Легенда о короле Артуре. Альтернатива

-Что там за шум? — Моргане тревожно, ещё минуту назад она спокойно сидела напротив Артура, вглядываясь в его усталое, измученное лицо, и вот, словно бы минула целая жизнь, но она не в силах не заметить тревоги, и справиться с нею. Артур тоже прислушивается — он раздосадован. Моргана, которую она так давно не видел, единственное его утешение в дни тяжелого провала с Мелеагантом, в дни, когда принц так легко выкручивает ему жизнь и нервы, заставляя покориться своему плану, Моргана осталась с ним, наконец, наедине, более того — пришла сама. И что же? Досадный шум снова разделяет их близость, снова строит между ними стену. Но шум приближается. Шум становится невыносимым — уже слышны выкрики, тревожные, страшные, почти звериные, Артур переводит взгляд на Моргану и видит, как медленно цепенеет она от ужаса, что-то угадывая в этих выкриках, а быть может, догадавшись о чем-то, чего ещё не понял он. -Ваше…- без стука, без вежливости, без дозволения, грубо и нервно распахивается дверь и вбегает взъерошенный Грегори — его глаза горят странным возбуждением охотника, который поймал, наконец, какую-то дивную птицу и вот уже готов он похвастаться своим трофеем. -В чем дело? — зло прерывает его возбуждение Моргана, поднимается решительно и резко, будто бы обращение было к ней. -Вашу жену поймали с рыцарем! — на одном дыхание выкрикивает Грегори и у Морганы сердце пропускает удар, она судорожно обхватывает запястье левой руки правой рукою, боится взглянуть на Артура, но Грегори добивает её: — с Ланселотом! Вот и всё. Вот так кончается спокойная реальность. Вот так происходит обрушение целого пласта мироздания, которое ты складываешь подле себя. Так рушатся мосты, любовно выложенные мостовые…все происходит именно так. -Она во дворе…- Грегори смотрит на Артура с непониманием, почему на лице короля такая маска, рыцарь слишком плохо знаком с человеческой сутью, чтобы увидеть, сколько боли в глазах короля на самом деле. Моргана бы, лишь бросив взгляд, увидела, но она боится даже дышать — грудную клетку будто бы зажали в железные пласты, и теперь… Что будет теперь? Одно дело, если знать, что твоя нелюбимая жена изменяет тебе, и ты таишь это ради короны, ради того, чтобы не раскрывать в тяжелые годы всю свою слабость (какой же ты король, если не можешь углядеть за женой?), и совсем другое дело, если открыто об этом заговаривает весь двор и все твои слуги, все, как один, становятся вдруг свидетелями страшного предательства. Теперь уже молчание становится ядовитым. Теперь уже нельзя забыться и сделать вид, что вообще не понимаешь, о чем шепчутся в тенях. Артур осознает это за долю секунды. Он не знает, кто и как, но чувствует, что это чей-то злой умысел, что Гвиневра была жестоко кем-то обманута, что это всё… Моргана не думает об этом. Ее сердце вообще заходится тревогой и бьется так быстро, что может разорваться. Она боится. Боится за своего единственного друга, за Артура… ей плевать на Гвиневру, по факту — глупая девчонка позволила себе попасться! Да, жаль ее молодости и неопытности, но это жалость иного рода, а Ланселот — он часть ее собственной жизни. Моргана боится посмотреть на короля. Грегори пятится, не понимая, что с Артуром, что за зловещая маска ледяного отчуждения легла на его лик. Артур встает. Впервые в нем есть что-то по-настоящему королевское. От него веет холодом, но Моргана чувствует, когда Артур проходит мимо нее, как этот холод ее обжигает. Она не узнает Артура! Он никогда не был настолько решительным, настолько чужим… от него веет безумной яростью, но ярость та не сколько на факт измены, сколько на факт раскрытия. Глупая девчонка! Глупый рыцарь! Глупые…все! Моргана пытается позвать Артура, но с ужасом осознает, что у нее нет голоса, как тогда…в проклятую ночь он пропал, много-много лет назад, положив начало другой ее жизни, личному спуску в ад, так и сейчас, она вдруг онемела. -С рыцарем…- тихо повторяет Грегори, с ужасом видя в глазах короля небывалый стальной блеск. Ни слова не говоря, Артур, не примериваясь, бьёт рыцаря рукою в живот — сильно бьет, и тот сгибается пополам с булькающим звуком, и, пользуясь его положением, беспрепятственно выходит прочь твердым, размеренным шагом. Стон Грегори заставляет Моргану очнуться. Она спешно потирает свое запястье, замечая, что место, которое она обхватила пальцами, уже красное, и, не удосуживаясь даже запахнуть мантию плотнее, как есть, выбегает за королем прочь. Голос прорезается, пробивается, разрывает тишину вмиг опустевших коридоров (а кому там быть? Все высыпали полюбоваться на поругание королевы), пытается настигнуть короля: -Артур! Артур! Но Артур не слышит. Он уже далеко. *** Странная эта была ночь! В бархате небес красиво горели звёзды, и завораживающе серебрила двор луна… Но никто не думал даже поднять взор на небо. На земле было свое освещение, свой свет. Свет, зажженный в нижних этажах замка, свет от прыгающих бликов пламени факела причудливо отражался и на мечах, и на лицах, и все искажалось, словно бы каждый был в маске и в то же время — нереальным! Людей было много. Каждый, привлеченный шумом, сплетней (как они только быстро распространились по замку?) был здесь. Не спал в эту ночь никто. Рыцари держали вырывающегося, но уже скорее, для порядка, чем для настоящего сопротивления, Ланселота. Другие рыцари держали на острие мечей королеву, которая обратилась в мрамор… Это была странная ночь! Артур сошел по ступеням, перед ним торопливо расступились, провожая кто злорадно (а ну-ка, король, покажи силу лихую), кто скорбно (бедняга, он так любил королеву!), кто с любопытством (ой, что будет!). Если же появление Артура произошло в тишине, то Моргана, вылетевшая за ним следом, уже не стала обретать себя в той же тиши, она появилась шумно, расталкивая всех, кто итак не особенно сильно мешался ей (безумцев стать ей на пути не было в избытке), но сегодня ей почему-то потребовалось больше пространства вокруг, словно она боялась задохнуться в людском море, а потому интенсивно работала локтями. Артур остановился между Ланселотом и Гвиневрой, но не взглянул ни на того, ни на другого. Гвиневра попыталась пискнуть, но Артур жестом, не глядя, велел ей замолчать и она покорно опустила голову, и словно бы вся сила оставила ее, ушла в этот безмолвный протест, в попытку оставить себя в живых. Странная это была ночь! Мысли обрели почти физическую форму и могли быть даже прочитанными. «Я рад, что всё, наконец, открылось, смерть меня не страшит…» — появление короля на Ланселота произвело необычайное действие. Король для рыцаря не был королем (Ланселот видел, как тот правит и кому Камелот обязан на деле), а потом для него Артур предстал скорее мужчиной: неверным мужем, слабым королем, плохим воином и тактиком, мучителем собственной сводной сестры, порочным и жалким. Такого ли было бояться Ланселоту? Ради любви ли — неважно, но бояться его, сопротивляться ему? Нет! Нет! Все уже кончено! Он уже долго притворялся. Единственное — жаль пасть от руки такого человека. Еще и на глазах у Морганы. Кто же позаботиться теперь о ней? Ланселот вкладывал все презрение к Артуру в свой взгляд на него, но глядя на Моргану, не мог сдержать своей печали — она оставалась на произвол судьбы, и он ничего не мог с этим сделать. У Морганы дрожат руки, Моргана едва-едва удерживает себя от обморока, он дорог Моргане и все же…предал ее, не сумел распознать ловушку, и попался! И теперь Моргана останется одна. Ланселот взглянул на нее, решив для себя, что это в последний раз, потому что больше он не сможет выдержать — слишком дрожат ее губы, слишком жаль ему ее жизни, а дальше ему что? Только смерть — это просто. Он взглянул, беззвучно шевельнулись его губы, складываясь в одно лишь слово: «Прости». Моргану затрясло. Увидела она? Угадала? Но она упала на траву, на колени… «Дочь…это моя дочь…», — Кармелид не осознавал, что делает и почему. Он не удержал равновесия уже давно, он ползал на коленях, плакал, постепенно понимая, какую ловушку сам создал для нее, его пальцы хватали землю и вырывали травинки, но он не замечал этого. Кармелид пытался подползти то к одному, то к другому, умолить кого-нибудь… в эту минуту он впервые не смотрел, кто перед ним: советник, поваренок — ему было неважно. Но он испортил отношения со всеми, а потому в основном от него отмахивались, а кто-то… умудрился даже отвесить ему пинка под герцогский зад. «Пусть все кончится…» — Гвиневре не была страшна смерть. Она жадно вглядывалась в Ланселота, не замечая ни отца, ни Морганы, ни Леи, которая цеплялась безотчетно за Агату ногтями, царапая ее руку в немом ужасе… все умерли для Гвиневры. И она была готова умереть. Только бы не мучиться. Только бы не терзаться. «Я больше не могу…» — Моргана даже не делала попытки встать. Все ее существо налилось свинцовой тяжестью и ее гнуло к земле, вдавливало, и не было никакого ресурса. Впервые она поняла, как сильно устала, как много на ее плечах. Воздуха не хватало и тот, что все же проникал в ее легкие, почему-то очень сильно обжигал. «Ты скажешь мне спасибо!» — Монтессори сострадал! По-настоящему сострадал, глядя на терзания королевы, но все же, мысль о том, что он выступает в роли благородного целителя, отделяя слабую ветвь от здорового ствола, не могла его не радовать. Он хотел подойти к Моргане, поднять ее с земли, но почему-то…не решился. Ему показалось, что стоит ему взглянуть на нее, стоит только один раз взглянуть, и она поймет, что все это подстроил он. -Король, — позвал кто-то из рыцарей, замечая, что Артур, несмотря на свое появление, не задал и одного вопроса и даже взглядом никого не одарил, как будто бы, так и надо. Лишь стоял и смотрел, стоял и смотрел… куда-то мимо. -Король, — второй, уже более уверенный голос, нагловатый, знакомый Моргане, но сейчас она не смогла даже указать, кто говорил, — ваша жена, королева Гвиневра, дочь Леодогана, была поймана в объятиях Ланселота. За преступление, свидетелями которого мы все стали, полагается смертная казнь! -Не смей! — Моргана подняла голову, услышав слова Ланселота. Он стоял — презирающий короля, готовый к собственной смерти, — не смей… Артур! «Пусть он начнет умолять, пусть он заплачет, сдастся, бросится к его ногам…» — пронеслось в голове у Леи, тоже услышавшей эту фразу рыцаря, — «и тогда он помилует, он не жесток!» Но Ланселот не был готов умолять, сдаваться, просить. Он не считал себя виновным. То есть, считал, но не перед Артуром. Перед гвиневрой — да, перед Морганой — да, перед Артуром — нет. Персиваль не знал, куда себя деть. Долг велел ему направить меч на Ланселота или на Гвиневру, но он не мог сделать ни того, ни другого, а потому, увидев валяющуюся в траве Моргану, которая не могла встать, сделал решительный шаг к ней, поднял ее за талию, заметил, как колотит все ее тело от ночного холода — бедная женщина выбежала в ночной рубашке и тонкой мантии, в которой даже по замку было холодно передвигаться, не говоря уже о том, чтобы стоять посреди пусть и ясной, но уже не летней ночи. Персиваль осторожно передал Моргану в руки Леи и обе они — служанка и фея, порывисто обнялись, не сговариваясь, не проронив и слова. Они словно попытались спрятаться, закрыться, затеряться… -Как бы ты поступил на моем месте? — тихо спросил Артур, но каждое его слово разносилось эхом по всему двору, и все слышали вопрос короля, и напряжение ночи стало невыносимым. Он обратил свой вопрос к рыцарю, которого поставили на колени за его любовь и любовь взаимную к королеве. -По…пощады, — простонал Кармелид в тишине, пока Ланселот не открыл рот. -Закрой рот, Кармелид! — рявкнул Артур, и вновь не глянул на него. Гвиневра пошевелилась в своем плену, пытаясь разглядеть отца, не увидела и тоненько позвала плачущим голосом: -Па-па? И что-то страшное окончательно надломилось в Кармелиде. Безумство всколыхнуло всю его душу. Он порывисто вскочил, бешено захохотал, словно гиена, распугивая всех, кто был с ним поблизости, и в глазах его даже промелькнуло что-то совсем уже звериное… -Ты! Мне! Не! Дочь! — он отчеканил каждое слово своего страшного приговора. И снова, снова, будто бы радуясь своей проделке, захохотал и спрятал лицо в ладонях, лишь плечи его мелко-мелко подрагивали. -Я спросил тебя…- на Артура сумасшествие Леодогана не произвело никакого впечатления, — я спросил тебя, как ты поступил бы на моем месте? И снова Ланселоту не дали ответить. На этот раз всколыхнулось людское море. Расступилось. Блеснули мантии, расшитые причудливым узором и знакомый, ненавистный и родной голос мягко промолвил: -Но он никогда не будет на твоем месте, Артур! Вот теперь Артур отреагировал. Он обернулся, не веря своему слуху, но к нему уже подходил — размеренным, хоть и быстрым шагом, Мерлин. -Друид, — простонала Моргана, и даже вздохнула с облегчением. Она была рада ему. По-настоящему, рада. Мерлин коротко приветствовал короля и спокойно замер перед ним, с вежливым интересом, оглядывая пленников. Артур обернулся на них, затем взглянул на друида, не понимая… -Их чувство светло, — промолвил Мерлин, — светло и чисто. Так чиста родниковая вода, так чиста слеза младенца, так чист бриллиант. Артур отвернулся от Мерлина. Холод сходил с его лица. Это был снова не король. Это был мальчишка. Растерянный, расстроенный, готовый расплакаться от несправедливости мира мальчишка. Он был готов простить Гвиневре измену, пока та была тайной, его это не тревожило — он не любил ее, но то, что она попалась, открыто… еще и с рыцарем! Это уже позор. Позор, который ему никогда не простят. -Мой король, — подал голос Ланселот, и его взгляд обратился на одну только Гвиневру, потому что смотреть на Артура или на Моргану для него сейчас было все равно, что лезть в пылающий костер голыми руками, — я был вам верным слугой, но я не раскаиваюсь в своей любви. Если бы я мог умереть больше одного раза, я сделал бы это для вашего удовольствия, мне жаль ее, ее жизни жаль. Ее сердца жаль. Пощадите ее, мой король, терзайте меня, но не троньте ее… она не виновата. Это всё я. Вина на мне одном. Гвиневра — эта маленькая, напуганная девочка, которая видела прежде в жизни своей только пренебрежение и чужую волю, сама, не обращая внимания на вздох и судорогу ночи, не замечая растерянности рыцарей, встала на колени, заставляя их отступить на полшага, чтобы их мечи не поранили ее. И эта синхронность в их полшага показала, каково этим суровым мужчинам поднимать, пусть и символически (во всяком случае, пока символически), поднимать клинки не на поле боя, а в ночи мирной, в ситуации щекотливой. -Мой король, — заговорила она хрипло, ее голос дрожал, но она стояла на коленях, не заваливаясь, и смотрела прямо на Ланселота и во взгляде их друг к другу было непередаваемое чувство тепла и нежности, — я была вам дурной женой, я не подарила вам наследника, я не стала вам опорой для трона, я не была с моим народом, с моим королевством… я любила вас. Я была юна. Я была счастлива. Но теперь в моем сердце только благодарность к вам и больше ничего нет… я заслуживаю смерти, а без него…без моего рыцаря мне не жить. Освободите меня, мой король. Артур теперь смотрел на неё. Но его взгляд был таким, словно прежде он не видел Гвиневру. -Пусти! — потребовала Моргана и грубо отпихнула не ожидавшую такого поворота Лею в сторону. Решительность овладела Морганой так же, как растерянность вернулась к Артуру. Каждый был снова при своей роли. Моргана прошла к Артуру, и тот странно взглянул на нее, не зная, что за чувство владеет им в эту минуту, пользуясь же его растерянностью, Моргана обратилась ко всем: -Вы…- она обвела рукою всех присутствующих, с ужасом понимая, что не знает, что сказать дальше и начиная вдохновенно импровизировать, — вы видите перед собой Моргану Корнуэл — дочь обманутой, преданной женщины, сводную сестру короля Артура, советницу… у меня была отвратительная, полная страха и холода жизнь, но этот человек… Моргана круто повернулась, указывая рукою на Ланселота, который с изумлением взглянул на нее: -Был моей защитой, моей опорой, моим другом. Он ни разу не пожаловался, ни разу не упрекнул меня в том, что оставляет для меня, ни разу… вы слышите? Ни разу он не дал мне возможности сказать о нем, как о человеке жестоком или бесчестном! -Моргана! — попытался воззвать к ней Ланселот, — не надо говорить… -Да закрой ты рот! — обозлилась она, — ты был моим другом столько лет, не оставлял, оберегал… ни разу я тебе не сказала о том, что ты для меня значишь на самом деле, дай хоть перед смертью твоей наговориться! Несмотря на то, что она произнесла фразу про смерть весьма иронично и насмешливо, в ее глазах проступило тревожное беспокойство. Кто-то из рыцарей и даже Мерлин не смог удержаться от улыбки. -Ты защищал Артура, ты рисковал своей жизнью для него! Ты мог позволить его убить и быть с нею, но ты этого не сделал! — Моргана ткнула пальцем в грудь Артура, — ты помнишь это? Думаешь. Я защищаю ее? Девчонку, которая не знала никогда ничего о чувствах, которую бросили в кипящий ад? Ту, которую клевали всем двором, не желали принимать? Ту, на которую ты сам наплевал, которая оказалась между отцом-сволочью и тобою — бесчувственным животным? -Моргана! — фея была права, но Монтессори попытался вернуть ее в тактичное русло, хоть и был согласен с каждым ее словом. -И ты пошел к черту, — ответила она, потому что больше, особенно сам Артур, ей не перечил, — Артур, ты спросил его, как бы он поступил на твоем месте… однако, сам ты бы как поступил на его месте? Подумай об этом. Она поникла. Выцвела. Вся ее храбрость испарилась, она отошла в сторону, давая возможность Артуру решать, скрестила руки на груди, опустила голову, демонстрируя отрешенность, покорность и, одновременно с этим глотая выступившие от страха на лице слезы. -Тогда и я скажу, — Мерлин воспользовался паузой, и обратился к королю, — мой король, я с первого дня сказал вам, что эта женщина не ваша судьба. Я ошибался часто… Мерлин не удержался и взглянул на фею, шумно вздохнул. -Но это не было моей ошибкой. И не добавил больше и слова. -Моя сестра права, — Артур всколыхнул ночную тишину, проклятую ночь, и двор оживился, предвкушая, наконец, развязку, — я не был достойным мужем. Я любил тебя, Гвиневра. Любил. Ты предала не меня даже, не мою любовь… ты предала больше. Но я не хочу остаться палачом! Сними корону со своей головы — ты не смеешь ее носить! Она, под общий вздох — гул, вцепилась дрожащими руками в свои волосы, выпутывая тяжелый ободок короны Камелота, королевской короны, которую она сама считала незаслуженной. Когда корона оказалась в ее руках, Гвиневра вздохнула даже с облегчением — она уже и забыла, каково это — быть свободной от этой тяжести на собственной голове. -Брось ее! — приказал Артур хрипло. -Бросить? — пронеслось эхом, — бросить корону! Позор! Гвиневра бережно положила пальцами корону на траву, и та мгновенно прижалась к темной земле. -Я оставляю корону, как благо, которого недостойна, — промолвила она. -Встань! — приказал Артур и для верности сделал жест рукой, показывая, что нужно встать, — и ты…рыцарь, тоже! Моргана смотрела, обратившись в мрамор, она не знала, что происходит и как на это реагировать. Любовники поднялись, готовые ко всему. -Именем моего отца, Утера Пендрагона, именем моей сестры, Морганы Корнуэл, именем… Артура Пендрагона, я изгоняю вас из Камелота, убирайтесь оба, уйдите с рассветом и никогда больше не переступайте порог моего замка! Убирайтесь! Убирайтесь! Вот теперь Артур не выдержал. Слезы вырвались — колючие и злые. -Убирайтесь! — подвел он итог. Надо отдать Мерлину должное, он сориентировался быстрее, чем Моргана. Поспешно, взяв обоих за руки, оказавшись между ними, он потащил их к замку, бросив Моргане: -У меня. Они будут у меня. Они не сопротивлялись. Они боялись взглянуть друг на друга или на кого-то еще, они не верили, что судьба милует их! Жалеет, отпускает в изгнание! Моргана не сдержала себя. Пока Монтессори разгонял весь двор, боясь даже представить, как долго будут обсуждать эту ночь и в замке, и за его пределами, Моргана бросилась к Артуру на грудь, порывисто обняла его за шею, обвила его руками, плакала, целовала без остановки, повторяя лишь одно слово: -Спасибо. Спасибо. . А Артур будто бы утратил опору под ногами. Он вцепился в нее, потянул ее за волосы, неосознанно причиняя ей боль, но Моргана даже не вскрикнула, камень упал с ее души… Она сделала шаг назад, отрываясь, наконец, от Артура, но не отпуская рук его. Ее нога едва не наступила на корону и тогда фея вспомнила кое о чем. Пользуясь его растерянность, пользуясь случаем, коварной минутой, Моргана щелкнула пальцами, привлекая к себе внимание двух рыцарей, один из которых был Монтегю, и указала пальцем на распростертого. Униженного и совершенно разбитого Кармелида. -Арестовать, — коротко и тихо бросила она. Артур ей не возразил. Обнявшись, поддерживая друг друга, брат с сестрой смотрели, как Монтегю с огромным удовольствием хватает Кармелида за шкирку и тащит его за собою, в цепях… -Какое у него обвинение? — выкрикнула Агата, материализуясь перед советницей, — как вы… за что7 за что вы так с моим господином? -Обвинение? — Моргана подумала и крикнула, — Эй, Монтессори, друг мой? -Да? — кисло отозвался тот, потому что не все прошло так, как он хотел, — чего тебе? -Какое у нас обвинение к герцогу? — Моргана погладила Артура по спине, расчетливо касаясь его руки, и шепнула, — иди к себе, я приду…очень скоро приду. -Он — старая сволочь, казнокрад, интриган, распутник, — Монтессори задумался, — и…много-много кто. -вот за это, — ответила Моргана и, пользуясь, наконец, растерянностью Агаты, бросилась уже в замок — нужно было спешить, но Артур вдруг остановил ее и возложил на ее плечи свой плащ — тяжелый, пропахший вином, костром… Не говоря больше никому и слова, король поднялся к себе в замок. -Бедный, — высказалась приличная, кокетливая девица, провожая его взглядом, — ах, такой мужчина! -Закопаю, — пообещала Моргана ласково, — пошла прочь. Не церемонясь, она толкнула девицу плечом и поднялась по ступеням в замок. *** В эту ночь замок так и не заснул. Собирались по коридорам и залам — обсуждали. Перешептывались, шутили, предполагали. -Оболгали! — мрачно заверял всех Персиваль, точно зная, что его слова — ложь, — оболгали! Они невиновны! Королева чиста перед Богом! И всякому, кто был с ним не согласен, угрожал сломать нос или челюсть. -А у нее еще с Уриеном было! На самом деле он не к Лее ходил — это всё прикрытие! Он к Гвиневре ходил! — утверждали в углу кокетливых молодых девиц. -Да он ее не любил! — твердили в третьем углу, — она ж…бесплодная! -Говорят, он путается с Морганой! -Ты все путаешь, это Ланселот путается с Морганой! -Моргана путается со всеми, а королева и вовсе девственница! Артур больше любит мужчин. Помните сэра Николаса? Вот он его и развратил! -Королю надо жениться, — мечтательно замечали бароны, представляя своих дочерей или сестер в роли королев. -Надо. Но кто же согласится? Говорят, он как зверь… вроде даже бил королеву! -Да даже мне ее хотелось ударить, как можно так глупить? Ты королева — терпи! -Прекратите! Весь замок кипел слухами, а это еще не выползли разговоры в города и деревни! Страшные тайны, чаще всего лживые, реже — истинные, но приукрашенные, выползали на свет. Суть была такая — кто-то выставлялся откровенным гадом, а другие — его жертвами. Учитывая же тот факт, что сплетни исходили и разжигались в основном обществом, которое недолюбливало Моргану, нетрудно представить, кого рисовали в образе местного сосредоточения силы зла. Заявляли уже все, что было можно и нельзя, и страсти все кипели и кипели. Если бы Моргана услышала хотя бы о половине тех любовников, которых ей тут же приписывали, она была бы поражена, хотя, могла бы и возгордиться, что столь большое количество мужчин вообще смогла заинтересовать собою, ведь на полном серьезе жена сэра Грегори твердила, что Моргана — любовница Мерлина, поэтому и получила место в совете… А это даже не было пределом фантазии! Откуда расползались такие слухи было неясно, но все начиналось так: -Мне рассказывали по секрету, только тихо, не говори никому, я только с тобою поделюсь, что… Далее шла сама сплетня, которую тут же подхватывали и переносили в другой угол, приукрашивая на ходу. Или разговор мог начаться так: -Однажды я видела (слышала, угадывала, подслушивала)… И все странно верили в только что придуманное — так хорошо и здорово все объяснялось! Почему женщина попала в Совет? Почему она оказалась на первых ролях? Но если в одной части замка царило оживление, то в другой — полный упадок. Гвиневра, наконец, дала волю слезам. Она поняла, какой участи избежала и теперь перед нею стояла другая страшная жизнь — жизнь без титула, земли…в позоре. Отец отрекся от нее, он, допустим, и простит, но — куда возвращаться? Кармелид растерял в долгах все свои земли! И куда ей податься? -Милая, милая, — утешал ее Ланселот, пока Лея судорожно паковала вещи Гвиневры — само собою, отправить все их следом за нею она не могла, но хоть что-то? Лея старалась не думать. Она не была сейчас работником, падал в усталости на скамью, начинала всхлипывать, а время — уходило. Подгоняло, и она снова страшно вскакивала, начинала метаться, пакуя, обвязывая, роняя… Агаты не было. Она унеслась к Марди, и потому никто из троих не знал, что Кармелид арестован. Марди сделалось от шума дурно, и сейчас ее присутствие у беременной было, наверное, важнее — Лея опять же старалась не думать, лишь сильнее закусывала губу, сдерживая крик. Ничего, ничего…она сильная — она вытерпит. Она еще потерпит. А потом — упадет ничком в постель и будет рыдать, без остановки рыдать, наконец, поддаваясь слабости. Дверь толкнули — сильно, настойчиво. Гвиневра дернулась, ланселот круто обернулся и улыбнулся, выдохнул с облегчением — на пороге стояла взъерошенная, растрепанная, но вполне живая Моргана. Она тоже крепилась из последних сил, и, видит небо. Она еще неслабо даст себе слабину, будет рыдать не меньше, чем Лея, но сейчас, сейчас, когда она нужна… нет, не доставит она себе такой унизительной черты! -Моргана! — ланселот встал ей навстречу, обнял, — спасибо тебе. -Нет времени, — быстро ответила она, — стоп, а где Мерлин? -Мерлин пошел к королю, — тихо ответил ланселот, — он не знал, что нам сказать…встревожился, вдруг встал и пошел к нему. -Ладно — плевать, — решила Моргана и протянула Ланселоту свиток, но тут же передумала, и позвала. — Гвиневра! Девушка едва не умерла от страха, когда Моргана позвала ее по имени и тут же дернулась снова. Ланселот бросился к ней, сел рядом, обнял. Лея замерла. -Я прочту, — решила Моргана, сама разворачивая свиток, — видите ли, я успела кое-что предпринять. Так, вот: «Моргана, а почему ты удивлена? Так должно было случиться. Я удивлен, что они так долго могли хранить это втайне, учитывая, что у обоих не так много опыта и рассудка… впрочем, я понял тебя. Ее разоблаченное величество, королева Гвиневра может вернуться в земли, которые принадлежали Кармелиду. Скажем так, наводить там порядок сложнее, проще все сжечь и отстроить заново, так что — пусть вернется домой. Пусть привезет Ланселота. Лилиан горит желанием его увидеть, хотя, возможно, это желание продиктовано тем, что она хочет его придушить — я не знаю. Однако — у меня есть условие. Даже три. Герцог Кармелид никогда не станет больше властителем этих земель — я отдаю их Гвиневре, его дочери, а не ему. Второе — герцогство Кармелида зависимо от земель де Горр, что гарантирует полную поддержку моих решений. Третье — герцогиня Корнуэл (ведь Гвиневру следует именовать теперь так?), назначает управляющего из числа моих людей — и не вступает без моего дозволения ни в торговые, ни в военные, ни в дипломатические — ни в какие-либо еще блоки, союзы, объединения. Если все эти условия герцогиня готова выполнить — она может вернуться к своим землям. Мелеагант». И снова…странная реакция. Лея не выдержала — разрыдалась с облегчением, села на один из кованых сундуков и не удержалась от восклицания: -Славься! Славься! -Он…действительно благороден, — промолвил Ланселот, — это спасение, Гвиневра! -Он хочет подчинить земли моего отца своей власти. — не веря, прошептала павшая королева. -Какая разница! — обозлилась Моргана, — они итак туда-сюда передаются, вы никому не нужны! Там твой дом. Будь со своим народом, со своими людьми, со своим домом! -А мой отец? — тихо спросила девушка и Моргана поняла, что она еще не знает об аресте Кармелида. -Отец остается советником короля, — бодро солгала фея, решив для себя, что при первом же удобном случае прикончит его! -Гвиневра, моя любовь, — Ланселот тихо зашептал ей что-то на ухо, и понемногу тревога на лице королевы сменилась какой-то тенью… -Пусть, — наконец согласилась она, — нам…пора? *** -Пора, — Моргана наблюдала за тем, как пакуют сундуки на повозку — все не помещалось, но это ничего, главное, что живы, Мелеагант их встретит, сама она тоже вырвется в скором времени. Все будет хорошо. Теперь уже точно все будет хорошо. -Пора, — согласилась Гвиневра. У нее не было уже слез. Она смирилась. Единственное, что жгло ее — отец не вышел проститься с нею. Моргана сказала, что у него срочный совет, но на деле, герцог уже был в темнице. Так странно покидать замок, куда тебя привезли, едва месяц прошел с шестнадцатой весны твоей! Так странно горело и билось сердце в ожидании любви, вечного счастья, ласки и так скорбно разбивалось оно сейчас. В этом замке Гвиневре не удалось согреться. В этом замке даже стены остались ей чужими. И сама она осталась чужой для этих стен. Так странно ехать назад по осколкам собственных мечтаний, смутных желаний еще нераспустившегося женской сутью тела. Она приехала сюда юной, мечтательной, счастливой и наивной, а покидала это место чуть больше, чем через год уже совершенно другой: печальной, разбитой, униженной, разорванной… Впереди — покорность Мелеаганту, зависимость от него и любимый человек рядом. Впереди годы серости, попыток забыться от всего произошедшего здесь. Впереди — дорога разбитых грез и надежд, где нужно идти след в след за проводником, иначе — пропасть. С каждого края пропасть. Все разбито. Разорвано. Растрачено. И ветер рассвет не жалеет. Теперь уже чувствуется, что на дворе осень холодно. Мерзко. Сонно. Тягостно. Все кончено. Теперь уже навсегда. Ей больше не быть королевой. Ей больше не быть никем — лишь пустотой, с титулом, к которому навсегда прилипло клеймо ее отца и собственного позора. -Ты…- Моргана коснулась руки Гвиневры, с трудом дождавшись, когда Лея, наконец, отлипнет от своей подруги, — ты…будь счастлива, ладно? -Береги себя, — прошептала…прошелестела Гвиневра, не отвечая и села в повозку сама, не воспользовавшись помощью слуг. Ей теперь отвыкать, а она, впрочем. И привыкнуть не успела. -Ей тяжело будет, — Моргана взглянула на своего друга, мрачного этим утром Ланселота, — ей досталось не по возрасту, не по душе, не по силам. Ты…излечи ее. Меня же излечил…почти. -Не забудешь меня7 — ланселот взял ее руку, — бедная моя подруга, как я могу тебя оставить здесь? -Ничего, — Моргана сжала зубы сильнее, чтобы не выдать себя, — здесь…все не так плохо. Я буду приезжать. Я никогда… Моргана не договорила, обняла Ланселота за шею, вкладывая в это объятие всю благодарность и всю силу своей уже начинавшей жечь тоски. Почему же так больно? Почему ей было так больно — она сама не знала. Короткое, обрывочное прощание. Тайком выходит Персиваль, Монтессори тепло прощается с королевой и желает ей счастья, Монтегю… Агата тоже вышла — рыдает, шепчет о несчастье, но Гвиневра не понимает, что речь идет об аресте ее отца. -Это не конец. — Ланселот пожимает руки, три или четыре раза уже Моргане и никак не может оставить все. Оставить разом. -Пора, — торопит мерлан, тоже вышедший на прощание. — Будьте счастливы. И уже тихо, серьезно добавляет Ланселоту: -Кармелид арестован. Мы…будем скоро у вас. Посмотрим. -хвала небесам. — тихо отзывается Ланселот. И снова…прощание, тяжкое… Уходит дорога. Дорожная пыль смешивается с рассветной дымкой, с холодом. Моргана стоит, наблюдая за повозкой, которая уже скрылась вдали, за поворотами и все же не может вернуться в замок. -надо идти, — зовет ее Мерлин и оба остаются стоять, глядя вдаль. Проходит примерно четверть часа прежде, чем эти двое, простояв в молчании сблизившись больше, чем за все время их знакомства, идут, наконец, в замок. Моргана и Мерлин идут к Артуру — находят его в его собственных покоях, пьяного, жадного до любви, до отыгрыша, до возмездия и не желающего при этом одновременно, ни любви, ни победы, ни мести… -Это будет…тяжело, — выносит вердикт Мерлин, пока короля тошнит на его же собственную постель, а Моргана пытается посчитать опустевшие бутылки. А повозка едет, увозя по дороге разбитых грез двух любящих друг друга людей, изранивших любовью этой и себя, и других. Впереди — время… впереди исцеление и терпение друг к другу, впереди новый мир и ждущий их в землях Кармелида Мелеагант со своей женою — Лилиан и другом — графом Уриеном Мори…