12
23 сентября 2020 г. в 19:46
***
Как же больно... Это чувство, что всё уже случилось, и ничего уже нельзя изменить. Как немеют пальцы, слабеют ноги, нарастает в ушах отвратительный звон... Как от потери крови. Но эту рану не исцелить чудодейственной инъекцией. Как же холодно... Он часто думал, как это будет. Знал ведь, что оно неминуемо случится. Пытался подготовить себя к страшному известию. Представлял, что увидит, что при этом почувствует и что станет делать. Намеренно вызывал в воображении самые страшные картины безумия, жутких и отвратительных трансформаций. Жестокую схватку – не на жизнь, а на смерть – не с другом, а с чудовищем. Какой же всё это теперь казалось бессмыслицей... Страшнее всего – вот эта тишина. И едва различимое рваное дыхание, в котором скрыты стоны. – Давно это началось? – спросил Саймон и шагнул ближе. Эта короткая фраза, сказанная спокойным тоном, и один короткий шаг оказались самыми тяжёлыми и сложными поступками в его жизни. – Сутки назад, – ответил Лоуренс. Голос его не изменился, только дрожал едва заметно. – Пока процесс идёт медленно. Один препарат... Похоже, он работает. Ты пришёл убить меня? – Нет, я тут не за этим, – Саймон продолжал говорить спокойно, и на это уходили все силы. Казалось, за рёбрами замерзала вода, и лёд, расширяясь, давил изнутри, угрожая разорвать грудную клетку. – Откуда я мог знать, что... Я просто хотел с тобой поговорить. Ты ведь читал мои записки? – Да, – выдохнул с болью Лоуренс. – Читал. Все до единой. Думаю, это и спровоцировало... Приступ. Мы совещались с коллегами... Думали, что же делать. Но я знал... Знаю. Уже ничего не сделаешь. Церкви Исцеления пришёл конец. – Да плевать на Церковь! – вырвалось у Саймона. Рогатая тень качнулась. – А мне вот не плевать. Я бы умер без страха и сожалений, если бы моя работа была завершена. А теперь... Никто из них и понятия не имеет, в каком направлении двигаться! Все мои исследования, все наши усилия... «Все эти жертвы», – подумалось Саймону. Но вслух он этого, конечно, не произнёс. Лоуренс судорожно вздохнул. – Страшно... Как же мне страшно, Саймон... Я часто пытался представить, как оно будет, что я почувствую, что стану делать... Готовился. А теперь понимаю – подготовиться к такому невозможно. Вот я сижу перед тобой, мы беседуем... А на самом деле меня уже нет! – Снова несколько судорожных вздохов, похожих на рыдания. – С тех пор как я заметил... Саймон, прошли всего сутки, а мне кажется, будто бы не меньше месяца... Я постоянно мысленно повторяю: «Я, Лоуренс, должен убить себя прежде, чем перестану себя контролировать». А как я замечу, что я себя уже не контролирую?.. Я не хочу кому-то навредить. Я не хочу, чтобы кому-то пришлось... Драться со мной. Саймон сделал ещё шаг вперёд и сел на пол перед креслом Викария. Или же просто упал. Ноги не держали. – Я все эти сутки работаю, – продолжил Лоуренс. – Записываю свои ощущения. Применяю разные препараты и слежу за эффектом. Теперь я все препараты осмелился проверить на себе! – у него вырвался горький смешок. – Побочных эффектов можно уже не бояться... Ох, как же мне страшно... Саймон нащупал в темноте и сжал кисть Лоуренса, вцепившуюся в подлокотник кресла. И с трудом сдержался, чтобы не отдёрнуть руку. Пальцы Викария удлинились, суставы выпирали уродливыми узлами... – Тебе не сложно держать перо? – спросил наблюдатель. Вроде бы голос не дрогнул. – Я мог бы записывать под твою диктовку. – Пока вторая рука не затронута, – Лоуренс положил поверх руки Саймона свою – нормальную, человеческую. – Спасибо. Я знаю, что мог бы на тебя рассчитывать и в этом. Я хочу закончить записи. Мне нужно ещё... Часов двенадцать. Думаю, успею. Всё равно я не сплю... Боюсь уснуть, а проснуться уже... Ты ведь придёшь потом? – Конечно. – Саймон вынужден был закусить губу, чтобы не дать вырваться вздоху, больше похожему на рыдание. – Можешь на меня рассчитывать. – А вот интересно, – невесело усмехнулся Викарий, – не явится ли за это время по мою душу сам церковный убийца? Я давно его не видел. Мне сказали, он уцелел в Старом Ярнаме. И рассказали, что ему пришлось... Не знаешь, где он? – Залечивает раны без помощи крови, – коротко пояснил Саймон. – Понимаю... Что ж, значит, вряд ли я ещё увижусь с ним. Передай ему... А впрочем, я лучше напишу письмо. Передашь? – Обязательно. Сделаю всё, что скажешь. – Спасибо, Саймон... Спасибо, друг. Ты же знаешь, что твоя дружба всё это время значила для меня? Я просто выразить не могу... Я здесь всегда был один, – Лоуренс повёл головой, оглядывая кабинет. – Один на вершине, понимаешь? Тут холодно. – Понимаю, – Саймон поднялся на ноги и обнял друга, задохнувшись от ужаса, когда уродливые выросты на голове Лоуренса упёрлись в грудь. Викарий коротко обнял его в ответ и мягко отстранил. – Не надо, Саймон, я же понимаю, что ты сейчас почувствовал, – горько усмехнулся он. – Уродство, искажение... Как в кошмарах, когда знакомые предметы вдруг тошнотворно меняют форму. – Как в кошмарах, – повторил Саймон, отступая на шаг. – Вот мы и в кошмаре, и теперь всё всегда будет таким. Пора привыкать... – А сейчас… иди, пожалуйста, – попросил Лоуренс. – Я хочу поработать. Пока и вправду не начались проблемы с письмом, – он поднёс правую руку к лицу. – Приходи через двенадцать часов... Или чуть раньше. Хорошо? – Хорошо, – Саймон медленно пошёл к выходу, но у двери остановился и обернулся. – А ты не знаешь, где Людвиг? Не могу его найти. – Не знаю. Я посылал людей искать его – без толку. Надеюсь, с ним всё в порядке... – Я тоже надеюсь, – солгал Саймон. – Слушай, Лоуренс, – поколебавшись, он всё же решился задать мучивший его вопрос. – Это ты отдал ему приказ сжечь город? – Н-нет, – проговорил Викарий сквозь стиснутые зубы. – Не отдавал я такого приказа. Я сказал: «Действуй по обстановке». Видимо, иначе было нельзя... – Да, конечно, – сказал Саймон и вышел из кабинета, сдерживаясь, чтобы не бежать.***
Всю ночь Саймон метался по городу, пытаясь найти хоть какие-то зацепки, малейшие намёки на то, где скрывается Людвиг. Ничего… Под утро уже падающий с ног от усталости наблюдатель проверил все известные квартиры Брадора, хозяина ни в одной не нашёл и без сил свалился в последней из комнатушек – поспать хоть час-полтора. Поднялся перед рассветом с ощущением, что лучше бы и не пытался отдыхать, и отправился в Соборный округ. В старой мастерской, несмотря на ранний час, горел свет. Саймон постучал, стараясь унять дрожь. На улице было холодно, к голым ветвям деревьев липли клочки стылого тумана, и у наблюдателя, одетого в ветхие лохмотья, зуб на зуб не попадал от озноба – и от жгучего беспокойства. Дверь резко распахнулась, и Саймон отпрянул. В проёме стояла Эйлин Ворона, и по выражению её лица Саймон понял, что она ожидала увидеть кого-то совсем другого. – Ох, это ты, – выдохнула она. – Ты за Брадором пришёл? Входи. – Она отступила в глубь мастерской, впуская Саймона в пахнущее оружейным маслом и смолистыми дровами тепло. – Я подумала – Герман вернулся, но разве он стал бы стучать? Дура старая… – она бессильно опустилась на скамью у камина и указала гостю на вторую напротив. – А Брадор ушёл вместе с Германом. Ты ведь уже знаешь, что случилось ночью? Саймон молча вопросительно глянул на старую Охотницу. Молча – потому что понимал: любой звук выдаст охватившую его панику. Брадор и Герман отправились на Охоту за Лоуренсом?.. – Не знаешь? – Эйлин нахмурилась, потом сочувственно качнула головой. – А ты ведь с ним дружил, если я не ошибаюсь… Крепись, у меня для тебя плохие вести. Наш Людвиг сошёл с ума. После Старого Ярнама он куда-то пропал на несколько дней, а потом вернулся… И сам как пожар по городу прошёл. Много народу перебил, и даже нескольких своих ребят, с которыми на улице столкнулся. Перед рассветом Охотники прибежали Германа позвать – может, уговорит утихомириться и сдаться. Скрутить не получилось – близко не подойти, а убить с расстояния не смогли – рука на командира не поднялась… – Где они? – Саймон вскочил на ноги. В голове снова противно зазвенело, наблюдатель покачнулся и едва не рухнул в камин. – Эй, да ты что, парень? Не дёргайся так. – Эйлин едва успела подхватить его. – Я смотрю – ты чуть жив, куда рванул? Думаешь, ты чем-то там поможешь? – Она вдруг скривилась, как от боли, и провела рукой по лицу. – Бедняги вы, бедняги… Брадор и так еле-еле оклемался, а тут ещё это… Видел бы ты его… Да... – Она сгорбилась и обхватила себя руками. – Всё рушится, парень. Всё заканчивается. И мы сами тоже скоро закончимся, я так думаю. Всё уже, всё. Охота окончена, и Ярнаму конец. Немного не то, на что вы, церковники, рассчитывали, верно? Саймон перестал дышать и прикрыл глаза. Голос старой Охотницы тонул в шуме крови и звоне в ушах, накатывал, как прибой на пустынный берег, повисал тяжёлыми алыми каплями в воздухе, звенел лиловым туманом безумия. «Да будут прокляты изверги истинные…» – Так где они? – произнёс он онемевшими губами – и сам себя не услышал. – В Новом городе, где-то возле часовни Идона, – ответила Эйлин и сжала руками виски. – Я хотела идти с ними, но Герман сказал, что Людвиг меня испугается – мол, Охотница на Охотников за ним пришла… Взбесится ещё сильнее. Можно подумать, появление там Брадора не так же на него подействует… – Спасибо, – и Саймон выбежал в стылое утро, оставив старую Охотницу у гаснущего камина в умирающей мастерской. Всю ночь улицы полнились криками, рычанием, выстрелами, темноту разгоняли костры и факелы. А сейчас, на рассвете, город опустел и затих, уставший и обессиленный. Туман заглушал отдалённые одинокие голоса и размывал пятна света от догорающих костров. Вблизи часовни Идона было так же тихо и пустынно, как и в остальном городе, и Саймон растерянно остановился на перекрёстке, вслушиваясь и всматриваясь: где их искать, куда бежать? И вокруг, и внутри – одинаково пусто и холодно, будто Ярнам умер, во всём городе никого не осталось, и теперь Саймону придётся до скончания веков в одиночестве скитаться по этим залитым туманом улицам… Тишина давила своей противоестественностью. Как понять – явь это или уже сон? Призрачный город, покинутый даже призраками… Тук… Тук… Тук… Из глубины мёртвой молочной реки, в которую превратилась извилистая улочка, донеслось равномерное глухое постукивание. Будто падали тяжёлые капли. Для обострённого слуха и напряжённых нервов эти звуки, приглушённые плотным туманом, звучали как выстрелы. «Кто здесь?» Стук постепенно приближался, но Саймон по-прежнему ничего не видел. Неслышно отступив под прикрытие арки ближайшего дома, он стал ждать, держа меч наготове. Туманная пелена неохотно расступилась, являя медленно движущийся силуэт в длиннополом плаще и охотничьей шляпе. Саймон сильнее стиснул рукоять оружия, вгляделся… И, задохнувшись туманом, качнулся вперёд из своего укрытия. По улице медленно шёл Герман. Протез и две трости негромко постукивали по брусчатке. Заметив наблюдателя, первый Охотник коротко кивнул, не замедляя шага. – Здравствуй, Саймон, – сказал он. – Я ждал тебя раньше. А теперь… всё кончено. Людвига забрали. К вам. Ищи его в вашей клинике. – Забрали? – выдохнул Саймон. – Живым?.. – Да, он сдался. – Герман поравнялся с Саймоном, остановился и тяжело опёрся на трости. – У него началась трансформация. Жуткая, скажу тебе честно. Но он ещё в своём уме – хотя бы частично. Если хочешь… Можешь успеть попрощаться. – А где Брадор? – Саймон вгляделся в туман за спиной Германа. – Он уехал с Людвигом? – Нет. Насколько я понял, Брадор отправился в Главный собор. – В собор?.. – Саймон похолодел. Куда бежать? Куда нужно успеть раньше? Людвиг сойдёт с ума, или его замучают опытами коллеги Саймона. Лоуренс окончательно обратится, и его убьёт (или не убьёт) Брадор… – Иди сперва в клинику, – тихо сказал первый Охотник. – Брадор… В порядке. Он присмотрит за Лоуренсом. Саймон уставился на Германа с восхищением и ужасом. Откуда старый малоподвижный человек, почти не покидающий мастерскую, настолько хорошо знает, что творится в городе? В самых укромных, тайных уголках… – Почему Людвиг приказал сжечь Старый Ярнам? – вырвалось у него. Раз уж Герман знает всё… – «Красная луна висит низко, а чудовища правят улицами. Разве у нас нет другого выбора, кроме как сжечь все дотла?» – глухо произнёс Герман. – Людвиг нацарапал это на обугленных досках в одном из домов в Старом городе. Он не хотел этого делать, Саймон. Не думай о нём плохо. Есть некие силы… – Герман сухо кашлянул и бросил быстрый взгляд на небо, затянутое молочной пеленой тумана. – С ними человеческому рассудку не совладать. К сожалению, Людвиг долгое время принимал своего хозяина за друга и советчика, а цепи, сковавшие и подчинившие его волю, – за путеводные нити. Он – один из самых отважных и благородных Охотников из всех, кого я знал. И Мария… очень его ценила. Передай ему это, пожалуйста. Если успеешь с ним повидаться до того, как… – Спасибо, мастер Герман, – и Саймон снова бросился бежать. Как врачу-исследователю Белой Церкви, Саймону всегда был открыт доступ в клинику-лабораторию. Но до сегодняшнего дня он ни разу не заходил туда и уже готов был к тому, что его задержат на входе, начнут задавать вопросы, потребуют предъявить новое разрешение Викария… Однако церковники, которые, несмотря на ранний час, уже заполнили коридоры исследовательского центра, не обращали на Саймона ни малейшего внимания. Они с напряжёнными и испуганными лицами спешили куда-то, на ходу перебрасываясь тихими репликами, переносили круглые ёмкости для стерилизации инструментов и какие-то ящики и сосуды. Заметив среди беспорядочного мельтешения знакомое лицо, Саймон рванулся вперёд, едва на сбив с ног нескольких врачей, тащивших коробки со флаконами. – Агнета! – высокая женщина с бледным усталым лицом обернулась и уставилась на Саймона как на призрака. – Ты… – выдохнула она и прижала к себе коробку, будто защищаясь. – Что ты здесь делаешь? Ты ведь никогда… – Где Людвиг? – тихо спросил Саймон, шагнув почти вплотную к старой знакомой – бывшей сестре из лазарета Бюргенверта, той самой, что когда-то ассистировала при его первой трансфузии. Агнета побледнела и отступила на шаг. – Он сам согласился стать участником эксперимента! – сдавленно выкрикнула она. – Добровольно! Саймон! Ты... Не смей вмешиваться!.. – Участником эксперимента, значит, – недобро усмехнулся наблюдатель, делая ещё шаг вперёд. – А я думал – это у нас называется «подопытный»… – Не смей вмешиваться! – повторила Агнета. – Викарий будет недоволен… – и резко вдохнула со всхлипом, видимо, прочитав в исказившей лицо Саймона усмешке то, что он не собирался произносить вслух. – Так где Людвиг? – повторил наблюдатель, улыбнувшись ещё шире, и улыбка эта возымела нужное действие. Агнета дёрнулась, как от удара электричеством, пробормотала: «Камера в подвале», развернулась и бросилась бежать. Из коробки, которую она прижимала к себе, вылетело несколько флаконов, раздался звон, и на плитах пола выброшенными на берег медузами расплылись алые кляксы. Саймона впервые в жизни замутило от вида крови. На входе в подвал с камерами его попытались задержать. Белолицый церковный служитель с боевой тростью молча заступил дорогу, но, похоже, не ожидал, что придётся в самом деле пускать оружие в ход, и не успел даже дёрнуться, когда Саймон, не замедляясь, воткнул ему в горло меч. «Одним убийством больше, одним меньше…» Прячась в тенях дверных проёмов, ведущих в камеры, Саймон осторожно продвигался вперёд. Коридор освещали несколько факелов на стенах, а вот за решётками было совершенно темно, и наблюдатель мог только угадывать, какие камеры пустуют, а где в беспамятстве, без сил или в глубокой депрессии лежат на грязных соломенных тюфяках «добровольные участники экспериментов»… В камерах в подвале обитали те, кто изъявлял желание прекратить добровольное сотрудничество с Церковью. И перевод пациентов из палат наверху в «изолятор» обычно сопровождался шумом, схожим с голосами Охоты… Сейчас здесь было тихо. Измученные «пациенты», возможно, спали, а возможно, просто не имели сил на то, чтобы как-то отреагировать на звук шагов за прутьями их решёток. Да и какое им было дело до того, кто ходит там, снаружи, если время процедур ещё точно не наступило? Саймон двигался от камеры к камере, прислушиваясь и вглядываясь в темноту, не решаясь позвать друга по имени, чтобы не поднять шум. Да как же его здесь найти?.. Ответ оказался прост – едва заметное голубоватое свечение, словно лужица лунного света, разлитого у входа в одну из камер. «Неужели у него не забрали меч?» Людвиг и без лунного меча, и без трансформаций в бою стоил пятерых. И как они собираются, в случае чего, с ним справиться теперь? Саймон осторожно подошёл к камере и заглянул внутрь. Меч стоял в дальнем углу, а перед ним на полу, согнувшись в молитве, сидел… Сидело… Наблюдатель шагнул-отшатнулся назад, не чувствуя под собой пола. Сердце тараном бросилось изнутри на рёбра и заколотилось в них отчаянно, как дикий зверь, запертый в клетке. Рассудок отказывался узнавать в существе, которое неподвижно сидело в камере, уставившись на сияющий клинок, того, кто ещё совсем недавно был Людвигом, капитаном отряда Охотников Церкви Исцеления. Свечение лунного клинка чётко обрисовывало уродливый горбатый силуэт с какими-то жуткими выростами по бокам и раздутой деформированной головой. Если бы не меч, Саймон никогда бы не узнал в нём человека, который был его другом. «Судьба». Саймон шагнул вперёд и вцепился обеими руками в прутья решётки. – Людвиг… Фигура на полу вздрогнула, сделала движение, чтобы обернуться… И снова застыла, сгорбившись ещё сильнее. – Саймон… Не смотри на меня, не надо, – произнёс знакомый голос. Такой знакомый, совсем обычный, нормальный голос… – Тебя всё равно не видно, – голос дрогнул, как Саймон ни старался выдать стон за смешок. – Твой меч – так себе в качестве светильника. – Что ты тут делаешь? Решил присоединиться к изучению… Меня? – глухо спросил Людвиг. – Нет, не решил. Да меня и не допустили бы. А теперь и подавно не допустят. Я тут охранника прирезал. – Зачем? – Людвиг чуть приподнял голову, по-прежнему не оборачиваясь. – Мешал пройти, – коротко ответил Саймон. – А зачем я пришёл… Думаю, ты понимаешь. – Понимаю… – бывший глава мастерской снова вздохнул. – Но вообще-то я ждал Брадора, если уж на то пошло. – Брадор занят… А ты его ночью не видел? – Ночью я вообще мало что видел, – горько усмехнулся Людвиг. – Разве что лунный свет… А потом, когда появился Герман и как-то до меня докричался, меня скрутило, да так, что я не помню, как меня сюда тащили. Вообще-то мне повезло – основную трансформацию я провалялся без памяти, а это явно было очень больно. Да, так что с Брадором? Он… В порядке? – Да… Герман приютил его на несколько дней. Дал отдышаться. – Это хорошо. Герман… Он всё понимает. И тогда… И сейчас – он не дал мне упасть ещё ниже… – Герман просил передать тебе, что Мария очень тебя ценила, – тихо сказал Саймон. Людвиг снова сделал движение, будто хотел обернуться и посмотреть на друга, но только молча качнул уродливой головой. – Ты всё знаешь, Саймон, – едва слышно проговорил он. – Только ты, Герман и я сам. Так мне хоть немного, да легче. – Брадор тоже знает. Мне пришлось сказать ему. – Брадор… Да. Он имеет право знать. Судьба навыворот, Саймон… Кошмар при свете дня. У тебя бывает чувство, что ты не уверен, что днём ты не спишь, а ночью не бодрствуешь? – Бывает. Постоянно. – Это расплата. Расплата за грехи не только наши, но и тех, кто прошёл этим путём до нас… А мы слушали их и следовали за ними, как за пастырями – всё глубже во тьму. А тьма эта – она ведь живёт внутри нас, всегда жила... И мы постоянно подпитывали её, мы сами строили свой кошмар, Саймон! – Людвиг снова дёрнулся, всё-таки слегка повернув голову, и Саймон смог разглядеть «лицо» одного из выростов головы – вытянутую лошадиную морду. – Не прячься от меня, – тихо попросил он. – Покажись. Это наша общая судьба, я хочу встретиться с ней лицом к лицу. – Общая… – из горла Людвига вдруг вырвался выдох-стон – звук странного тембра, напомнившего конское ржание. – Верно, Саймон, общая… Все мы здесь… Проклятые кровопийцы. Всех нас ждёт одна судьба, ты прав… Как же ты прав… Ну что ж, если ты хочешь увидеть, чем я стал… Бывший глава мастерской поднялся на ноги и медленно обернулся. Саймон едва сдержал крик и ещё сильнее стиснул прутья решётки. В отличие от церковников, которые превращались в заросших длинной шерстью собакоподобных зверей, Людвиг будто сросся в единое целое со своим верным конём и выглядел так, как если бы человек вырастал из тела лошади – или же лошадь вырывалась из тела человека. Спина и бока бугрились выростами, в которых угадывались конские копыта. Голова раздвоилась, и человеческое лицо превратилось в отвратительно поблёскивающую какими-то пузырями или присосками пасть, а с лошадиной морды смотрели полные страдания человеческие глаза. Саймон отчётливо осознал, что не хочет жить дальше с памятью об этом зрелище. – Я-то сам себя не вижу, – горько сказал Людвиг. Так дико было слышать знакомый голос – и при этом видеть, как движется челюсть конской головы. – Но предполагаю, что выгляжу… Непривлекательно. – Почему ты не убьёшь себя? – с трудом выговорил Саймон, цепляясь за прутья решётки, чтобы не упасть – ноги не держали. – Во-первых, этим мечом я себя убить и не смог бы, – Людвиг бросил взгляд за спину, на сияющий в темноте клинок. – Он мне не позволит. А во-вторых… Я и не хочу умирать вот так – напрасно, бессмысленно, трусливо. Понимаешь? – Нет, – Саймон мотнул головой, как пьяный. – Я добровольно согласился на то, чтобы меня использовали в экспериментах, – сказал Людвиг, и человеческие глаза на жуткой конской морде сверкнули такой знакомой решимостью. – Я, как ты сам можешь заметить, – уникальный образец. Ты хоть раз подобную трансформацию видел? – Нет, слава Великим… – прошептал наблюдатель. – Вот именно. Я – ценный экземпляр. Так что я просто надеюсь принести людям немного пользы – хотя бы и в таком качестве. И если учесть все мерзости, которые я творил, – это и тысячной доли причинённого зла не искупит. Пусть изучают мою кровь. Пусть испытывают на мне разные препараты. Может, когда-нибудь они добьются результата, и человечество увидит тот расцвет, о котором мечтал Лоуренс… – Пользы… Зла… Людвиг, ты безумен! – Нет, – бывший Охотник Церкви шагнул к решётке, и Саймон с трудом удержался, чтобы не отпрянуть. – Именно сейчас я в здравом уме! В самом здравом за последние годы… Ты понимаешь, каков наш главный грех, который не искупить ничем, Саймон? Ни тысячей самых мучительных смертей, ни вечностью в глубинах кошмара? Чем оплачены наши жизни, наши выдающиеся способности, наше сверхъестественное чутьё? Чем, ты знаешь? Саймон смотрел на друга, по лошадиной морде которого катилась человеческая слеза. Понимал. И не понимал. Не хотел понимать. Но что тут понимать? Он просто знал – и знание это и вправду стоило тысячи смертей. Как с этим можно было жить? Как он смог спокойно дожить до этой минуты? Неужели и вправду все они до сих пор были безумны, и лишь только сейчас начали приходить в себя?.. – Вижу, что понимаешь, – кивнул Людвиг. – Ты – лучше, чем многие, понимаешь. Дети, Саймон. Дети. Хор. Приют. Сады светящихся цветов… Кровь Ибраитас. Её не хватит на всех… Маленькие сироты, которых никто не хватится… Изящные чашечки цветов, словно отлитые из лунного света. Дети, которым перелили кровь Ибраитас… теперь они – цветы. А потом звёздно-голубые лепестки опадают, и созревают плоды… Кровь Рода. Кровь сородичей. Человеческая кровь, вызревшая с добавлением крови Великой. Исцеление кровью. Приобщение к космическому роду. И надругательство над своим… Сотни детских гробов в Верхнем Соборном округе. И ещё больше крошечных иссохших телец, которые никто уже не собирался хоронить. «Это было нашим исцелением!» – Это было нашим исцелением, – прозвучало эхом безмолвного крика Саймона. Людвиг шагнул ещё ближе. – Мы и так прогневали мать Кос. А после того, что мы сотворили с её ребёнком… – Кос? – ускользающее сознание уцепилось за знакомое слово. – Рыбацкая деревня… Что там произошло на самом деле? – Так ты не знал? – Людвиг отступил на шаг от решётки. – Саймон… Я думал, ты знаешь. Как же так? Ты – учёный Белой Церкви. Ты – друг Лоуренса. Как они смогли скрыть от тебя это?.. – Расскажи. Хотя бы сейчас, – Саймон бессильно повис на решётке. – Учёные пришли за телом Великой. Им нужны были новые образцы крови. Их сопровождали Охотники – на всякий случай… Я там был. Герман. Мария… Многие из Расхитителей Гробниц. И Брадор был с нами, хоть я его тогда почти не знал. Местные жители напали на нас. Мы защищались… перебили всех… До последнего жителя. – Людвиг издал дрожащий стон и отвернулся. – Мы видели перед собой чудовищ, опасных чудовищ. И мы охотились на них… Потом я понял – они просто просили нас, умоляли не трогать тело их божества. А эти… Учёные, искатели блага для всего человечества… Кос была беременна. И они… забрали зародыш. Надругались над нерождённым ребёнком! – Людвиг развернулся и ударил по стене сжатой в кулак рукой-лапой с удлинившимися узловатыми пальцами и острыми когтями. – Теперь понимаешь? Великие мстят осквернителям тел матери и ребёнка, да ещё и тем, кто питается младенцами собственного рода! Мы все… «Богохульные убийцы… Изверги, одуревшие от крови…» Колыбельная. Плач младенца. Плеск волн. Шорох прибоя. Запахи рыбы и дождя. «Не стоит тревожить мёртвые тела», – говорит Мария. Да будут прокляты изверги истинные. Да будут прокляты их дети и дети их детей. Во веки веков. «Судьба…» – Я не знал, – помертвевшими губами выговорил Саймон, сползая по решётке на пол. – Я не знал… – Тайны, – горько отозвался Людвиг. – Кошмары и тайны. Раскаяние без искупления. Страдание без надежды. И поэтому я пока ещё не хочу умирать здесь. – Он обвёл камеру уродливой рукой. – Здесь я могу ждать хотя бы одного изменения в судьбе – смерти. Там, в кошмаре, ждать будет нечего… Уже никаких изменений не будет. – Я понимаю тебя, – Саймон с трудом выпрямился. – Всё логично. Знакомая логика. Вывернутая логика кошмара… – Мы уже давно живём в кошмаре. И только сейчас прозрели… Но уже слишком поздно. А теперь – прощай, Саймон. Тебе пора. Уже утро, скоро придут врачи. Время принять Добрую кровь! – и Людвиг вдруг хрипло засмеялся. Саймон отпрянул от решётки и едва не упал. Его друг смеялся всё громче и громче, запрокинув к потолку обе кошмарные головы, и в конце концов смех перешёл в лошадиное ржание. Бывший Охотник повернулся к своему мечу и протянул к нему руки. Клинок, словно откликаясь на зов, засиял ярче и зазвенел беззвучными голосами бездонного Космоса, рассыпая вокруг мерцающую звёздную пыль. – Мой путеводный свет… Мой единственный наставник! Ты всегда был рядом со мной. И теперь, в час последнего испытания, ты не оставишь меня… В дальнем конце коридора скрипнула дверь, послышались шаги. Саймон бросился к выходу.***
Главный собор встретил Саймона тем, чем и должна была встречать своих прихожан милосердная Церковь Исцеления. Запахом крови. Где-то ударил колокол, расколов тишину. Никогда ещё лестница, ведущая в алтарный зал, не казалась такой крутой и длинной. Последние несколько ступеней… И вот взгляду наблюдателя открывается главный зал собора. Лучи утреннего солнца дробятся в витражных окнах, разбрасывая по плитам пола разноцветные пятна. А пола-то почти не видно. Всё в крови. Кровь живыми ручейками ползёт к ногам визитёра. «Поклонись Древней Крови! Причастись Древней Кровью!» У алтаря лежит красная бесформенная груда. А перед ней… Саймон шёл вперёд и до спазма в горле боялся, что зал всё-таки когда-нибудь закончится. Шёл как только мог медленно и старался не фокусировать взгляд на том странном холмике поменьше, что лежал у подножия кровавой груды. Но кошмар не рассеялся. Красно-серый холмик шевельнулся и приподнялся. Медленно повернулась голова. Увенчанная длинными ветвистыми рогами. – Саймон, – приветливо сказал Брадор. – Рад видеть тебя живым и здоровым. Где ты был, Саймон? Мы ждали тебя… Он снова обернулся к красной куче между собой и алтарём. Стены собора задвигались, пол качнулся. Запах крови ударил в голову – так, как не ударял никогда раньше. У алтаря лежало чудовище. Огромная тварь, размером с три, не меньше, человеческих роста, с длинными когтистыми лапами и вытянутой собачьей головой. Мешанина крови и шерсти не давала возможности опознать, кем это чудовище было раньше. Но Саймону и не нужно было доказательств. Он сделал ещё шаг вперёд… непонимающе уставился на голову зверя. Потом на голову Брадора. Снова на зверя. Рога на голове церковного убийцы… Это не его рога. И шкура на плечах – не его шерсть. – Зачем? – выдохнул Саймон, рухнул на колени и согнулся в сухом рвотном спазме. – Мы ждали тебя, – снова поворачиваясь к нему, почти весело сказал убийца. – Лоуренс звал тебя. А ты опоздал. Ну как же так, Саймон! Ты ведь обещал! – Зачем… – откашлявшись, захрипел Саймон. – Зачем… Зачем… – А затем, – с неожиданно полыхнувшей в голосе ненавистью отозвался Брадор. – Потому что это он должен был убить чудовище, а не я! Это я должен был обратиться! Это я, я – мерзкая тварь, это я должен был… – Он вдруг страшно закричал и на коленях пополз к трупу Лоуренса. Лёг рядом с ним на залитый кровью пол, прижавшись спиной, свернулся в комок и тихо заплакал. Саймон кое-как поднялся на ноги и подошёл ближе. – Брадор… – он всё ещё не мог поверить, что действительно видит то, что видит. Он потянулся рукой к кончику рога на голове убийцы, но Брадор снова дико закричал и взвился в воздух, выставив перед собой невесть откуда взявшийся Кровопускатель. – Не подходи! – прохрипел он. – Не тронь нас! Не тронь его! Он не чудовище! Не смей смотреть на него так! Это я, я чудовище! Почему он? Почему Рита? Это должен был быть я!.. – и Брадор вдруг ударил себя Кровопускателем по лицу и хрипло завыл. Саймон бросился на него, повалил, отобрал оружие и отшвырнул подальше. Содрогаясь от прикосновений к пропитанной кровью шкуре, в которую Брадор оделся, как в плащ, стянул тому руки за спиной ремнём. Вколол шприц крови; уже не обращая внимания на крики, убедился, что все страшные рваные раны затянулись, и вторая доза не нужна. Исполнение долга далось Брадору нелегко: нескольких до сих пор кровоточащих глубоких ран было вполне достаточно, чтобы Охотник отправился вслед за добычей. Это означало, что Лоуренс обратился окончательно… Потерял разум… Сопротивлялся. Едва не убил своего убийцу. Но теперь всё было кончено, убийца корчился от боли и страшно кричал, пока проклятая кровь исцеляла его… Потом Саймон сидел, поджав ноги, между телом мёртвого друга и связанным живым Брадором… ждал служителей Церкви – «группу устранения последствий», которая наверняка уже спешила к месту последней Охоты церковного убийцы. – Саймон… – вдруг тихо сказал Брадор. Саймон вздрогнул, стряхивая морозное оцепенение, и медленно перевёл взгляд на лицо друга, обрамлённое слипшейся от крови шерстью. – Как же жаль, что я не обратился, – вздохнул бывший убийца. – Жаль, что я всё понимаю и всё помню. И буду помнить всегда. А ты… Постарайся умереть иначе, Саймон. Как Тору, он – хороший друг, он сам всё решил… А ты… Не заставляй меня снова это делать. Пожалуйста… – и Охотник замолчал и уставился куда-то вверх, под своды величественного собора, построенного из крови, оплаченного кровью – и кровью же освящённого. Из глаз Охотника катились слёзы, но они уже не могли смыть с лица засохшую кровь. Саймон тоже плакал и всё пытался коснуться рога Лоуренса. Подносил руку – и отдёргивал. Подносил и… На лестнице, ведущей в алтарный зал, послышались торопливые шаги и встревоженные голоса. Группа устранения последствий прибыла, чтобы подготовить к погребению Церковь Исцеления.***
«В сумраке ночи идет шагом ровным Обагренный кровью, в рассудке полном, Гордый Охотник Церкви…» Брадор сидит на полу в камере без окон, тихонько раскачивается и время от времени поднимает руку и касается своего странного головного убора – поправляет или проверяет, на месте ли он. Вздыхает и берёт стоящий перед ним потемневший от времени колокол. «Ты слышишь звон колокола? Старого охотничьего колокола. Этот звук далеко разносится в каменных лабиринтах, и товарищи обязательно услышат тебя и поспешат на помощь». Нужно только продержаться до их прихода… «Ты слышишь звон колокола? Нет? Звони хоть целую вечность – не раздастся ни звука. Никто не придёт, не поможет тебе». Ты один. И с тобой – только твоё безумие… Боль. Сожаление. Вечность. «Кошмар у каждого свой…»