***
Конечно, сомнения так и остались где-то в глубине души, незаметным осадком в бокале тёмного вина. Слишком много ужасов таили в себе птумерианские лабиринты, слишком много жизней и рассудков потребовали они в жертву – в обмен на свои тайны. И как тут было не засомневаться в том, что тайны эти не окажутся такими же зловещими и кровавыми, как их цена? Но всё же Брадор верил Лоуренсу. Позже он с горьким пониманием наблюдал за формированием Церкви Исцеления вокруг её невольного лидера. Лоуренса совершенно не волновали такие низменные вещи, как власть или богатство. Единственное, что его интересовало, – это возможность беспрепятственно продолжать работу над делом его жизни – созданием лекарства ото всех человеческих болезней. Люди объединялись вокруг Лоуренса спонтанно и фактически вынудили его возглавить Церковь: он не мог отказать тем, кто верил в него, ждал от него откровения и спасения, как от самих Великих. Но Великие неосязаемы и недосягаемы, а Лоуренс – вот он, такой же человек, как и все, но наделённый толикой божественного знания и обременённый его же тяжестью. Поэтому в глазах окружения тот, кто стал первым Викарием, был в первую очередь тем, кем сам он только стремился стать – человеком, возвысившимся разумом и приблизившимся к Великим. Но бренная оболочка – человеческое тело – оставалась такой же уязвимой, как и ранее – почти такой же, с поправкой на последствия трансфузий. Поэтому, когда Лоуренс объявил мобилизацию в ряды Охотников Церкви и представил будущим новобранцам лидера новой Мастерской – Людвига, который в столь молодом возрасте уже успел обзавестись репутацией настоящего героя из древних легенд, от желающих вступить в ряды Охотников поначалу просто отбоя не было. Ярнамиты жаждали сражаться с чудовищами во имя Церкви и её первого Викария. Брадор продолжал верить Лоуренсу. К тому же он хорошо знал Людвига – и верил в него, в его честность и благородство, видел в нём истинные самоотверженность и готовность идти в бой первым и вести за собой людей. И люди верили в Людвига – и шли за ним. Без сомнений. Но Брадора сомнения не оставляли. И расцветали всё сильнее с каждым новым случаем обращения кого-то из хорошо знакомых людей. Сколько уже таких «особых проблем» устранил убийца Церкви? Счёт шёл на десятки. И с каждым разом чувство безнадёжно проигранного сражения только усиливалось. К счастью, Брадор по-прежнему верил Лоуренсу. Его вера держалась уже на последних крупицах доводов, и даже во взгляде самого Первого Викария всё чаще читались горькое недоумение и неверие: неужели всё может быть вот так?.. …В каждом случае симптомы проявлялись по-разному. Кто-то сначала замечал усиленный рост волос на теле, ломоту в суставах и затвердение ногтей. Подобные случаи казались нетяжёлыми, обратимыми… Йозефка забирала таких заболевших к себе, в палаты-изоляторы, и об их дальнейшей судьбе простые Охотники и служители Церкви низших рангов ничего не знали. Спрашивать Лоуренса Брадор не решался – понимал, что правдивого ответа не получит. А вынуждать друга лишний раз произносить ложь он не хотел. Лоуренсу и так приходилось брать на душу немало грехов. Во имя великой цели. Брадор продолжал верить Лоуренсу. Но всё чаще думал: а верит ли себе сам Лоуренс? …В других случаях человеком вначале овладевало безумие. Такие симптомы тоже могли развиваться с разной скоростью: от нескольких дней до пары месяцев до полной утраты рассудка. Окружающие рано или поздно замечали странности в поведении знакомого или коллеги, но далеко не все спешили докладывать об этом вышестоящим церковным чинам, потому что… Потому что выше уже нависал Кровопускатель Брадора. А все надеялись на отправку к Йозефке – исход туманный, но всё же оставляющий некую надежду, в отличие от предсказуемого итога встречи с церковным убийцей. Завершив «работу», Брадор обычно исчезал с места убийства быстрее, чем кровь переставала выплёскиваться из разорванных артерий. Но потом, спрятавшись в одном из нескольких своих тайных убежищ в городе, надолго застывал, часто в неудобной позе, словно бы окаменев в движении. Каждый раз от остывающего окровавленного тела за ним по пятам следовала мысль: «А что этот человек чувствовал до того, как увидел выступающий из теней силуэт своего убийцы – или избавителя?» «Каково это – вдруг заметить у себя однозначный, лучше многих тебе известный симптом? Ты сам врач-исследователь Церкви, ты видел такое сотни раз. И весь твой опыт, и вся кровь – и Древняя Кровь в твоих венах, и кровь ярнамитов на твоих руках – не помогут тебе справиться с тем, что пришло сегодня по твою душу». Новые и новые трансфузии. Успокоительное – во всё возрастающих дозах. Бритва – убрать быстро растущую на руках и лице жёсткую шерсть. Если есть семья – отослать подальше под благовидным предлогом. Главное – успеть, пока… Пока симптомы ещё контролируемы. А были ведь и такие, кто не успевал ничего осознать. И Лоуренс бился над загадкой – от чего зависит скорость развития симптоматики? И ответа не находил. И наверняка каждое утро внимательно осматривал своё тело и вглядывался в собственные зрачки в зеркале. «Зверь есть в каждом из нас. Древняя Кровь помогает если не приручить, то силой подчинить его человеческому рассудку». Надолго ли?.. А церковный убийца каждый раз, получая заказы, некоторое время медлил, прежде чем развернуть листок и прочитать имя.***
Поначалу Брадор удивлялся, почему при обнаружении у себя симптомов ни один церковник не попытался сбежать, а покорно дожидался в своём собственном доме, пока к нему пришлют убийцу. Потом понял: покинуть Ярнам означало бы навсегда лишиться источника исцеляющей крови и малейшего шанса на выздоровление. Поэтому никто и никогда не пытался скрыться. Все надеялись выгадать, вымолить у судьбы хоть немного времени – а там, глядишь, Церковь Исцеления что-нибудь придумает… И давно прошло то время, когда те, чьи имена Брадор находил в записках, пытались отсрочить или вовсе отменить уже вынесенный приговор, умоляя, пытаясь подкупить, взывая к чувству товарищества, запугивая… Спустя столько лет все уже знали: это бесполезно. Если Церковь прислала к тебе убийцу – ты умрёшь. Единственное, что оставалось несчастным, и без того полумёртвым от ужаса и отчаяния бывшим врачам и учёным – попытаться дорого продать свою жизнь. И поэтому теперь каждый из регулярно проходивших переливания церковников скрытно или явно носил с собой оружие. И, заметив у себя первые симптомы, многие тайком обзаводились ещё и всевозможными вспомогательными средствами из арсенала Охотников – бутылками с зажигательной смесью, метательными ножами с покрытыми ядом лезвиями… И, даже не увидев, а только почуяв выступившую из теней в углу своей комнаты безмолвную фигуру – олицетворение жестокой несправедливости судьбы, воплощение вынесенного им приговора, – они сразу же атаковали, не пытаясь вступить в переговоры. Впрочем, были и такие, кто тихим голосом благодарил своего убийцу и покорно ожидал единственного, быстрого и милосердного удара, обрывающего их искажённую жизнь. О таких случаях Брадор любил вспоминать ещё меньше, чем о самых опасных схватках с обратившимися бывшими церковниками. Как же это было отвратительно – выступать в роли палача, казнящего невинного человека за ошибки других – особенно когда знаешь, кто они, эти другие, и сам ты всецело на их стороне – и так же, как и все прочие, доверившиеся этим другим, ежедневно, ежечасно ожидаешь появления у себя точно таких же симптомов.***
Тщательно собравшись, Брадор подошёл к окну и осторожно выглянул из-за пыльной занавески. Уже давно рассвело, и на улице было многолюдно. Горожане, одетые чуть лучше прочих, пытались поймать извозчиков или быстро шагали куда-то пешком, старательно обходя лужи на брусчатке и вертящихся под ногами чумазых детишек. Этим жителям бедняцкого квартала повезло найти работу где-то в районах побогаче. Прочие же занимались обычными утренними делами поблизости от своих домов: открывали лавчонки, зазывая покупателей криками, уже настолько привычными всем соседям, что на них никто не обращал внимания; таскали туда-сюда какой-то хлам, выменивая нужные вещи на ненужные; пользуясь тем, что, растопив утреннюю дымку, начало пригревать солнце, выволакивали на просушку старые рваные матрасы, переругиваясь за самые чистые и освещённые участки тротуара; или же просто усаживались на ступенях домов, щурясь на солнце и дымя трубками с дешёвым вонючим табаком. Кругом сновали разновозрастные дети, разнося газеты, предлагая мелкие услуги и норовя стащить всё, что лежит на виду и не закреплено. Отойдя от окна, Брадор с досадой поморщился. Время не ждёт, но Шечек живёт в таком же людном квартале, хотя и заметно побогаче. Ещё не хватало поднять шум среди бела дня, чтобы перепуганные соседи вызвали констеблей. А в том, что Витольд окажет сопротивление, Брадор не сомневался. Всё-таки он направился к дому Шечека, решив сориентироваться на месте. Добираться пришлось почти час, сделав большой крюк по городу: на такие задания Брадор никогда не ходил через Соборный округ, опасаясь встретить кого-то из знакомых. Солнце поднялось уже высоко, и для поздней осени стало даже жарковато. Охотник двигался в тенях зданий, размышляя, как же всё-таки лучше поступить: подождать до темноты, рискуя, что обратившийся церковник утратит контроль над собой и вырвется на улицу, или же приступить к делу прямо сейчас и поднять неизбежный шум. Решив сперва незаметно осмотреть «объект», Брадор со стороны безлюдного переулка перелез через ограду небольшого аккуратного особняка и подобрался к стене. Заглядывая в окна, он двигался вокруг дома, пока наконец не наткнулся на окно с наглухо задёрнутыми шторами. Больше нигде ни на первом, ни на втором этаже шторы задвинуты не были, и это могло означать, что именно здесь прячется теряющий человеческий облик хозяин дома. Прикинув расположение комнат на первом этаже, Брадор направился к чёрному ходу. Тут пришлось повозиться: хозяин, ожидая появления крайне нежелательного визитёра, буквально увешал замками и засовами дверь, выходящую не на широкую людную улицу, а на переулок позади дома. Но «ремесло» тайного убийцы подразумевает и виртуозное владение всевозможными приёмами вскрытия замков, и Брадор освоил их в совершенстве и не раз в шутку грозился оставить службу и податься в воры-домушники – «Гораздо более спокойная и прибыльная работа!» Отперев дверь, Брадор осторожно приоткрыл её буквально на полпальца и прислушался, принюхался, всмотрелся в полумрак коридора. Напряг все обострённые вливаниями нечеловеческой крови чувства, но так ничего и не уловил. Если предположить, что хозяин действительно засел в той комнате с занавешенными окнами, то до неё нужно добираться вкруговую по всему первому этажу, если Брадор правильно определил внутреннюю планировку. Чёрный ход вёл сразу в коридор, без какой-либо прихожей. Скользнув в полумрак дома, Брадор двинулся вдоль ряда закрытых и приоткрытых дверей, продолжая напряжённо вслушиваться. В самой тишине пустых комнат ощущалась угроза, будто дом вместе со своим хозяином готовился дать решительный отпор незваному визитёру. Осторожно выглянув за угол, Брадор увидел такой же коридор, но все двери в нём были плотно закрыты. Вот это настораживает… А что если Шечек свёл знакомство с кем-то из «группы устранения последствий», которая приходила в дома жертв после визита Брадора и уничтожала следы, и теперь он прекрасно осведомлён о тактике церковного убийцы и подготовил такой приём, которого тот не ожидает? Например, затаился в одной из… За спиной раздался оглушительный треск. Брадор взвился в воздух, развернулся и приземлился уже лицом к источнику шума. Дверь, которую он только что миновал, не услышав за ней ничего подозрительного, буквально вынесло в коридор нечеловеческой силы ударом изнутри. В воздух поднялось облако пыли и древесной трухи, от чего нестерпимо засвербело в чувствительном носу. Брадор отступил на шаг, вглядываясь в тёмный проём, оскалившийся обломками досок косяка, но ничего там не увидел. Зверь затаился. Он ждал первого хода Охотника. И Охотнику ничего не оставалось, кроме как принять правила игры. В проём полетела склянка с кислотой. Ответом был яростный рёв, донёсшийся откуда-то слева, и звуки рвущейся ткани. Судя по всему, склянка не попала в Шечека, зато помогла определить, где он сейчас находится. Брадор, помедлив мгновение, рывком влетел в комнату – и так же быстро, даже не разворачиваясь, выскочил обратно в коридор. Этот манёвр принёс ожидаемый результат: чудовище инстинктивно рванулось следом за добычей, показавшейся в поле зрения. Однако остатки человеческого разума, который, видимо, ещё не до конца был подавлен трансформацией, удержали Шечека от заведомо проигрышного хода. Он не последовал за Брадором в дверной проём, а снова отступил в угол комнаты, грозно ворча и сбиваясь на хриплое взлаивающее порыкивание. Брадор бросил на звук ещё одну склянку с кислотой. Не для того, чтобы обжечь зверя, а чтобы заставить того двигаться. Шечек взревел и, не выдержав, прыгнул к дверному проёму. Брадор наконец сумел рассмотреть бывшего доктора клиники Йозефки, спасшего множество человеческих жизней и не раз лечившего самого своего будущего убийцу. От человеческой внешности Витольда Шечека остались только обрывки костюма, кое-где оставшиеся на поросшем жёсткой чёрной шерстью теле ликантропа, да жуткой карикатурой на лицо учёного-медика смотрелась волчья морда, на которой криво болтались, зацепившись за ухо, очки с круглыми стёклами. Увидев Брадора, зверь дёрнулся, будто получив удар электричеством, и на мгновение замер. А потом, уставившись в лицо убийцы, вдруг издал короткий тоскливый вой. Брадор, оцепенев, словно во сне смотрел в глаза бывшего врача, горящие алыми искрами в зрачках, но всё ещё человеческие, такие жуткие на волчьей морде… Человеческие глаза, полные тоски, боли и понимания. А потом зверь прыгнул вперёд, и в какой-то четверти дюйма от лица Брадора вдруг просвистели заточенные звенья цепи Убийцы чудовищ. Охотник едва успел уклониться – он не ожидал такой атаки: в лапах зверя вроде бы не было никакого оружия. Вот, значит, как, доктор Шечек… Убийца чудовищ не пользовался популярностью среди Охотников Церкви, так как был весьма тяжёл в освоении и сложен в ремонте и уходе. И мало кто из товарищей Брадора по мастерской – а может, и вовсе никто – не сталкивался с таким оружием в бою, когда оно было направлено против самого Охотника, а не против монстра. Впрочем, для боя в тесном помещении Убийца чудовищ в разложенной в цепь форме не слишком-то годился, и Шечек быстро это понял, пару раз зацепив стены и испортив атаки. С коротким лязгом оружие сложилось, превратившись в необычной формы топор-тесак. И Брадор, уклоняясь от следующих одна за другой яростных атак и пока безуспешно ища возможность перехватить инициативу и перейти в наступление, с удивлением убедился, что полноватый медик ухитрился обучиться владению этим хитрым устаревшим «инструментом» не хуже любого из старых Охотников мастерской. Шечек кружил по комнате, доламывая остатки мебели и расшвыривая обломки ногами – точнее, задними лапами, – в сторону Охотника, чтобы создать тому дополнительную помеху. Брадор пока просто уворачивался, чтобы изучить движения противника. Он понимал, что вряд ли сможет угадать момент трансформации топора в хлыст в движении – оружие было ему практически не знакомо, – и опасался пока сокращать дистанцию. «А шума-то сколько», – мелькнула мысль. Нет, пора заканчивать. Дом, конечно, отделён от соседских владений просторным садом, но зато по улице перед калиткой часто ходят люди. Прикинув, сколько времени требуется зверю для перегруппировки после прыжка, Брадор улучил момент и атаковал, в прыжке трансформируя саиф из полукруглого топора в длинный изогнутый меч. Шечек, видимо, не был знаком с особенностями этого оружия старых Охотников и отскочил недостаточно далеко – лезвие саифа полоснуло его по груди. Брызнула кровь. Тяжёлый металлический запах ударил по обонянию, сознание захлестнула какая-то звериная злая радость, разом прибавилось сил, и Брадор прыгнул снова. И с размаху налетел на стену боли. Лезвие Убийцы чудовищ распалось на жалящие сегменты и встретило тело Охотника в полёте, разрывая кожу плаща и нагрудника и вгрызаясь в тело. Дикая боль и усилившийся запах крови только подстегнули зверя внутри, и Брадор, которого чудовищным ударом отбросило к стене, с рычанием вскочил, без паузы взвился в воздух, складывая саиф, и ударил снизу вверх и чуть наискось по шее и морде не ожидавшего такой быстрой контратаки Шечека. Яростный рёв захлебнулся взвизгом и противным хрустом. Из разорванной шейной артерии хлестнула кровь, окатив Охотника с головы до ног. Тело бывшего врача некоторое время стояло, покачиваясь, затем рухнуло к ногам Брадора, замершего в страшном напряжении, готового мгновенно отскочить или снова ударить. Несколько долгих мгновений Охотник, не шевелясь и держа саиф наготове, смотрел на содрогающееся в агонии тело зверя. И только когда кровь перестала толчками выплёскиваться из горла жертвы на пол и сапоги Брадора, он, словно оттаяв, смог сделать первый короткий шаг назад. И тут рассудок осознал, что тело испытывает чудовищную боль. Грудь, разодранная зубьями Убийцы чудовищ, горела, будто её прижигали факелом. Кровь стекала по животу и ногам – кровь Шечека, хлеставшая из раны, смешалась с кровью самого Брадора, создавая впечатление, что Охотник потерял больше крови, чем могло быть в его теле. В уши раскалённым буравом ввинтился нарастающий тонкий писк, и Охотник мешком рухнул на пол. Темнота. «Не успел…» Однако от удара головой о какие-то обломки сознание чуть прояснилось, и Брадор немеющими руками нащупал в поясной сумке шприц с кровью. Уже ничего не видя в застилающем глаза жёлтом тумане, привычным движением вонзил иглу в бедро прямо через одежду. Заживление ран после такой инъекции ничуть не менее болезненно, чем их получение. Вцепившись зубами в отвратительно воняющий звериной кровью рукав плаща, чтобы сдержать крик, Брадор катался по полу и корчился от невыносимой рвущей боли, отчаянно желая потерять сознание – или просто наконец умереть. «Торопитесь после ранения вколоть кровь – от смерти она вас не вылечит», – говорил ученикам Герман. А вот в такие моменты искренне жалеешь, что смерть опоздала… Ощущения напоминали самочувствие после самой первой трансфузии, и последствия были примерно такими же. Пару часов ослабевший Охотник не мог не то что уйти с места боя – даже приподняться и сесть, привалившись к стене. И всё время, пока силы возвращались в преобразованное Древней Кровью тело, внутренний зверь пытался заявить права на измученное сознание человека. Видения сменяли друг друга, бросая из птумерианских подземелий глубоко под воду, из охваченного пламенем величественного собора – в ледяную пустоту космоса. И всё чаще в эти кошмары вплетались лица недавних знакомых, а ныне – жертв, глядящие на своего палача не с ненавистью, не с осуждением и не с презрением – с сочувствием. «Скоро, скоро ты присоединишься к нам…» – говорили они. И Брадор беззвучно кричал, проклиная и их, и чужеродную кровь, бегущую в его жилах, и непостижимую волю Ибраитас, и свою службу, и Церковь Исцеления, и… А потом, как и говорил Лоуренс, тело становилось восхитительно лёгким и сильным, а разум – восхитительно ясным. И Охотник поднимался на ноги, приводил себя в порядок и отправлялся к Первому Викарию с отчётом об очередном выполненном задании.***
Охотник добрался до Главного собора только на закате. Лоуренс оказался занят, и Брадор просто передал сложенную бумажку с заданием его секретарю, чтобы тот организовал выезд в дом Шечека «группы устранения последствий». Возвращаться домой не хотелось, идти к подопечным в мастерскую – тоже… Так! Брадор, резко остановившись посреди коридора, развернулся и направился к кабинету капитана отряда Охотников Церкви. С этим непростым заказом из головы совсем вылетели текущие дела. – Я занят! – раздалось из-за двери. Невесело хмыкнув, Брадор решительно распахнул упомянутую дверь и вошёл в сумрачный кабинет, освещённый единственной чадящей свечой на столе. На первый взгляд казалось, что кабинет пуст. Однако тот, кто усталым и недовольным голосом отозвался на стук, пытаясь предотвратить вторжение нежелательного посетителя, был здесь – сгорбившись и обхватив себя руками, сидел на потёртом диване в нише между двумя стеллажами с книгами. – Как ты? – спросил Брадор, усаживаясь рядом с хозяином кабинета и бесцеремонно толкая его плечом, чтобы втиснуться на узкое сиденье. – Замечательно, – отозвался Людвиг таким голосом, что поверить в искренность его ответа не смог бы и самый твердолобый и невнимательный собеседник. – Сколько ты сегодня принял? – Брадор заглянул в лицо командира Охотников Церкви, стараясь перехватить взгляд. Людвиг отвернулся. – Какое тебе дело? Ты что, мой врач? – Я, кажется, твой друг, – ворчливо отозвался Брадор. – Хотя, возможно, мне это только кажется... – Ну, формально в этих стенах ты – мой подчинённый. А Лоуренс к тому же сказал, что Саймон записал тебя в его любимчики и требует, чтобы я призвал тебя к порядку, если уж сам Викарий не в состоянии, – тонкие губы Людвига тронула слабая улыбка. – Лоуренс приходил к тебе жаловаться на меня? – возмутился Брадор. – Первый викарий Церкви Исцеления не жалуется. Он отдаёт распоряжения. А касательно тебя я никаких распоряжений не получил. – А зачем он тогда... Стой, стой! – Брадор досадливо тряхнул головой. – Хитрый церковник, ловко ты ушёл от ответа! Так сколько ты принял успокоительных? – Въедливая бюргенвертская библиотечная крыса, – огрызнулся Людвиг, впрочем, беззлобно и необидно. – Ну вот что ты лезешь не в своё дело! Ну... Шесть. – Мать Ибраитас! Ты с ума сошёл? – Брадор с ужасом уставился на главу мастерской Охотников. – Это же... В два раза больше допустимой суточной дозы! – Знаю... Знаю, – Людвиг запустил руку в чёрные волосы, в которых с каждым днём блестело всё больше серебряных нитей. – Ну а что делать? Я хотел... Удержаться. Не получается. – Он вдруг поднял голову и уставился в самый тёмный угол кабинета, будто его кто-то окликнул. Брадор с тревогой вгляделся в темноту, но никого не увидел – даже обострённым зрением Охотника не различил там ничего, кроме старинного кресла с неудобной прямой спинкой, висящего на подлокотнике плаща и ножен со знаменитым клинком Лунного света. – Не получается? Что ты хочешь этим сказать? – Брадор снова перевёл взгляд на лицо друга – и вздрогнул: черты его исказились и расплылись, как у статуи в старой часовне в прыгающем свете свечей и дыму курильниц, а глаза блеснули неживыми огоньками, будто отразив голубоватый лунный свет. «Что это?.. Нет, не может быть…» Охотник моргнул – наваждение исчезло. Перед ним сидел просто смертельно уставший, почти сломленный человек. – Я не хотел идти в клинику, – едва слышно проговорил Людвиг. – Но... Я не справляюсь. Мне нужно переливание. – Час от часу не легче! Ты и так уже сделал лишнее... – Знаю! – Людвиг вдруг со злостью стукнул кулаком по подлокотнику дивана. – Но я не могу работать, ты это понимаешь?.. От меня ждут чётких приказов и планов, а я… Я слышу в голове только… – Он замолчал и провёл рукой по лицу. Брадор внимательно вгляделся – не блеснёт ли снова лунный отсвет в глазах командира Охотников Церкви? Нет, ничего, кроме усталости и тоски. Как всегда… В последний год. – Поэтому и не спишь? – тихо спросил он. Людвиг молча кивнул. – Не могу спать, – глухо произнёс он. – Закрываю глаза и вижу… Этот зеленоватый свет, этот отвратительный блеск чешуи. И запахи… Запахи чувствую во сне. Это ужасно, Брадор… – Вообще-то это странно, – сказал Охотник чуть громче. – Ты – не нервная барышня вроде моих подопечных. Тебя такими вещами не пронять. – Какими – такими? – вскинулся Людвиг. – Ты ведь был там и всё видел. Ты знаешь, что я выполнял свой долг без сомнений и колебаний. И теперь… Мне кажется – я расплачиваюсь за это. – Он закрыл лицо руками, потом вдруг чуть заметно вздрогнул и сквозь пальцы снова глянул в сторону стоящего в углу кресла. Брадор проследил за его взглядом – и снова не понял, что же привлекло внимание командира. – Тебе бы в Бюргенверт съездить, – сказал он. – Может, с Миколашем поговорить. Сны – это по его части. – Ну уж нет! – Людвиг вскинулся и негодующе сверкнул глазами. – Чтобы я пошёл просить помощи у этого ненормального?! Да будь он хоть трижды гений! – Ну а Виллем? – Брадор продолжил гнуть свою линию. – Он-то точно мог бы что-то подсказать. – Вот уж Виллема я точно видеть не желаю, – отрезал Людвиг и резко поднялся с дивана. Отошёл к окну, обхватив себя руками. – Ты зачем пришёл? Если есть дело, говори быстрее. Да я пойду уже… – он вздрогнул несколько раз, будто от уколов или неприятных прикосновений. – Шёл-то я по делу, – невесело усмехнулся Брадор. – Но, посмотрев на тебя, уже и забыл, зачем пришёл. А, да! Распорядись, чтобы Маргарет Мэйз перевели из учеников в основной состав Охотников. Она прошла испытания. – Когда это ты успел её испытать? – Людвиг, обернувшись, прищурился. – Ещё пару дней назад я наблюдал за вашей тренировкой – она стояла в ряду с остальными. – Позавчера. А если быть точным – два дня назад вечером. Я беру её в напарники, Людвиг. В одиночку или в составе стандартного патруля она ещё не готова выходить на Охоту. Но и с новобранцами ей больше делать нечего. – Что ж… Тебе виднее, – пробормотал Людвиг, крепче обхватывая себя руками. Его несколько раз тряхнуло ознобом. – Я всё сделаю… Завтра. А сейчас… – Он нетерпеливо шагнул к двери и оглянулся на старого друга. – Мне надо идти. – Я провожу тебя, – Брадор поднялся. – Ещё чего не хватало! Мне охрана не нужна! – возмутился Людвиг. Брадор молча наклонил голову. «Тебе-то не нужна охрана. А вот горожанам от тебя… Кто поручится?..» – Мне просто тоже нужно в клинику. Кровь заканчивается. – Ну… Пойдём, – с сомнением проговорил Людвиг. – И вообще – просто хочу спокойно прогуляться в хорошей компании. У меня был… тяжёлый день, – признался Брадор, невольно потянувшись к груди – страшная рана затянулась, но грудь украсил длинный ветвистый шрам. – Да к тому же я уже несколько дней не могу нормально выспаться. – И ты тоже? – предводитель Охотников Церкви с сочувствием глянул на старшего товарища. – Кошмары? – Да не то чтобы… – уклончиво ответил Брадор. – Просто… То одно, то другое. Надеюсь, хотя бы сегодня от меня никому ничего не понадобится. Иногда хочется, знаешь, вообразить себя простым горожанином, который может утром спокойно встать, сварить себе кофе, неторопливо выпить его со вчерашней булочкой и отправиться на службу. Какую-нибудь скучную и безопасную. – Какие-то странные у тебя желания. Уж не заболел ли? Ты бы ещё сказал, что жениться захотел, – хмыкнул Людвиг. Брадор с деланным ужасом затряс головой. Обстановка немного разрядилась. По дороге до клиники говорили о всяческих обыденных и безобидных вещах: о ценах на лошадей, о качестве кожи от нового поставщика для мастерской, о погоде... И ужасы сегодняшнего утра бледнели, выветривались из памяти, перетекали из болезненного и держащего в напряжении «сегодня» в неприятное, но всё же уже минувшее и отпустившее «вчера». Да, Брадор не лукавил, когда говорил, что возможность хоть иногда, хоть ненадолго вообразить себя обычным, нормальным горожанином – необходимое условие для поддержания душевного здоровья… Махнув на прощание Людвигу, направившемуся в отделение трансфузий, Брадор зашёл в аптеку и пополнил запас лечебной крови. По дороге домой купил булочек и плотно поужинал в знакомом трактире. Не замедляясь миновал витрину винной лавки. Не без опаски переступив порог одной из своих каморок, быстро оглядел стол и лавку у кровати: никаких записок, слава Великим… Сон свалил мгновенно и наповал, как удар молота-меча. Ни кошмары, ни обычные сновидения так и не смогли пробиться сквозь пелену оглушающей усталости. И, проснувшись, Брадор впервые за много дней почувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Однако первый беглый взгляд на стол заставил его слететь с кровати, будто она была раскалена. Он увидел… Нет, не сложенный листок бумаги, как вчера. Посреди столешницы лежал небольшой красноватый камешек. Обломок плиты из кладки коридоров птумерианских подземелий… Брадор схватил камешек, со злостью зашвырнул его в угол и выругался сквозь зубы. Этого ещё не хватало… Появление этого камешка означало, что Охотника вызывает к себе его официальный наниматель – ректор Бюргенверта. А вызовы эти отродясь не сулили ничего хорошего…