Где мы сейчас?

Она никогда не пользовалась общественным транспортом. Всегда шла домой пешком, объясняя это невероятной любовью к прогулкам. Просто не хотелось рисковать. Да, она носит длинные куртки и пальто, всегда из плотного материала, не убирает нечесаные волосы вперед. И все равно Панну никогда не покидает это противное зудящее чувство, что кто-то пристально изучает ее спину и замечает то, что замечать простым людям ни в коем случае не следовало. Панна, едва подумав об этом, ускоряет шаг, вперив желтеющий в гражданских сумерках взгляд в асфальтированное пространство дороги перед собой. Фантомные боли умершей почти четверть века назад девочки. Панна сжимает-разжимает маленькие кулачки, хватается за лямки висевшего за плечами рюкзака. Привычка, маскировочный инстинкт. Панна оглядывается, Панна нервно вздрагивает при каждом шорохе, Панна вжимает голову в плечи и вживается в роль испуганной девятиклашки. На самом деле она, конечно, не боится, что на нее нападут или пристанут. Ни у кого и мужчин нет такой силы, чтобы совладать с Панной. Не теперь, когда она, со своей вечно холодной кожей амфибии и немигающими пронзительными в своей ядовитой сути глазами находится за сотни километров от своей собственной могилы. Гроб изначально был без тела, да и тело никогда больше не будет нуждаться в гробу. Панна – не просто разрушающая иллюзия, вопреки древним поверьям. Она вполне себе настоящая, вполне себе существующая, и она, наконец, вполне себе может дать сдачи. Асфальт кончился, под ботинками теперь хрустят гравий и щебенка. Панна невзначай думает о том, что еще в год ее переезда сюда строительство этой дороги не было завершено. Наверное, до скончания времен с щебнем под ее ногами не случится никакого чудесного превращения. – Не стать вам никогда асфальтом, бедные серые камушки, – пробормотала Панна, искренне сожалея. Ответом ей был хруст под ногами, беспорядочная азбука Морзе. На смену гражданским сумеркам приходят навигационные. Тропинка к пустырю сузилась и пошла под откос. Панна чуть ли не кубарем скатывается вниз, к припорошенному снегом пятачку. В теплые времена года это место зарастает высокой травой, почти по самый пояс. Панне это напоминает о полях на ее родине. Во многом именно по этой причине они с сестрами, после череды кочеваний с места на место, выбрали этот пустырь своей долговременной стоянкой. И у мавок есть чувство привязанности, не утраченное ими после смерти. Едва Панна заявляет о своем возвращении приветствием, как сестры окружают ее, забирают рюкзак, стаскивают латанное-перелатанное пальтишко, унося его в одну из кибиток, не переставая при этом наперебой здороваться с Панной. Та лишь кивает им всем в ответ, слабо улыбаясь. Вот она и дома. В их таборе на этом маленьком пустыре часть ее личности будто соскальзывала с нее вместе с маскировкой, уступая место… – Олеся! Олеся, не стой столбом, иди к нам! – одна из сестер, кажется, Оксана, машет мавке рукой, призывая ее сесть в сформированный ими круг. Если не приглядываться, то все они были похожи на обычных девушек-студенток или школьниц, выбравшихся на несколько дней из дома. Только настоящие девушки не носят в январские ночи одни лишь полупрозрачные сорочки, а их силуэты не подсвечиваются лунным сиянием, как бы размывая изгибы линий и делая их нечеткими. Но даже не это самое главное: у настоящих девушек хотя бы есть спины. Олеся садится рядом с Оксаной, повинуясь просьбе старшей своей сестры. Обычно в центре таких кружков горит костер, но мавки огня не любили. Свет вносит ясность в путаные иллюзии, в природе же Олеси и ее сестер эти самые иллюзии создавать. Сбить с пути и запутать. Посмеяться перед тем, как толкнуть человека в его уже вырытую могилу. – Ну, Олеся, как твои дела сегодня? – Оксана начала свой ежевечерний традиционный «допрос». – Есть какие-нибудь новости? Под «новостями», особенно выделяя это слово интонационно, Оксана подразумевает сведения о действиях Охотников в пределах городской территории. Со стороны казалось, что мавка будто спрашивает младшую сестру о делах в школе и о том, как прошел ее день, тасуя и подменяя одно понятие на другое. Истинную же суть вопроса понимали только собравшиеся этой ночью в круг рядом с кибитками на отшибе. – Нет, пани Оксана, – отвечает Олеся, будто бы сразу выпрямившись под изучающим взглядом старшей. – Здешние Охотники слепые как новорожденные котята, а их амулеты и талисманы заточены под иного рода нечисть. Если хочешь знать мое мнение, им точно не отыскать нас в ближайшее время. Морочить им головы проще простого. Оксана, услышав желанные вести, кивнула, благосклонно улыбнувшись младшей, тем самым хваля ее за проделанную работу. Олеся будто засияла изнутри. – Если даже тебе, Панянка, не в напряг мозги им пудрить, то нам и подавно! – хохотнула Лиля, а ее русые волосы в полумраке сверкнули зеленоватым. Олеся нахмурилась, но проигнорировала выпад в свою сторону. Когда-то Лиля была очень известной актрисой в театре, но какой-то обезумевший обожатель утопил девушку в реке за ее отказ встретиться с ним. Сцену мавка лет восемьдесят назад как покинула, а привычка ерничать и острить в духе сымпровизированных комедий осталась. – В таком случае, этих дурачков еще лет двадцать можно успешно водить за нос. И хорошо, мне начинает нравиться это место. Остальные мавки нестройным хором согласились с Лилей. Постоянные переезды никому не были по душе, в частности потому, что все действовали друг другу на нервы, а ссор едва ли удавалось избегать. Никому не хотелось оставлять облюбованный ими пустырь, так напоминавший золотившиеся солнечными веснами поля у берегов Днепра. – Не поедешь на родину на следующей неделе, Маричка? – Олеся решила игнорировать Лилю и взглянула на сидевшую напротив нее сестру, не принимавшую участие в обсуждении. Локоны той доставали ей до пят, а когда она сидела, укрывали собой землю вокруг владелицы. – Ты вроде говорила, что хотела. – Не поеду я. Все еще опасно, – мавка не смотрит на Олесю, а куда-то вбок, а голос ее звучал напряженно. Это было так непохоже на беспечную и радостную Маричку, что Олеся опешила. – Охотники продолжают массовые преследования. Вернусь – меня сразу же найдут. А я так хотела ее проведать… Мавка не произнесла имя, но в голове каждой из ее сестер возник образ зеленоглазой русалки с отливающими синевой волосами и жемчугами на тонкой лебяжьей шее. Маричка очень беспокоилась о ней, заботилась, но узнать о ее судьбе или судьбе другой нечисти сейчас вообще не представлялось возможным. Повисло тяжелое молчание. Вдруг, заметив что-то, а точнее отсутствие чего-то, Олеся спрашивает, радуясь возможности сменить тему: – А где пани Яна? – едва произнеся это имя, Олеся чувствует невольное благоговение перед его носительницей. Живая легенда и пример для подражания среди утопленниц, тут уж любая ощутит невольный трепет. – Отдыхает, – ответила Оксана, которая была вторая по старшинству после вышеупомянутой мавки. – Не ходи к ней в ближайшее время, она очень истощена. – Почему? Разве у нее не больше сил, чем у любой другой из нас? – А ты попробуй почти в одиночку контролировать несколько близлежащих районов, – Оксана убирает вылезшую прядь волос за ухо. – Мы, конечно, ей помогаем, но основная работа все равно лежит именно на пани Яне. Даже тем мавкам, кому за триста лет перевалило, нужен отдых. – Я ведь тоже могла помочь! Почему вы мне ничего не рассказали? – в голосе Олеси зазвучала искренняя обида. – Я… Я тоже могу людей между прочим запутывать! – Ты, Панянка, сиди и не рыпайся, – отрезала Лиля. Она смотрела на младшую тяжелым взглядом исподлобья. – У тебя уже есть обязанность: следить за Охотниками в городе, вот и выполняй ее. Тебе не по зубам даже одного человека нормально запутать и убить. Помнишь, как твои дружки к нашей стоянке вышли? Те два упыренка, волчонок и человеческая девочка. Я потом ходила за тебя им головы морочила, чтобы они тут поплутали немного. Самой после такого помощь предлагать не стыдно? – Ты просто завидуешь! – Олеся подорвалась с места. – Завидуешь, что это я бываю в городе, ты же так любишь всю эту мишуру и роскошь, а сама должна торчать здесь, вот и бесишься! – Головушку продуло, Панянка? – Лиля смотрит на сестру с насмешкой. – Я занимаюсь важным делом, а тебя, за неумением людей запутывать, отправили в город, так чего ж мне тут завидовать? Самой себе, что я талантливей тебя оказалась? – Да ты… Ну..! Я столько делаю для вас, а ты…ты… Олеся собиралась придумать разрушительный ответ сестрице, но на ум никакие стоящие слова не приходили. Мавка чувствует, как обида хватает ее за горло, а злость сжимает грудь, не находя выхода наружу. Положение, как всегда, спасает Оксана: – Ну-ка, отставить наезд! Хватит на младшей срываться!– осадила Лилю Оксана. Та обиженно нахмурилась, но пристыженно замолчала. – Как бы то ни было, ситуацию мы все еще контролируем. Ты, Олеся, – черные глаза встретились с желтоватыми, – продолжай слежку и дальше. Мы займемся людьми здесь. Олеся опустила голову и ничего не сказала. Даже похвала старшей сестры не могла уменьшить чувство обиды. Несколько секунд не произносится ни слова, слышно только, как Лиля в нерешительности ерзает, будто все никак не может на что-то решиться. Наконец, она говорит виновато подняв глаза на младшую: – Послушай, Олеся, не обижайся на меня, ладно? Я слишком резко высказалась, ну, бывает же… Перенервничала и ни за что наехала… Прости, в общем, без тебя черт знает что бы с нами стало, даже если ты немного хуже людей запутываешь, чем я. Ты все равно хорошо справляешься. Олеся несколько секунд ничего не отвечает, как бы раздумывая: Лиля похожа на беспорядочный прибой – пришло и ушло, а волной смыло. Ей было просто начать перепалку, но всегда ужасно нелегко извиняться. Олеся не умеет долго держать обиды и решает поверить в искренность сестры, пробормотав тихое: – А что я?.. Я и не обижаюсь больше… Снова повисла тишина. Говорить никому больше не хотелось. Темы для разговоров были исчерпаны. Следует все-таки сказать, что это молчание не было тягостным или подавляющим, совсем нет. Это было «хорошее» молчание, когда окружение отлично все понимает на уровне подсознания, и не стоило тратить время на облечение мыслей в подобие структурированных диалогов. «Плохое» молчание, в оттенок синюшных гематом от побоев и тяжело пахнущее железом Олеся оставила далеко-далеко позади еще двадцать пять лет назад, в квартире ее родителей. Она больше не чувствовала себя беспомощной, не чувствовала себя нелюбимой, не чувствовала себя бесполезной. Навигационные сумерки сменились астрономическими, те плавно перетекли в глухую ночь, а Олеся наполнилась осознанием своей поистине безграничной свободы.