Художники судеб

      По тёмным лесам бежит волчица. В непостоянной тьме её густая шерсть кажется белоснежной, а цвет глаз — кристально серым. Она будто белое пятно в мрачном суровом мире. Будто вольность создателя, что сделал её такой, скрыв за пеленой дождя осмысленный взор, устремлённый вперед. Там кто-то ждёт эту особу, недовольно скаля клыки. Ему точно не нравится эта прогулка в отвратительный ливень, но печалить волчицу не хочется. Знали бы эти двое, что я тоже тут, то не смели бы огорчать из-за скорого ухода из леса. Но они-то не знают…       Или мне так кажется, пока оборотень не подходит к дереву, где сижу я. Видимо, услышала прерывистое дыхание. Не верю в материнские инстинкты, поэтому сразу убираю этот вариант. Может, духи выдали мое местоположение? Возможно. Как жаль, что не могу относиться к таким мелочам осмотрительно. — Пойдем домой, — зовёт меня волчица. Не смею спорить с ней, спускаюсь. Спрыгиваю с ветки и бесшумно приземляюсь. Почти безболезненно. Следую за оборотнем, размышляя в которой раз об одном и том же.       Мне не хочется возвращаться в это место, которое они упорно зовут домом. Ведь мы только вышли, ну, подумаешь, что отец уже ждёт (ибо не любит сырость и плохую погоду). Но ничего не изменить, и поэтому иду по следам волка навстречу чёрному силуэту. Вампир, древний, не очень терпеливый и добрый. — А ты что здесь делаешь? — спрашивает отец, переводя взгляд то на маму в истинном обличье, то на меня. Идеально: кровосос, оборотень и их ребенок. Полукровка. — Я хотела погулять с вами, — честно признаюсь. Мама мотает мордой, что-то прорычав невнятное, а отец пожимает плечами. — Под дождем в самый раз, правда? — Не соглашусь, — ворчит вампир. Однако, к его счастью, мы уже собираемся уходить. Но, перед этим, он понижает голос и как бы невзначай говорит: — Скоро ты поменяешь свое мнение.       Ладно, сделаю вид, что ничего не слышала. Сейчас у меня другие заботы — недовольство от конца прогулки. Совсем скоро мы уйдем из леса, попав в мрачные владения отца. Как же я не люблю их! Как и мама, чьей крови во мне больше.       Но что-то мне подсказывает, что даже это ненадолго. Отгоняю дурное предчувствие. Они, конечно, важны, но порой лучше опираться на реальную ситуацию. Так считала и я, до тех пор, пока все не изменилось. Эта история вовсе не о моих родителях, не об их встрече, а он том, как я, Селена, стала вампиром.       С далекого детства люблю кровь, сырое мясо, луну и долгие прогулки по лесам. Волчья сущность (а это именно она привила мне обожание к их богине и свободе) досталась мне от мамы. Даже волк милее злой кровососущей летучей мыши, сущности отца. Вообще, вампиры слишком холодные, не искренние. И, пожалуй, самый шокирующий факт о них, — кровососы действительно спят в гробницах. Вы бы хотели отдыхать в гробах, завернувшись в паутину как в любимое одеяло?       Нет, конечно! Вот и я не хочу быть похожей на своего родителя, хотя он явно этим недоволен. Ну и ладно, что-нибудь придумаю, может, и мама что-то посоветует. Надеюсь. Почти верю, но готовлюсь принять поражение.       Сегодня улицы надолго заволок непроглядный туман. В нём по вечерам играют волчата местной стаи — это значит, что я на верном пути. Мама их наставница, поэтому всегда занята другими детьми. Не мной, её родной полукровкой. Настоящими волчатами, которые рычат на меня и пытаются укусить, стоит лишь подойти. Была бы истинным волком, то был бы позор из-за этого. А так я никто, ну и пусть. Это не мешает мне любить волчицу и просить её советов, слушать легенды о луне и красивой любви. Не знаю, будет ли это чувство и у меня, однако ничего не случится, если я буду мечтать об этом.       В белом мареве проще жить. Он скрывает все самые страшные секреты и тайны бытия. Но даже ему не подвластно спрятать в облаках силуэты диких зверей. Зову их, но выбегает волчонок и предсказуемо пытается укусить за лодыжку. Никак не реагирую, жду маму. Она выходит через сто сорок секунд (считаю каждую), рычит на щенка, подходит ко мне. Оборачивается человеком — в одежде, к счастью! — и спрашивает: — Что случилось?       Ей идет больше быть белоснежным зверем, чем среднестатистической женщиной. Невысокой, уже немолодой, с сединой на висках. Но у неё бронзовая здоровая кожа без морщин и ожогов, ибо любит загорать в те редкие солнечные дни в нашем городе. Да и отца в это время нет, так что волчица может спокойно отдохнуть. — Ничего, — отвечаю я, едва хмыкая. — Но меня пугает отец. Слишком часто он стал говорить о переменах, да и спрашивал пару раз про мою жажду к крови. — Которой, у тебя, конечно же нет. — Верно. — Селена, — обращается она ко мне. — Тебе не о чем беспокоиться. Ты полукровка. Ты можешь попытаться быть кем угодно, походить на меня, — она зачесывает волосы назад пятерней, по привычке. Непослушные волосы лезут в серые глаза — мы этим похожи. Копной светлых каштанов, серым печальным взглядом. — Или отца, — морщится от его упоминания. Не любит всем сердцем, я догадываюсь, почему. Кофта мамы имеет короткие рукава, и поэтому можно увидеть старые шрамы на руках. — Он всегда получает то, что желает. И жаль, что нам не дано знать ничего об этом.       Она смотрит на испорченную шрамами кожу и вздыхает. — Ясно, — говорю я и разворачиваюсь, не желая продолжать общение. Поддержки не получу, лишь потревожу старые раны. Ни к чему маме это, ведь в последнее время ей и без меня несладко…       Вообще, мы стараемся жить как обычная семья.       У нас вроде получается, если, конечно, не заглядывать в чулан с гробом и кровью. Если, безусловно, не гулять по ночам рядом с домом, видя меня под вечной луной или маму с не самым лучшим прошлым. Если не замечать, что мне уже двадцать, а выгляжу я на шестнадцать, то всё нормально. Мама — наставница, отец — преподаватель в академии искусств. Я хочу поступить в колледж Восточной стаи, где, могут помочь полукровкам пробудить нужные им способности.       Честно, я мечтаю быть полноценной волчицей, добывать себе еду и гулять, бегать по полям и лугам, ловя бабочек и виляя хвостом. Собачьи радости, нет, волчьи, но такие необходимые, таки… родные, что ли.       После похода к маме иду домой, сразу к себе в комнату. Снимаю плащ старинного кроя (только посмейте сказать, что странная. Обижусь сразу и надолго), собираю волосы в пучок, обнажаю шею. Красивая, правда? Бледная кожа, аристократичные черты лица, впалые скулы, нежные губы и бьющееся сердце. Многое достается от отца, но имя, благо, от матери.       Селена-луна, Селена-та-самая-богиня-спустившаяся-с-небес, Селена-чей-то-ориентир. И глаза серые, подстать лунной пыли. Жаль, конечно, что они не такие же. Или не зеленые, как у большинства оборотней. Ну и ладно. Мы взрослые люди, они поймут мой выбор и не осудят. Надеюсь. А пока пусть Луна освещает мне путь в ночи… сегодня был сложный день, много дел, но, кажется, я что-то забыла.       Взгляд цепляется за фотографию рядом с зеркалом. Здесь я и мой парень, Алан. Тоже полукровка, но только от оборотня и феи. Это был наш выпускной вечер, поэтому мы такие шедевры. На фоне бледной луны, серебристых облаков. Помню, как в тот вечер, наши волки выли в единый голос, а мы танцевали на поле тюльпанов. Восхитительно. Луна, возлюбленный, тончайшее послевкусие крови на губах и цветы. Это было превосходно. Жаль, что хорошее рано или поздно заканчивается.       Как и туман пропадает в лесу. Как и умирают деревья-гиганты, мхи, папоротники. Как и пропадают наша семья, становясь лишь сказкой, да и то скверной. Как и огни вечера, медленно перерастающего в безмятежную ночь.       Ах да, я обещала написать Алану, когда буду дома. Ищу телефон, нахожу его на кровати, начинаю набирать сообщение… мы болтаем, смеемся, намекаем на нечто большее, а потом его зовёт кто-то. Приходится отключиться… и ничего.       Кажется, просто засыпаю. Или погружаюсь в идеальный мир, где нет костей и жестокости. Но, тогда бы на утро не было адской головной боли. А она, чёрт подери, есть. Словно я вчера провела вечер с дешёвым пойлом, а не парнем. Но нет, ночь была пьяна лишь нежностью. От этого не должно болеть все тело, от этого шею не должно печь… стоп, шея? Нет-нет-нет.       Провожу слабой рукой по коже, нащупывая запекшуюся корочку. Наверняка кровь. Чёрт. Это может означать несколько вещей: либо глупый вампир проник ко мне в комнату и решил полакомиться (отравиться) мною, либо отец хотел именно этого. Чтобы его единственный ребенок стал таким же монстром, как и он сам. — Это наша суть, Селена, — говорит вампир, появляясь за мной. Я уже успела встать и подойти к зеркалу, чтобы понять, что теперь моё тело — чёртов кровосос. Голова болит, мир перед глазами расплывается. Приходится опереться на столик, чтобы не распластаться на полу. Как шкура оборотня (маминого истинного) в его кабинете. — Привыкай.       Перевожу взгляд с него на себя, своё отражение. С укусом на шее, кровью вокруг и потерянным взглядом. Глаза стали красными. Губы бледны, клыки длинны. Волосы посветлели. Ладно. Я спокойна (вовсе нет), стараюсь сдержать слезы и отчаянный вой мёртвой во мне волчицы. Но я по-прежнему могу выть и кусаться. Однако выдержка и воспитание матери не помогут мне этого сделать. — Привыкай к новой сущности, — повторяет отец, пожимая плечами. — На улицу днём не выходи, на солнце не смотри. Охотников не обнимать и лучше не подходить близко. Серебра необходимо бояться, как и церкви, — поджимает губы. Презрительно смотрит на меня, — оборотней избегай, теперь это твои враги. Людей курящих не пей. — Ладно, — прерываю его речь, от которой становится мерзко. А может, это не из-за его слов, а лишь потому, что я изменилась. — Уйди, пожалуйста. — Я прощу твою грубость лишь из-за того, что ты обратилась несколько часов назад, — покровительственно сообщает вампир. Мысленно посылаю его в ад, возвращаясь в кровать. Нахожу телефон, пытаюсь посмотреть в экран, но откладываю эту затею — ничего не вижу, как будто бы ослепла. За что это мне…       Хочется плакать, но я смотрю на постер луны над кроватью. Понятно, что он не заберет мои печали, не подарит улыбку, веселье. Или хотя бы смысл не выйти под солнце и сгореть. Близится тьма и забвение, я чувствую это, когда отец выходит из комнаты. Вздыхаю. Провожу рукой по гладким послушным волосам. Не знаю, что делать — то ли каре, то ли харакири. Снова застреваю на распутье.       Жить хочется настолько же, сколько и танцевать под луной, целовать Алана в губы… Алан. Вспоминаю о нем и задыхаюсь. Сердце обязано стучать от радости, но его не слышно. Я могу не дышать. Мы теперь не будем вместе. Надо сказать ему как-то об этом… при личной встречи. Бросать по СМС дело идиотское, а я не настолько глупа (с этим можно поспорить, но приятнее думать, что разум всё же есть). Пишу сообщение и зову парня на нашу поляну, где обычно цветут тюльпаны.       Когда весна приходит или магия нимф касается этого места. Редко, но красиво.       Держусь из последний сил.       Алан спрашивает, смогу ли я прийти через десять минут. Отвечаю, что да. И всё равно, что могу сгореть, пока иду. И всё равно, что голод чувствую. И всё равно, что мама наверняка волнуется. Нет. Уйду незаметно, сбегу, не вернусь. Я собираю вещи: только самое важное. Ничего личного, ничего того, что выдаст меня.       Ухожу. В лесу много троп, по которым никто не ходит, и они в тени. Но если моя судьба — сгореть, исчезнуть, умереть — то пусть так и будет. Если найду свое счастье, будет чуточку лучше.       Знаете, в детстве меня часто называли врушкой. С годами усердных тренировок я научилась говорить правду. Но сейчас я снова соврала — это история вовсе не о том, как я стала вампиром, а о том, как мы научились с этим справляться. О том, что все в наших руках, и даже любовь.       Бегу, падаю, проклиная весь род вампиров. В руках телефон, я боюсь не успеть, снова неудачно споткнувшись об коряку. Разбитые колени, порезы не страшны с улучшенной регенерацией. Повреждения исчезают, но боль остается, контрастируя с той, что в душе. Вещи, закинутые в рюкзак, мешают, но пока оставить все необходимое я не могу. Однако это только пока, в неуловимый тягостный миг, когда плохо.       Я, чёрт возьми, вампир.       Ненавижу их все сильнее. Перегрызла бы глотку, уничтожила бы сердце, знай, что не смогла бы причинить себе вред. Как и любой нормальный, практический здоровый человек… — Селена! Остановись, — кричит мне Алан, когда я выбегаю на поле. Волосы колышет ветер, одежда разорвана и грязна; кровь не перемещается по венам и запах… думаю… Алан все уже заметил. Расставание неизбежно. — Прости, прости, прости, — шепчу я, кидаясь к нему на шею. Он инстинктивно ловит меня и прижимает к груди, — Прости, — утыкаюсь носом ему в ключицу. Как побитый волк. — Тише, Селена. Что случилось? — чувствую, как ладони обхватывают талию сильнее. Приходится поднять взгляд и встретиться с очами глубокого океана. — Он обратил меня. Понимаешь? — задаю ему глупый вопрос. Он качает головой и тяжко вздыхает. — Я теперь вампир, чертов кровосос… ненавижу все… — Не говори так, — перебивает меня Алан, склонив голову к моему лбу. Почти касается его манящими губами, а я вспоминаю их вкус. Боюсь, что мне больше не удастся его вновь попробовать. — Я тебя люблю, будь ты бессмертной или моей лунной ведьмой, богиней.       От его слов хочется плакать. Ибо это может быть как и приятной правдой, так и горькой ложью. Я и без этого отравлена — мне нечего терять. Сейчас утро. Скоро наступит день. Я смогу сгореть. Но сейчас есть возможность посмотреть на бледный безликий полумесяц над нашими головами. Тюльпанов нет, зато есть высокая трава. За это и люблю поляну — в независимости от погоды, моего настроения или времени года здесь красиво. В свете луны, в памяти или сей миг. — Обещай, что не оставишь меня, — прошу я его. — А если я умру, то не будешь скучать. И под ветер и гром, твое сердце забудет чувства ко мне. Пусть подарит их кому-нибудь другому… — А кому, моя луна? — спрашивает Алан, касаясь моего лба губами. Люблю его поцелуи — печати полумесяца. И пусть наш век будет коротким, я постараюсь не забыть. — Только ради тебя оно бьется, Селена. Ты это знаешь.       Да, он прав, знаю. Но всё равно плачу. Слёзы, благо, ещё обычные, стекают по щекам, по корочке крови на шее, впитываясь в рубашку Алана. — Моя радость, луна, Селена, не плачь. Слёзы тебе не к лицу. И пока у нас есть утро, танцуй.       Без остановки. Я согласна. Вот так, только что обратившись, я нахожу любовь. Вернее, она была рядом, но просто я поняла, что всё для нас. Он прав — я его богиня, утонувшая в танце, но он мой полумесяц.       Навсегда.