Легенда о короле Артуре. Альтернатива

-Папа! — Гвиневра попыталась пробиться к своему же отцу, но ее не пускал слуга. -Герцог Кармелид занят, ваше величество, — слуга смотрел нагловато, как может смотреть только тот, кто абсолютно уверен в своей безнаказанности, — он велел не тревожить его. -Вы спятили? — Гвиневра растерялась, — я королева! Я…жена короля Артура Пендрагона, я имею право беспокоить того, кого захочу и тогда, когда захочу! Тем более…герцог Кармелид — мой отец! Гвиневра ожидала, что после этих слов ее пропустят с извинениями, у нее в душе еще теплилась надежда на то, что слуга просто не знает, кто она, не признал и сейчас сам бросится открывать ей двери, но слуга не шелохнулся, продолжая нагловато улыбаться ей, и чуть виновато отводить взгляд. -Пропустите немедленно! — разъярилась Гвиневра и для верности, исхитрившись, стукнула даже кулаком в дверь, — отец! -Что за шум? — из-за угла вынырнула Моргана — как всегда, в не самом добром расположении духа. Ее недобрость увеличивалась благодаря тому, что ни она, ни Лея так и не придумали, как сохранить тайну Кея. Лея предложила отправить Кея прочь, на что Моргана заметила, что он не выживет где-то вдали, да и глупо это было — так избавляться от юродивого. Артур все равно объявит его розыск. В свою очередь Моргана предложила отравить Кармелида, и, хотя, идея ей самой не очень нравилась, Лея возмутилась еще больше — она слишком привязалась к Гвиневре и не хотела, чтобы девушка страдала из-за смерти своего отца. -Хватит с нее! — категорично заявила Лея. -А с Артура не хватит? Его молочный брат — юродивый, еще и убийца! — и Моргана прикусила язык, встретив насмешливый взгляд Леи, — ладно, допустим, он это заслужил… -Мне жаль Кея, а не Артура, — разъяснила жена сэра Персиваля. — Мне плевать, что будет переживать этот дрянной король! Кей бедняжка, Октавия заслужила…не так, возможно, но заслужила! -Что за вопль? — поинтересовалась Моргана уже яростнее, — это я должна орать! Я! -Меня не пропускают к моему же отцу, — мгновенно пожаловалась Гвиневра. Она среагировала так, как среагировала бы в каждый момент своей жизни — она искала помощи у сильного. Когда отец злился на то, что Гвиневра съела кусочек хлеба за ужином (вдобавок к обеденному), он начинал на нее кричать и выговаривать и тогда Гвиневра бежала к Агате, спорить с которой герцог сильно не решался, зная, что у няньки крутой нрав и что она может и ударить, и не посмотреть на титул. Когда же появился Артур в жизни Гвиневры, она обрадовалась столь сильному защитнику, но, как оказалось, Артур не мог заботиться о ней, не умел даже заботиться и о себе. Ланселот же мог, он отдавал ей всю заботу, всю любовь, но все же, его не было постоянно рядом. Моргана же оказалась сильнее всех… -А оно тебе надо? — мрачно осведомилась Моргана, — так себе компания же. -Он не разговаривает со мною почти, не приходит, я его совсем не вижу! — это было правдой. После того, как Леодоган узнал о том, что Марди от него беременна, он, окрылившись радостью, ожидая наследника, совсем отдалился от дочери, полагая, что та уже королева, а значит, все-таки, ее влияние есть, ее положение пока надежно. И Гвиневра, оставшись теперь без поддержки отца, не могла найти утешение в Ланселоте (тот был в отъезде), в должной степени в Лее (она по-прежнему пропадала у королевы, но все-таки, иногда отходила, семейная жизнь разделяла их), и даже в муже, потому как того потянуло на подвиги! От этого чувство отдаления было острее, чем раньше. Гвиневра решила навестить отца и вот — результат! Ее, королеву, дочь, не пустили к собственному же отцу. -Ясно, — вздохнула Моргана и обратилась к слуге, — пропусти! -Не положено, я сказал, что не пущу, — слуга занервничал. Одно дело — добрая королева, у которой нет даже политической поддержки, другое — Моргана, которая легко отвешивает подзатыльники королю, не пытаясь заботиться о его положении. -Что? — переспросила Моргана, и слуга понял, что лучше послушаться. -Уже открываю, — возвестил он, пропуская женщин к покоям герцога Кармелида. Герцог Кармелид был в компании Марди. Она лежала на диком сборище кружевных одеял, утопая в них, боясь пошевелиться. Кармелид теперь каждый день приглашал к ней врачей, чтобы те подтвердили — все хорошо, ему было плевать на нее саму, его волновал ребенок. Как сказала ему приглашенная гадалка, восхитительная, никогда не ошибающаяся Ирма — она носила мальчика. Мальчика, которым так грезил Леодоган! -Какого черта? — осведомилась Моргана, заметив свою бывшую служанку на постели, которая была абсолютно неудобной из-за огромного количества подушек, простыней и черт знает чего еще. — А Моргана, значит, ходи без служанки?! Марди попыталась вскочить, завидев свою старую грозную госпожу, но Кармелид прикрикнул на нее: -Ляг обратно! И Марди послушно опустилась на подушки. -Я жду лекаря, — проворчал Леодоган, — у меня нет времени, что у вас? Он даже не взглянул внимательно на дочь и не заметил, как она взглянула на него. С каким отчаянием. -Ты, никак, надумала? — спросил у Морганы Леодоган, — про записку? -Артур еще не вернулся, я дм ответ к его приезду, — холодно отозвалась фея. — Твою дочь не пускали к тебе. Она королева. Ты вспомнишь про это? -У меня скоро будет еще и сын, — Кармелид ткнул пальцем в Марди, и та закрыла лицо руками от стыда. Моргана и Гвиневра синхронно взглянули на девушку, Моргана вспомнила, как Марди просила вытравить ей плод и ледяная тоска взяла ее за горло. Она кашлянула, чтобы сбить оцепенение с горла, и вернуть себе дар речи. Гвиневра отреагировала еще хуже. Ей все вдруг стало понятно и сделалось королеве яростно. Ее отец, который так любил ее отдалился потому лишь, что теперь ждал нового ребенка! Значит, Гвиневра ему больше не нужна? Он ее больше не любит? Он не желает ее знать? Она не оправдала его надежд? Она подвела отца? Тысяча мыслей пронеслась вихрем. Гвиневра судорожно вспомнила, что Марди едва-едва старше, чем она сама и от этого королеву замутило. Ей вдруг сделалось стыдно и больно, вмиг будто бы перекрыли все светлое, что оставалось в ее мире, и перед глазами проступила пелена мутноватой ржавой дымки. -Ребенок? — осипло спросила Гвиневра, ее качнуло. Моргана тревожно взглянула на Гвиневру, лицо которой пошло красными некрасивыми пятнами. -Твой брат или сестра, — попыталась приободрить Моргана, но как-то неуверенно и Гвиневра не отозвалась на ее слова, страшно взглянула на Марди, на ту единственную личность в этой комнате, которой она могла навредить без последствий. Она ненавидела отца, но не могла себе позволить сказать ему об этом, но в эту минуту ей хотелось терзать, и неважно кого, важно, чтобы лишь тот не ответил ей, ведь тогда она еще больше падет, и закачается чернота… -Ныне служанки так прытки, — глухим голосом промолвила Гвиневра, — легко делают карьеру. Сначала у Морганы в прислужницах, теперь, вовремя раздвинув ноги, в любовницах моего отца…что дальше? Король? Здесь уж ты ребенком не обойдешься, надо что-то весомее, но ты ведь что-нибудь придумаешь, да? И Гвиневра очаровательно улыбнулась. Марди зарыдала, Кармелид бросился к ней: -Не смей реветь, дура! — прошипел он, — тебе нельзя волноваться! Это вредно для ребенка! Он судорожно принялся вытирать ей слезы, и тут зарыдала, а вернее даже как-то завыла Гвиневра. Она вспомнила, как он говорил ей всегда «не смей рыдать, Гвиневра, ты станешь уродлива. Твое лицо распухнет от слез и ты никому не будешь нужна». И она глотала слезы. И она терпела, кусала губы до крови и тихонько дрожала… -А? — Моргана, ошарашенная поведением королевы, ее резкой вспышкой и этим воем-плачем, как-то неловко коснулась руки королевы, но Гвиневра больно ударила фею по руке и, также плача, вылетела прочь из покоев, не разбирая совсем дороги. -Ты бы тоже…шла, — посоветовал Кармелид, — и успокой ее! Королева не должна рыдать, ее лицо распухнет от слез и народ увидит, что она человек и что она слаба. -Да пошли вы все, — ответила Моргана и вышла из покоев с тем расчетом, чтобы дверь за нею громко треснула. Она увидела Гвиневру почти сразу, в объятиях верной подруги Леи и кормилицы Агаты. Обе обнимали ее, Агата, склонив голову на голову Гвиневры, тоже тихонько всхлипывала. Моргане захотелось, чтобы и с нею так вот стояли, обнимали, прижимали к груди и гладили по волосам, чтобы плакали над ее печалями, но она, сделав вид, что не замечает их, прошла мимо, глотая колючие холодные слезы. *** -Лили, — Уриен осторожно приблизился к беседке, где Лилиан что-то плела из трав, сначала создавая небольшой букетик, а потом, переплетая его с другим, с третьим…- что ты, так ладно, я не хочу знать! -Садись, — предложила целительница, отодвигаясь в сторону на скамье, которую периодически пинал Мелеагант, когда особенно остро ругался с отцом. Уриен взглянул на бок скамейки — конечно, вмятина красноречивая! -Спасибо. — Уриен сел, стараясь не задеть и не уронить никакой из чудаковатых букетиков. -Это все для жителей деревни, — объяснила Лилиан, заметив его интерес, — я подписываю сборы и прикрепляю записки, кому и что принимать. Например, вот…жене кузнеца Эйлера нужно заваривать акант… -Медвежью лапу что ль? — Уриен усмехнулся, крутя стебелек означенного растения, — у нас не по науке, у нас по чутью, лепесток похож на лапу. -Правда, похож, — Лилиан улыбнулась, — но на языке цветов даже эта лапа имеет изящное значение, что-то в духе: «у тебя все получится», знаешь, его часто дарят в общем букете друзьям. А эти дубовые листья нужно будет растолочь для того, чтобы грудной кашель прошел у каменщиков, они с пылью постоянно возятся, и я решила отправить им их… -А дубовые листья тоже что-то значат? — Уриен поднял вверх дубовый листочек, посмотрел на него через солнце, отложил обратно. -Конечно, — Лилиан перевязала связку дубовых листьев шелковой лентой и привязала маленький ярлычок к ним, — все растения что-то значат. Для дубовых листьев — это дружба, а буквально; «ты редкий человек». -Редкий…- Уриен призадумался, — я хочу сказать в цветах, что… черт, это сложнее, чем я думал. Я хочу сказать, что люблю. Понимаешь? -Ну, учитывая, кому ты хочешь это сказать. — Лилиан вздохнула, ох, Уриен. Если белая астра, то «я люблю тебя больше, чем ты меня», а водяная лилия, например — «чувства во мне бушуют». -Серьезно? — Уриен неловко взмахнул рукой, запуская пятерню в волосы, взлохматил шевелюру, — а еще есть варианты? -Глоксиния — «мои чувства сильнее меня»? — предложила Лилиан, — еще есть цветок, который значит, что ты готов быть ее тенью. Или «если ты меня покинешь, мое сердце разорвется». -Она покинула меня, а я еще почему-то жив, — мрачно заметил Уриен. -Можешь розы, — Лилиан переплетала свои букеты, — но ими очень больно получить по рукам, если что. -Или в морду, — Уриен поежился, — ладно, что там с тенью? -Я принесу тебе, — пообещала Лилиан, — то, что нужно для тебя, растет в моих клумбах. Мелеагант дозволил мне выращивать все, что я хочу. -Кстати, где наш редкий человек? — Уриен вдруг вспомнил, зачем вообще искал Лилиан, — на совещании, на совещании с Мерлином, или просто с Мерлином? Последнее время Мелеагант и Мерлин много разговаривали. Тайна бесед не достигала ушей ни Лилиан, ни Уриена, они вообще не вмешивались в дела политические. Им казалось порою, что Мелеаганта нет в замке, но почему-то все функционировало и без него, даже прибывший испанец — Матео, отлаживал свою работу по перестройке кораблей так, что входил в ритм жизни замка. Уголь и камень добывался, леса рубили, бревна сплавляли по рекам, охотники продавали свои трофеи по тракту и армии тоже тренировались. Более того, даже крестьяне трудились так, как будто бы находились под взором принца де Горра неусыпно, но этого не было. Он не контролировал, но в любую минуту, как знали советники, мог схватиться за любую область и начать проверку и советники старались, чтобы к моменту неожиданной встряски все было так, как должно быть и отлаживали работу таким образом, чтобы ничего не вызывало ни малейших подозрений у принца де Горра. Но он умудрялся все равно находить промашки и тогда, если промашки не устранялись, хотя могли бы исчезнуть, он уже не щадил. -Где-то между совещанием с Мерлином и просто совещанием, кажется, — ответила Лилиан, — я редко его вижу, да, но я все понимаю. Я не жалуюсь. Мои цветы, мои растения…леса говорят со мною. Понимаешь? -Эту водяную тварь.прости, мать твою приемную, не поймали? -Не поймали, — Лилиан не взглянула на Лилиан, — и Николас, кажется, окончательно исчез. Я ничего не знаю, но меня тревожит то, что он постоянно в работе. Я не понимаю, как он может столько трудиться? Он то в разъездах, то в советах, то по полям… я не знаю уже. Что думать! -Он всегда был таким, я не знаю, откуда у него столько сил. Но, — Уриен печально улыбнулся, — если у него все хорошо, я, пожалуй, уеду до своих земель. -Я тебе уеду! — Лилиан возмутилась и поднялась со скамьи, травяная крошка посыпалась с ее колен на землю. — Я тебе уеду! Не смей меня оставлять с ним один на один, он же… он и монстр, и чудовище, и властитель. И совершенно несамостоятелен. Мне кажется, если его не погнать на обед, он вообще забудет, что надо есть. -правильно кажется, — согласился Уриен, — это проверено. Но я здесь пока не очень нужен ему… -Но ты нужен мне, — тихо заметила Лилиан, — не уезжай, пожалуйста. Если ты можешь остаться — останься. Уриен помолчал почти две минуты, затем склонился к скамье, взял дубовые листья и торжественно вручил их Лилиан: -Уговорила, ведьма! Вот вы как дети. Честное слово! Без взрослых остаться боитесь… *** Гвиневра успокоилась не сразу. Прошла пара часов прежде, чем она смогла взять себя в руки и дозволила Агате расплести ей волосы и собрать в новую прическу. Пока Агата любовно вытаскивала из ее волос ленты и жемчуга, Гвиневра сидела перед нею на пуфике, держа в руках Маоласа. Мышонок терпеливо сидел на ее руке, грызя лесные орешки, и его длинный тоненький хвостик подрагивал от удовольствия. Гвиневра легонько гладила его нежную шерстку пальцем… -Знаешь, Лея, я совсем перестала бояться мышат, — Гвиневра улыбалась, поглаживая шерстку питомца, — но Маоласа точно не боюсь. Только он совсем маленький, может ему корма не хватает? -Хватает, — встряла Агата, — мышонок ваш, девушки, ест и ест, а все больше в домик свой уносит. Имя еще такое… -А по мне — красиво, — заметила Гвиневра и взвизгнула, — ай! Ну, Агата, больно же! -Прости старушку, дитя, — вздохнула кормилица, — я не хотела. -Маолас — одно из имен принца де Горра, — ответила Лея. Ей не сиделось на месте, она вставала, начинала с безумным взором метаться по комнате, вдруг садилась и снова вставала, привнося в настроение Гвиневры (итак достаточно раздраженное), еще больше раздражительности. -Принца де Горра7 — Гвиневра побелела от ужаса, — то есть…как? Он же Мелеагант! -Хороший был юноша, — заметила агата, сплетая волосы Гвиневры в причудливую косу, — очень красивый, образованный, а взгляд…от его взгляда коленки всех девушек нашего двора дрожали. -И не только вашего. — Лея попыталась сесть, но не смогла удержать себя на месте, — странное беспокойство во мне, я не могу! -Попробуй не думать о плохом, — предложила Гвиневра, закусывая губу, — Лея, а он…часто говорил обо мне? -Кто? — Лея слегка безумно взглянула на Гвиневру, будто сразу даже не узнавая ее, — принц? -Да, принц. Он ведь хотел на мне жениться! — Гвиневра улыбнулась. К ее щекам прилила кровь, она порозовела. Ею овладело странное чувство безумного веселья и мечущаяся Лея, никак не находящая в себе силы усидеть на месте, и Агата — неповоротливая и медленная, вдруг слегка раздражали ее, но и не раздражали в то же время, сливаясь в ее ощущениях в странный поток чувств. Ей хотелось прыгать, визжать, кричать, танцевать, хохотать, любить…назло всем. Назло отцу. Назло мужу. Она вдруг осознала, что никогда не была такой, как сейчас и это странно удивило ее и заставило как-то рассмеяться, и тут же оборвался ее смех, когда отозвался он в груди ее желчным огоньком. -Он вообще о вас не говорил, госпожа, — честно сказала Лея, — у него много дел. Всегда много дел. Если только…с Уриеном. -Все равно ведь…хотел! — Гвиневра рассчитывала на то, что Лея сейчас поведает ей о том, что принц страдал о ней, и она тогда возможно почувствует себя лучше, а он был к ней равнодушен. -Интересно, а как бы сложилась наша с ним жизнь? — Гвиневра не унималась, но веселие сменялось в ней яростью. Лея металась, не находя в себе силы сидеть спокойно. Она попила воды, надеясь успокоиться и поперхнулась, она стиснула руки, но синяки проступили на нежной коже почти сразу, причиняя боль, а она все не находила себе места. И металась, металась ее душа… -Такой же, дитя, — ответила мудрая Агата, — принц де Горр пропадал бы на совещаниях и путешествиях, а вы были бы в замке. И рожали бы детей. -Почему Моргана не делает так? — Гвиневра вдруг оттолкнула руку Агаты с гребнем, — не хочу! Перестань! Она рывком поднялась, едва не уронила Маоласа, напрочь забыв о нем, спохватилась, поспешно посадила его в домик и Маолас, как почудилось Лее, почти по-человечески взглянул на королеву прежде, чем уйти к себе в свой приют. -Почему и Артур, и Мелеагант не допускают меня к жизни? Почему я должна сидеть взаперти, пока у них…жизнь? Я не хочу довольствоваться лишь редким балом, да приемом, на который, кстати, никто не явился! — раздражение юности прорывалось в ней. Лея испуганно взглянула на Гвиневру, но ее снова взметнуло изнутри какой-то силой. -Угомонись! — обозлилась Гвиневра, — сядь уже, и перестань ходить. -Простите, — Лея выскочила в коридор, ее стошнило прямо в коридоре и на минуту ей даже полегчало. Все то, что она испытала за последние дни, свадьба, смерть Октавии, разоблачение Кея и это странное тревожное чувство вернулось к ней в измененном облике, теперь ей было просто дурно. -Персиваль.что…с Персивалем, — пока желудок ее очищался, просвет пришел к Лее и сплюнув на пол, Лея смогла сложить свою тревогу в имя…в имя своего мужа, которого она, быть может. И не любила, но сердце ее заходилось сейчас в кровавом плаче. Тем временем Агата неосторожно заметила королеве: -Дитя, вы росли на моих глазах, и я помню все, что было в вашей жизни, ваши слезы вы прятали в моем платье, и сейчас дозвольте мне сказать не как служанке, а как…кормилице, как матери. -Что? — Гвиневра, проследившая за убежавшей Леей, не сразу даже сообразила, что это Агата там говорит, — да, говори, Агата, я просто хочу понять, почему я как в клетке, как в капкане, почему это со мною, почему? Почему моя жизнь складывается из клетки и золотых границ? Не делай того, Гвиневра, не ходи туда, Гвиневра! А еще: не люби, не живи, не дыши, не смейся, не ешь, не танцуй, не развлекайся, не забавляйся…ни-че-го. Мне нельзя ничего! Меня не пускают к делам. А та же Моргана… разве она проводит свою жизнь так, как я? Разве она занята одними молениями, чтением стихов, беседами с дамами и шитьем? Нет, вы не увидите Моргану за иголкою и пяльцами, нет, вы увидите ее в совете, среди мужчин! Или на конюшне, где она скачет не в дамском седле, а как мужчина! И еще…ей можно пить вино столько, сколько она хочет! А мне нельзя! Я должна сидеть только и улыбаться, сидеть и улыбаться… я — ничто, я просто дополнение к трону короля, которое даже к отцу не пускают слуги! Ее раздражение, такое редкое, копившееся столько лет, прорывалось. Она поняла, что ничего не значит для мужа давно, но еще теплилась надежда! Но для отца…как легко он променял ее на свою любовницу, на эту дворовую девку, на эту…как ее там зовут? Гвиневра даже не смогла от ярости вспомнить имя девушки, так ее душила ненависть. А Гвиневра осталась ни с чем. Ни с кем. Она не была нужна отцу. Почему-то сейчас это причинило ей больше боли, чем все его прежние оскорбления и все его прежние деяния, в которых он демонстрировал, что дочь для него — средство достижения цели, не больше. -Дитя мое, — воззвала Агата, которая с ужасом следила за Гвиневрой. Сложив руки на толстом своем животе, — дитя! -Да, агата, ты же хотела что-то сказать…- Гвиневра вспомнила об этом и попыталась улыбнуться, — я слушаю тебя! -Дитя, ты так изменилась, — Агате тяжело давались слова, но она чувствовала, что должна была это сказать. — Я тревожусь за тебя. Потому что не узнаю больше той хрупкой девочки, которая разговаривала с птичками, которая собирала бабочек и босою бегала по изумрудной траве тайком от отца. -Потому что отец твердил мне, что у меня ноги будут кривые, если я буду бегать босою, — промолвила Гвиневра странным голосом. -Ты изменилась, — повторила Агата, — ты стала холодною, и мраморною… я боюсь за тебя, потому что помню солнечный свет в твоих глазах и теплые руки, сейчас — они холодны. -В этом замке всегда холодно! — Гвиневра проглотила неприятный комок в горле и выдернула из горячих ладоней Агаты свои холодные руки, — всегда…холодно! Холодно в коридорах, холодно в постелях, в залах — везде, понимаешь? -Дитя…- Агата попыталась взять королеву под руку, но потерпела неудачу. -Хватит! — не выдержала Гвиневра и для верности даже отскочила от своей кормилицы, — я не дитя. Больше нет! Я жена короля Артура, я королева, дочь герцога Леодогана, а не твой ребенок! Не смей забываться! Слова срывались помимо воли, помимо осознания и сколько же было в тех словах, на самом деле правды, даже Гвиневра не могла судить. Жена без мужа, королева без королевской чести, дочь герцога Кармелида без герцогства и без любви отца. Кто она под всеми этими титулами и прозваниями? Пустота, для которой все двери только бы приоткрываются, позволяя взглянуть в залу, но не пропуская ее полностью. Гвиневра помнила, как маленькой она через такую же щелочку в дверях подглядывала за гостями своего отца, помнится, тогда она удивлялась, как могуч и важен король Утер Пендрагон, как благороден его лик… А что скрывалось за этим благородством? за опьяняющими ароматами? Что таили в себе эти залы и своды, эти камни? Ничего, кроме разочарований все больших и больших, чем она могла себе представить. И все это по-прежнему в краешке, через щелочку… -Вы изменили меня, — продолжала Гвиневра тяжелым, неживым голосом, — вы все. Каждый из вас изменил меня, а теперь вы удивляетесь, куда же делась светлая девочка? Умерла ваша светлая девочка, вы ее сожгли, вы ее обратили в ничто, вы сделали ее такой, что она сломалась! Вы все! Вы…вы! Гвиневра задыхалась, Гвиневра ненавидела, Гвиневра рыдала без слез и губы ее тряслись от бессилия. Она ничего не могла сделать, не знала, кого винить в первую очередь, а кого во вторую, и какую казнь отвести себе? То ей казалось, что ее грех, ее измена мужу с Ланселотом, ее любовь — это пустяк, за который не следует даже чувствовать вины, то ей казалось, что эта вина тянет ее в самую глубину, в омут и некуда деться. Гвиневра хотела сказать еще что-то, но не нашла слов. Ее отвлек шум со двора. Она бросилась к окну, как кошка, рассчитывая, что хоть издали увидит Ланселота… ей даже в голову не пришло, что возвращается ее муж, что возвращается раньше, чем должны были вернуться — ничего, будто бы, не волновало ее в этот миг. Шум услышала не только Гвиневра. Моргана, беседовавшая с Монтессори о том, как исхитриться и суть пополнить казну, тоже метнулась к окну, не веря, вспоминая и Кармелида, и Кея… чертыхнулась. -А он не мог еще погулять? — буркнул Монтессори, — или предупредить! Но Моргана не отреагировала на возмущение рыцаря — она увидела носилки среди рыцарей и не смогла разобрать, кто ранен. Отлетела от окна так, что смела с пути несколько документов. -Безумная! — вскричал Монтессори. — а…ты, наверное, об этом знаешь! Но Моргана не слышала ничего — ветер звучал в ее ушах, и судорожно билась в уме мысль: -Только бы не Ланселот! — шептала она, сбегая по лестницам так рьяно, что где-то даже потеряла туфлю, обернулась, но не смогла понять, где обронила ее, едва не упала, запутавшись об свою же ногу, что оставалась в обуви, скинула и вторую туфлю (она улетела куда-то в сторону кухни), и, как осталась, босая, не замечая ни камня, ни песка, перебирая лишь одну мысль: «Только бы не Ланселот»! (ясно ведь, если бы ранен был бы Артур — привели под другое зрелище, в других носилках и уже послали бы за лекарем). Моргана вылетела во двор, едва избежав столкновения с Леей, которая была почти зеленая от мутившего ее чувства. -Моргана! Моя сестра! — Артур, сохраняя хмурый вид, все же бросился к ней навстречу, но она лишь как-то неловко коснулась его. Пробежала взглядом по его свите и…увидела Ланселота, выдохнула. -Ланселот спас меня, я мог погибнуть, — объяснил и ей, и всем Артур, — Моргана, ты почему босая? -А? — не сообразила сразу фея, успокаиваясь и как-то мгновенно расслабляясь, — а я…туфли потеряла. -Будет пир? — спросил кто-то, пока носилки пронесли мимо Леи и та, взглянув на них, медленно осела… -Персиваль ранен, — сообщил Гавейн, перехватив взгляд Морганы и Лею за талию. — Он поправится, но рана тяжелая. Персиваль сильный, справится. -Мой король, вы же обещали пир! — провозгласила обиженным капризным тоном Леди Озера-Вита. Артур скользнул мимо нее взглядом, как будто даже не узнав. И ответил и ей, и всем: -Пира не будет. У нас много работы. Я должен…прийти в норму, переодеться. И будет совет. Серьезный совет. Возможно, мы вступаем в войну, враг обнаружил себя и свое коварство. -Какой враг? — испуганно спросила Гвиневра, появляясь на верхней площадке, — мой король, какой враг? Саксонцы? -Принц Мелеагант де Горр! — громогласно объявил Артур, — Совет состоится через два часа. Всем членам Совета быть! Моргана вспомнила про Кея и увидела, что герцог Кармелид уже приглядывается к Артуру, а потому как верная тень, бросилась за Артуром, обнимая его… она успела и соскучиться, и желала выиграть время для того, чтобы спасти Кея. Артур отвечал на ее ласки охотно, но сохранял мрачность… это пугало не на шутку.