиб, как рассказали его спутники, именно пытаясь спасти уцелевших горожан – семью с грудным ребёнком, – которых десяток ликантропов загнал на чердак их дома, под самую крышу, отрезав все пути к спасению? Предводитель Охотников сражался с пятью или шестью тварями одновременно, отвлекая тех от забившихся в угол людей. Отбросив бесполезное ружьё – пули давно закончились, – он дрался одним лишь мечом в полной темноте, на узких балках, и в конце концов, получив множество ран, свалился вниз, где его и нашли среди обломков товарищи – и посчитали мёртвым. Семью удалось спасти… Только лишь для того, чтобы несколькими часами позже предать очищающему пламени?..       Это не укладывалось у Саймона в голове.       Мир сошёл с ума. Конечно, мир давно уже сошёл с ума, но случившееся казалось противоестественным даже для уже привычной вывернутой логики кошмара.       Кстати о кошмарах…       «Ох, Брадор… куда же ты запропастился, проклятый пьяница?..»       Вот и первая цель. Окончательно прийти в себя, выспаться – и разыскать церковного убийцу, прячущегося где-то от своих кошмаров – или же внутри своих кошмаров.              Куда подевался Брадор, удалось выяснить довольно быстро. Что ж… Неудивительно, что Герман забрал его к себе. Теперь надо подождать какое-то время, и Охотник-убийца залижет раны и вернётся в мастерскую. В этом Саймон почему-то был уверен.       А вот что творится с Людвигом, оставалось непонятным.       В мастерской он не появлялся, в Церкви – тоже. Поскольку как такового дома в городе у него не было, Саймон даже предположить не мог, где сейчас скрывается капитан отряда Охотников. Он навёл справки в лечебнице Йозефки – безрезультатно. К тому же выяснилось, что Людвиг пропустил назначенное время трансфузии.       С ночи Старого Ярнама прошло пять дней. Саймон сутками бродил по городу. Смотрел, слушал. Искал. И то, что он видел на улицах, ещё усиливало ощущение, что наблюдатель наяву провалился в кошмар.       Пожар в Старом Ярнаме полыхал несколько дней. В городе нечем было дышать от сажи, солнца днём было не увидеть. Горожане первые пару дней пребывали в шоке. А потом пожаром не менее яростным на улицах Нового города полыхнула ненависть.       Слух о том, что обожаемый герой Людвиг отдал приказ заживо сжечь вместе с чудовищами сотни невинных людей, а потом трусливо спрятался в какую-то нору, молниеносно распространился по городу. Ярнамиты оплакивали родственников и знакомых, живших в Старом городе, и призывали столь же мучительную смерть на головы Охотников, которые клялись защищать людей, а сами?..       Закономерным итогом стало то, что теперь Охотникам стало опасно показываться на улицах. Горожане быстро организовали что-то вроде народного ополчения и с факелами, вилами, топорами и всем, что попадалось под руку, патрулировали улицы, выискивая чудовищ – и Охотников. Вся боль и весь ужас пережитой Ночи Охоты обрушились на тех, кто должен был защищать покой ярнамитов – и не справился с этим.       В мастерскую приходили жуткие вести. Нескольких Охотников изловили, навалившись толпой, привязали к столбам с перекладинами и сожгли, как обычно поступали с ликантропами. На лечебницу Йозефки совершили несколько нападений, расколотили окна на первом этаже и жестоко избили нескольких врачей, попытавшихся выйти к толпе и упросить не шуметь и не пугать пациентов. В Соборном округе сохранялся относительный порядок – исключительно потому, что там улицы патрулировали церковные воины с заряженными тайной силой фонарями и косами, которые убивали на месте любого.       Город окончательно сошёл с ума…       Саймон, неузнаваемый в своих нищенских отрепьях, ходил по улицам и жалел, что рассудок до сих пор не покинул его самого.       Пару раз в день наблюдатель заходил в резиденцию Церкви… Но Лоуренса то не было на месте, то он проводил какие-то совещания с высокопоставленными членами Хора. Саймон оставлял донесения у секретаря и уходил. Наблюдать дальше.       Людвиг не появлялся, Брадор – тоже. Саймон несколько раз порывался всё-таки зайти в старую мастерскую, но каждый раз останавливался: во-первых, он не очень-то хорошо был знаком с Германом, поэтому вполне мог ожидать, что в данных обстоятельствах старый Охотник его и на порог не пустит; во-вторых, если Брадор не объявляется сам, значит, он ещё не готов, и нужно уважать его желание побыть в одиночестве.       Но в конце концов случилось то, после чего выбора не осталось.       Придя в очередной раз в резиденцию Церкви, Саймон мимолётно удивился, не обнаружив в приёмной Лоуренса секретаря. Впрочем, время было позднее, и тот мог просто уйти отдыхать…       Наблюдатель подошёл к знакомой двери и взялся за ручку. Вдруг ледяным сквозняком налетело тоскливое предчувствие беды. Саймон толкнул дверь и вошёл.       В кабинете было темно. Ни одной свечи не горело, тяжёлые занавеси на окнах были плотно задвинуты. Если бы не зрение, обострённое Древней Кровью, Саймон не разглядел бы хозяина кабинета, скорчившегося в кресле в углу.       – Лоуренс? – ледяной сквозняк превратился в обжигающий космический холод.       Всё-таки немного света сюда проникало каким-то непостижимым образом, иначе…       Откуда тень?       Чёрный силуэт на почти чёрном фоне стены…       Странный силуэт. Что с ним не так?       – Уходи, Саймон, – раздался глухой голос Первого Викария. – Уйди, пожалуйста. Хоть ненадолго. Я ещё не готов.       Тень на стене качнулась – уродливая рогатая тень…