2
27 августа 2020 г. в 20:29
***
Ещё не до конца проснувшись, не двигаясь, Брадор по многолетней привычке первым делом бросил взгляд на стол – и тут же беззвучно выругался и резко поднялся с кровати, отшвырнув ветхое одеяло и поёжившись от холода. Стояла поздняя осень, и в нетопленой комнате было сыро и зябко. По оконному стеклу монотонно барабанил дождь. День начинался, мягко говоря, не самым приятным образом. А продолжение ожидалось и вовсе отвратительное, и предвестником этого был сложенный листок бумаги, лежащий в центре пустой столешницы. Задания Брадору всегда выдавались именно так. Ночью на столе появлялся листок с именем, адресом и кратким описанием симптомов. И как ни старался Охотник выследить, кто же и каким образом подбрасывает эти записки в его наглухо запертую изнутри комнатку – так ничего и не вышло. Листки появлялись нечасто – один-два в месяц. В последнее время, правда, случаев стало больше… Брадор, как всегда, мгновение помедлил, прежде чем взять и развернуть листок. Быстро глянул. Нахмурился. Губы сжались в линию. Снова знакомый. Врач-исследователь Витольд Шечек, по слухам, земляк Йозефки. Пятидесятилетний холостяк, слегка полноватый, пышущий здоровьем. Зачем ему вообще понадобились трансфузии? Просто испытывал на себе новые препараты? Это, кстати, вполне возможно. Витольд всей душой радел за успех миссии Лоуренса. Опытный врач – и мягкий, добрейший человек, искренне сопереживающий пациентам. Брадор всё недоумевал, как Шечек при таком характере умудряется сотрудничать с Белой Церковью и не сходить с ума. Ну вот, похоже, рассудок всё-таки не выдержал. Симптомы, указанные в записке, говорили скорее о безумии, чем о начальной стадии ликантропии. Что ж… Тем хуже. Одно дело – убить зверя, в облике которого уже не угадываются черты твоего давнего знакомого… И совсем другое – сражаться с человеком, который выглядит как твой знакомый, но уже им не является. Кошмар наяву. Брадор быстро оделся, проверил запас пузырьков крови и подошёл к стойке с оружием. Протянул руку к Кровопускателю. Замер. Тряхнул головой и взял саиф. …Первые два «заказа» выглядели как рутинная Охота – в полностью обратившихся собакоподобных монстрах не оставалось ничего человеческого. Звериная ярость, звериная сила. Необходимость применения оружия против таких существ не вызывала сомнений, тем более что их намерения в отношении вторгнувшегося к ним Охотника были ясны и однозначны. Попросту говоря, не хочешь быть убитым – убей. И Брадор просто применял те приёмы, которым его научил Герман и которые не раз спасали жизни Охотников и учёных в птумерианских подземельях. О том, что когда-то эти чудовища были людьми, в разгар схватки как-то совсем не вспоминалось. Да имена в записках если и были знакомыми, то смутно. А вот третье поручение… Держа наготове сложенный саиф – с Кровопускателем Брадор тогда избегал ходить по городу, чтобы не привлекать внимания – Охотник приоткрыл дверь небольшого домика и осторожно вошёл в холл. Обострённые Древней Кровью слух и обоняние напряглись до предела. Ничего. Ни шума, ни острого звериного запаха. Дом казался таким умиротворённым... Брадор шёл по указанному в записке адресу, до последнего надеясь, что церковные наблюдатели в этот раз ошиблись. И тишина в доме ещё подпитала эту надежду – а может, и вправду в этот раз случилось просто недоразумение, путаница в отчётах патрулей? В предыдущие два раза присутствие чудовища невозможно было не заметить – утробное ворчание, рёв, скрежет когтей не оставляли сомнений в том, что в доме хозяйничает не человек. А тут… Тихо. И пахнет вовсе не кровью и звериной шерстью, а кофе и какими-то лекарствами. Брадор неслышно пробирался в глубь дома. По обе стороны коридора чёрными провалами зияли раскрытые двустворчатые двери. Охотник заглядывал в тёмные пустые комнаты и шёл дальше. Наконец впереди послышался звук – едва различимый, на пределе слышимости даже для нечеловечески острого слуха. Бульканье, тихое позвякивание стекла, стук. Запах лекарств усилился. Брадор подошёл к единственной закрытой двери в конце коридора. Положил руку на ручку и замер на мгновение. Коротко вздохнул и рванул дверь на себя. Свет резанул глаза, привыкшие к темноте. Звон разбитого стекла прострелил голову болью. А узнавание зазубренным когтем рвануло душу. Не зря Брадору показалось знакомым имя… Там, в подземельях птумеру, Охотники и учёные поначалу держались обособленно; первые относились ко вторым с лёгким презрением за неумение постоять за себя, а вторые взирали на первых с изрядным высокомерием, как на неотёсанных грубых неучей, не способных осознать ценность совершаемых в подземельях открытий и думающих только о своём примитивном оружии. Тем не менее их объединяло общее дело – и угрожающая всем в равной степени опасность. И те, кто вернулся на поверхность живыми и в здравом рассудке, уже по-другому относились к товарищам по перенесённым испытаниям. Возможно, друзьями учёные и Охотники так и не становились, но определённо проникались взаимным уважением и приязнью. – Брадор… Понимаю. Я ждал… Кого-то. Но даже предположить не мог, что это будешь ты, – тихо сказал сидящий за столом человек… Человек! В неверном, дёргающемся свете свечей Охотник не мог разглядеть никаких признаков начинающейся трансформации. – И так скоро… Я надеялся, что у меня есть ещё хотя бы пара дней… Брадор, стиснув рукоять саифа, шагнул ближе. Где же те симптомы, о которых говорилось в записке-поручении? Где признаки начальной стадии ликантропии, где помутнение сознания и повышенная агрессивность? Может, всё-таки Охотники-наблюдатели Церкви ошиблись? Ведь они – просто люди, людям свойственно… И, задохнувшись, невольно отступил на шаг, наконец разглядев лицо старого знакомого. Тонкие губы натянулись на челюстях, выдающихся вперёд, как у собаки, и уже не скрывали заострившиеся клыки. Глаза глубоко запали и сдвинулись к переносице. На лбу и щеках серебрилась короткая седая шерсть. – Я знаю, знаю, – быстро заговорил Бартоломью Шайн, один из опытнейших врачей Белой Церкви, бывший учёный Бюргенверта, когда-то покинувший университет и последовавший за Лоуренсом в Ярнам, – я выгляжу не лучшим образом. Но поверь, Брадор, – это всего лишь внешние проявления, разум не затронут, я вполне контролирую себя, и я уже принял меры… На такой стадии изменения ещё обратимы, и я уже начал лечение. Если бы ты видел результаты наших последних исследований… – Он говорил всё быстрее, и Брадор мимолётно удивился тому, что изменившееся строение челюстей не исказило голос учёного. Бартоломью в умоляющем жесте выставил вперёд руки – кисти с уродливо удлинившимися пальцами и узловатыми суставами. – Брадор, послушай… Я знаю, зачем ты пришёл. Но посмотри на меня! Ты – Охотник. Охотники убивают чудовищ, и это правильно… Я помню, как ты защитил нас от той твари, я помню, что обязан тебе жизнью… Не убивай меня сейчас. Не забирай жизнь, которую когда-то спас. Брадор, прошу… Охотник молчал и не двигался, внимательно наблюдая за хозяином дома. Учёный говорил всё быстрее, глаза лихорадочно блестели в свете свечей, по телу пробегали волны судорог. На жутко искажённом лице проступало выражение отчаяния. – Я понимаю, тебе отдали приказ, и ты не мог ослушаться, – продолжал Бартоломью, пытаясь унять сотрясающую его крупную дрожь. – Но ты ведь не просто слепое орудие убийства, Брадор! Ты тоже был учёным когда-то… Или по меньшей мере студентом. Ты ведь понимаешь, что медицина в наши дни шагнула далеко вперёд, и такие незначительные симпто… Ы-ы-ы-р-р-р-агх… – учёный прижал руку ко рту и тут же отдёрнул, будто сам испугавшись того, что нащупал на собственном лице. – Бра-а-ах-х-х-р! – и он вскочил, отшвырнув тяжёлое кресло, как игрушечное. Брадор встал в боевую стойку. Он всё ещё не мог заставить себя сделать то, для чего он пришёл – убить безоружного человека, который стоял перед ним, одной рукой обхватив себя, будто пытаясь удержать от импульсивных действий, а второй – зажимая себе рот, из которого вырывались уже нечеловеческие звуки. В глазах Бартоломью горел такой ужас, что Охотник, ощутив нестерпимый укол совести, наконец вырвался из сковавшего его оцепенения и прыгнул вперёд. «Прости, что я так долго не мог решиться. Прощай». Бартоломью в последние годы не покидал лабораторий и библиотек, да ещё и был далеко не молод; и даже многочисленные переливания Древней Крови не сделали его реакцию хоть сколько-то близкой к реакции натренированных Охотников. Саиф всего лишь раз прочертил горизонтальную линию на уровне горла бывшего учёного – и всё было кончено. Зазвенело стекло – со стола слетело несколько аптечных пузырьков. Погасли свечи, залитые кровью. Тонкий запах лекарств утонул в тяжёлой металлической вони. Нечеловеческая кровь… Брадора словно потоком из прорвавшейся плотины вынесло из дома. Он не помнил, как добрался до своей каморки. Не помнил, где и как он раздобыл такое количество вина. И не помнил ни единой минуты из двух последующих дней. Он очнулся, трясясь от холода и похмелья, на полу среди пустых бутылок и осколков стекла, с трудом поднялся и доплёлся до кровати. Сел и, с трудом сфокусировав взгляд, посмотрел на свои руки. Они были покрыты засохшей, облетающей бурыми чешуйками кровью. Брадор издал хриплый звериный вой, но резко оборвал его и замер, прислушиваясь: даже в таком полураздавленном состоянии он сообразил, что подобные звуки могут привлечь ненужное внимание соседей. Ещё не хватало, чтобы в тайное убежище церковного убийцы кто-нибудь вызвал патруль констеблей. Вместе с прояснением сознания вернулась память – резко и безжалостно, будто в воспалённые глаза страдающего жесточайшим похмельем Охотника кто-то посветил невыносимо яркой лампой. Брадор тихо застонал и зажмурился. И ещё долго сидел, глубоко дыша и осторожно покачивая раскалывающейся головой. Уговаривал себя продолжать жить с этой памятью. Уговорил, куда же было деваться. Только вот ещё не раз отчаянно напивался после подобных «дел». И после этого стал выходить на задания с Кровопускателем, о котором в Ярнаме ходили жуткие легенды, а любимый саиф долго ещё не мог взять в руки. Но и это прошло со временем…***
Брадор родился в Старом Ярнаме, в зажиточной семье владельца кожевенной мастерской. Интереса к семейному делу он не проявлял, и отец в пятнадцатилетнем возрасте отпустил его с миром в Бюргенверт, снабдив достаточной суммой денег и рекомендательным письмом от старого друга семьи – профессора университета, давно ушедшего на покой. Брадора давно интересовали раскопки, которые вели археологи Бюргенверта в древних катакомбах под городом, и, отучившись год и зарекомендовав себя как старательный и сообразительный студент, он попросился в исследовательскую группу, которой руководил сам ректор Виллем. Там он познакомился со своим ровесником Лоуренсом, необычайно одарённым молодым человеком, который уже на втором году обучения фактически стал правой рукой наставника. Виллем не скрывал своих планов, связанных с Лоуренсом: впоследствии тот должен был возглавить направление исследований, связанное с изучением определённого рода артефактов птумеру. Уже тогда вооружённые отряды исследователей выносили на поверхность различные свидетельства того, что в недрах катакомб когда-то обитали некие сверхъестественные существа, которым птумеру предположительно поклонялись как богам. Эти артефакты, даже будучи всего лишь мёртвыми останками – пустыми раковинами, неразвитыми мумифицированными зародышами, – заключали в себе непостижимые и грозные силы, и учёные надеялись найти способ использовать эти тайные знания на благо человечества. Экспедиции в катакомбы оказались делом весьма опасным: в подземных лабиринтах скрывалось множество древних ловушек, а на более глубоких уровнях исследователи столкнулись не только с выродившимися и обезумевшими потомками исчезнувшего народа, не только с ужасными чудовищами, словно перенесёнными в мир яви из самых жутких кошмаров, но и со странными явлениями, воздействовавшими на рассудок охотников за древностями. Многие из участников вылазок на нижние уровни лабиринтов в конце концов сходили с ума и нападали на своих товарищей. Лекарства, которые создавали здесь же в университете, помогали бороться с галлюцинациями, но лишь ненадолго, и с каждым спуском в пропитанную отравляющими миазмами тьму действовали всё слабее. И особенно разрушительными для рассудков исследователей и Охотников оказались экспедиции на поиски таинственного Исза – древнейшего из подземных городов цивилизации птумеру, обрывочные сведения о котором учёные уже много лет не покладая рук искали в птумерианских священных текстах. Эта глубинная область, похоже, была каким-то загадочным образом напрямую связана с Космосом, и вернувшиеся оттуда двое учёных и единственный выживший Охотник – всего лишь трое из двенадцати членов первой экспедиции – долго ещё бледнели, тряслись и теряли дар речи, вспоминая и пытаясь рассказать о том, с чем они там столкнулись. При этом артефакты, которые они доставили в университет, оказались настолько необычными, что Виллем немедленно начал подготовку к новой экспедиции. Лоуренс и Брадор к этому моменту учились на выпускном курсе. Виллем не разрешил своему лучшему ученику самому отправиться в лабиринты, однако открытие, которое было сделано в глубинах Великого Исза, навсегда изменило расстановку сил в Бюргенверте – и саму жизнь старого университета, да и всего Ярнама. Нет нужды рассказывать о том, что это было за открытие. Важно одно: исследования Древней Крови, начатые Виллемом, продолжил его лучший ученик Лоуренс, а Брадор стал одним из его подручных – Охотников, спускавшихся в лабиринты за новыми артефактами. И кто поручится, что на самом деле безумие его не коснулось?***
Когда была основана первая мастерская Охотников, которую возглавил Герман, старый знакомый Виллема (возможно, даже друг – если предположить, что у ректора, жизнь которого, казалось, полностью состояла из исследований и размышлений, могли быть настоящие, человеческие друзья), Брадор стал одним из первых, кому было сделано переливание специально подготовленной крови. Тогда ещё производство целебной крови не было поставлено на поток, а это означало, что доступ к ней имели лишь избранные. Правда, каждый из них отчётливо понимал, что истинное значение этой «избранности» – роль первых добровольцев-подопытных, принимающих на себя все риски возможных побочных эффектов. Брадор решился на переливание не сразу. Он отнюдь не был слабонервным и впечатлительным, но то, что ему пришлось повидать в птумерианских подземельях, способно было зародить сильнейшие сомнения в безопасности приёма Древней Крови. Если несчастные птумеру шли по тому же пути, которым следуют люди – не приведёт ли это человеческую цивилизацию к тому же самому тупику? К искажению, ослаблению и в итоге – к вымиранию? Лоуренс утверждал, что в их случае – с их развитием науки и, в частности, медицины – всё будет иначе. Человечество ждёт небывалый расцвет. Будут побеждены все считавшиеся неизлечимыми болезни, увеличится продолжительность жизни – не просто существования и постепенного угасания, а полноценной жизни, наполненной различными активными действиями. И Брадор поверил ему… В конце концов поверил. И сейчас, оглядываясь назад, он часто думал, что это было одной из величайших ошибок в его жизни. А с другой стороны… Тогда, скорее всего, не было бы у Брадора единственного настоящего друга.***
Здание старого университета с самого утра и до позднего вечера полнилось звуками – скрипом деревянных лестниц и половиц, дробным стуком шагов, гудением голосов студентов, шелестом страниц… Все звуки сливались в единое полотно, воспринимаемое как голос самого Бюргенверта, монотонный и слегка надтреснутый, как у старого профессора, читающего одну и ту же лекцию уже не один десяток лет – каждый год новым первокурсникам. А дышащая тайнами тишина, заполнявшая холлы, коридоры и аудитории ближе к полуночи, казалось, говорила беззвучными голосами далёкого Космоса. Брадор любил оставаться в лекционном корпусе на ночь. Заканчивал опыты, дописывал эссе, листал книги. Как штатному младшему исследователю, ему выделили крошечную квартирку в жилом здании, где селились учёные, преподаватели и соискатели докторских степеней, не имеющие жилья в Ярнаме или просто не желающие тратить время на дорогу до города и обратно. Обстановка в квартирах была почти монашески скромной: узкие кровати, простые письменные столы, шкафы для одежды. В каждой комнате только один жёсткий стул: не подразумевалось, что учёные, возвращаясь в свои «кельи» после многочасовых занятий, станут ещё принимать гостей. Однако Брадор нередко бывал гостем в одной из таких комнаток, и для этих визитов хозяин даже утащил стул из одной редко использовавшейся аудитории. Вот и сейчас вчерашний студент, а ныне – один из первых Охотников Бюргенверта медленно шёл по коридору, тщательно выбирая, куда поставить ногу, чтобы не скрипеть половицами и не привлекать ненужное внимание, да и не беспокоить уставших коллег, засыпающих за одинаковыми дверями по обе стороны тёмного коридора. В одной руке Брадор нёс тусклый охотничий фонарь, в другой – так же тускло поблёскивающий вытянутый стеклянный сосуд. Поравнявшись с одной из дверей, ничем не выделяющейся среди прочих, Брадор приложил к филёнке ухо и прислушался. Из комнаты доносились приглушённое бормотание и шелест бумаги. Значит, хозяин не спит. Брадор вздохнул, погасил фонарь и негромко постучал. – Войдите, – откликнулся удивлённый голос. Осторожно приоткрыв дверь, Брадор заглянул в комнату. – Можно к тебе?.. Я не слишком назойлив? – Входи, – сидящий за столом Лоуренс, поправляя на переносице очки, с улыбкой обернулся к двери. – Вообще-то я сам думал к тебе зайти. Догадался, что тебе захочется задать пару вопросов... Но вот, – он указал на книги, – решил ещё кое-что уточнить… И зачитался. Извини. – Тебе не за что извиняться, – пробормотал Брадор, опуская взгляд. Ему стало неловко. В конце концов, то, что он сегодня пришёл к Лоуренсу в личную комнату, означало не просто желание провести вечер в приятной компании за бутылочкой вина (бутылку, впрочем, он предусмотрительно захватил и сейчас, неловко обойдя хозяина квартирки, поставил перед ним на стол), а банальная трусость. Через два для Брадору было назначено переливание специальной крови, делающей Охотников намного сильнее и выносливее обычных людей. И, поскольку ему лучше многих было известно, откуда поступает эта кровь, он не мог отделаться от страха перед предстоящей процедурой. – Садись, – Лоуренс указал на второй стул и одобрительно покосился на бутылку. – Переливание ведь послезавтра, верно? – Да, – хмуро отозвался Брадор, садясь. – Если бы оно было завтра, я не принёс бы спиртное. А если бы оно было ещё через день… – Ты бы просто не дошёл до моей комнаты, – хмыкнул Лоуренс. – Выпил бы всё один. – Ну, может, и так. – Брадор неуверенно улыбнулся. – Так что тебя смущает? – Лоуренс ещё раз поправил очки и выпрямился на стуле. Глаза его засверкали, как бывало, когда он стоял за кафедрой в лекционном зале. – Ты боишься побочных эффектов? Но не забывай, что те препараты, которые мы передаём в лазарет для Охотников, уже прошли множество испытаний. Да я сам уже три переливания перенёс! И, как видишь, – он улыбнулся и развёл руки в стороны, будто показывая, что пребывает в добром здравии и бодром расположении духа, – со мной всё в порядке. – Ты… Ты делал себе переливания? – пробормотал Брадор, невольно отшатываясь от друга. – Но… Зачем? Ты ведь не… – Да, я не Охотник, но я ведь часто спускаюсь в лабиринты в составе экспедиций, – напомнил молодой исследователь. – А это значит, что я так же подвергаюсь риску: и опасности нападения местных обитателей, и воздействию тамошних отравляющих миазмов. Так что мне такая защита нужна не меньше, чем тебе. – Но… Три переливания… А когда?.. – Я с самого начала испытываю перспективные образцы на себе, – понизив голос до шёпота, признался Лоуренс. – Мастер Виллем, он… Он такой перестраховщик! Он заставлял меня проверять кровь снова и снова, ставить опыты на животных, хотя в этом нет ни малейшего смысла: на каких-нибудь мышей эта кровь не может оказать такого же воздействия, как на людей! Но я вынужден слушаться его, иначе он отстранит меня от работы и вообще может свернуть это направление исследований. Если честно, мне кажется… Он уже стар, Брадор. Стар и не готов к радикальным переменам. Возможно, его время на исходе. – Что ты такое говоришь… – Брадор не мог поверить своим ушам. – Ты… Ты готовишь план по свержению ректора, или я чего-то не понимаю?.. – Да причём тут свержение ректора, – хмыкнул Лоуренс. – Я просто хочу, чтобы он не мешал моим исследованиям. А он так осторожничает, что разработка лекарства от всех болезней человечества может затянуться ещё на два поколения. Вот я и решил – буду испытывать самые чистые образцы на себе. В первый раз мне было довольно-таки плохо, да… Но уже вторая трансфузия поставила всё на место. Я стал чувствовать себя намного лучше! Такая лёгкость в теле и ясность в мыслях! Я уверен – мы совершили величайшее открытие! Древняя Кровь – ключ к бессмертию или по меньшей мере к невиданному увеличению продолжительности жизни – полноценной, яркой жизни, Брадор! – Лоуренс вскочил со стула и в волнении зашагал по тесной комнатке. – Через пару лет мы сможем начать массовое производство такой крови, и тогда… Ярнам прославится на весь мир, наши клиники станут благословенными местами, где излечивают все известные болезни и даже отводят неминуемую смерть! А потом мы поделимся со всем миром своими открытиями, и для человечества начнётся новая, светлая эра! Вот что означает твоя послезавтрашняя трансфузия, Брадор, – первый шаг в новый мир! Ты ведь со мной? – он уселся на край кровати, чтобы прямо, а не сверху вниз посмотреть в лицо друга, и протянул руку. – Мы идём вместе? Брадор неуверенно улыбнулся и крепко пожал протянутую ладонь.***
Трансфузия прошла весьма успешно – в том смысле, что Брадор после неё пришёл в себя, к тому же находясь в здравом уме. Перед началом процедуры пациента пристегнули ремнями к кушетке, и болезненные багровые полосы на руках и ногах ещё долго служили напоминанием о том, как ему повезло: первое переливание удавалось пережить не всем. Даже если тело не отторгало Древнюю Кровь и выдерживало вызываемые ею метаморфозы, то сопровождающие этот процесс видения могли просто разодрать рассудок в клочья. …Алая река, текущая вверх по склону горы. Звон космической пустоты над головой. Косматая морда чудовища, скалящая окровавленные клыки прямо из груди привязанного к кушетке человека. Крыши города на дне моря, мачты кораблей в небе. Цветы с голубыми светящимися лепестками, словно слепленными из звёздного света… И поверх всего этого – боль. Ужасная боль, будто все суставы в теле выкрутили, разорвав сухожилия, а потом вправили на место и долго сшивали жилы, мышцы и кожу тупыми ржавыми иглами. Но всё закончилось благополучно. Брадор отдыхал, привыкал к новым ощущениям и через изменившееся восприятие заново знакомился с миром. Ночная тишина пустого больничного крыла оказалась полна звуков, глаза намного лучше видели в почти полной темноте, обоняние улавливало за резкими запахами крови и карболовой кислоты тонкие, извивающиеся, как струйки дыма от погасших свечей, следы чьего-то присутствия: запахи старых книг, оружейного масла, мела, мокрой земли... Сознание то прояснялось, то снова соскальзывало в туман забытья, воспоминания о перенесённой боли перемешивались и сливались с ускользающими обрывками видений, и Охотник пытался убедить себя, что всё это было лишь дурным сном. – Эй! – раздался откуда-то снизу громкий шёпот. – Ты как? Брадор, не то задремавший, не то просто снова погрузившийся в полубеспамятство, теперь такое сладкое и манящее оттого, что в нём больше не таились боль и ужас, от неожиданности дёрнулся, ремни впились в запястья и лодыжки. В мозгу будто что-то вспыхнуло, прожигая в пелене забытья быстро расширяющуюся дыру с обугленными краями, через которую снова выглянул… Зверь. Тот самый зверь, который, как говорит Герман, живёт в каждом человеке. Таится, не показывается, никак себя не проявляет. И до самой смерти человек не знает, кто он на самом деле. И только Древняя Кровь позволяет встретиться лицом к лицу со своей звериной сущностью – и подавить её, лишить собственной воли, прогнать поглубже в тёмные катакомбы подсознания. Если повезёт… – Тише, тише, – откуда-то из-под кушетки вынырнул Лоуренс, навис над привязанным к кушетке Охотником, с неожиданной для хлипкого кабинетного учёного силой надавил на плечи, принуждая прекратить рваться из-под ремней. – Это я. Что, всё ещё кошмары не отпустили? – Ты что тут... – прохрипел Брадор, ошалело глядя на приятеля. Тот выглядел странно – всклокоченные волосы, захватанные и чем-то забрызганные стёкла очков, лицо осунувшееся, с пугающе резкими чертами… Поморгав и приглядевшись, Охотник понял, что всё дело в тусклом охотничьем фонаре, висящем у Лоуренса на поясе и подсвечивающем лицо снизу. – Ты нарочно так снарядился? – выдохнул он, пытаясь улыбнуться и указывая взглядом на источник света. – Чтобы я уж наверняка помер от страха? – Нет, – Лоуренс нервно хмыкнул и прикрутил яркость фонаря. Теперь его лицо ещё сильнее напоминало… Лица птумерианских статуй, сообразил Брадор. Только выражение лица не такое скорбное. – Я пришёл тайком. Мне тут не обрадуются, если увидят. Мягко говоря. – А зачем тогда пришёл? А если тебе попадёт? Виллем тебя накажет! – Ну… – Лоуренс подпрыгнул и уселся на край соседней высокой кушетки. – Я просто помню, что после первой трансфузии я тяжело приходил в себя… Долго не мог понять, что мне мерещится, а что – уже реальность. Неприятное ощущение… А меня тоже оставили тогда одного на несколько часов. Так я под конец уже в собственной реальности сомневаться начал. Ну вот я и решил к тебе пробраться – проведать, как ты тут. Эти, – он покосился на дверь, угадывавшуюся в темноте по едва заметно светящемуся прямоугольнику стеклянной вставки, рассечённому переплётом на четыре части, – ещё часа два не придут тебя отвязывать. Не понимаю, что у них за манера – вот так бросать пациентов! Зачем?.. – Думаю, затем, чтобы пациент раз и навсегда разобрался, где в его подсознании зверь, а где – он сам, – медленно проговорил Брадор, уставившись в потолок, на фоне которого таяли клочья кошмаров. Лоуренс внимательно посмотрел в лицо друга – и ничего не сказал.