Где мы сейчас?

Для Товарища Рентгена все началось с той истрепанной синей ветровки, пахнувшей Внешним миром. Ему было девять, и он в растерянности стоял перед распахнутым бабкиным шкафом, сколоченным больше века назад, держал эту ветровку в руках, смотрел на нее так, будто вот-вот произойдет какое-то необыкновенное чудо. Для маленького волколака одежда из мира за пределами родной чащобы была волшебнее, чем закупоренная магия, именуемая зельями, чем ритуальный ятаган для «перекидывания», таинственнее, чем рунные свитки, которые бабка запирала от Товарища Рентгена на замок, да еще и сверху защитные заклинания наговаривала. Товарищ Рентген так поразился своей находке тогда, что с минуту простоял, затаив дыхание, осторожно ощупывая ветровку. Синтетическая ткань была непривычно мягкой на ощупь и слегка тянулась. На груди был какой-то незатейливый рисунок из белых и красных полосок. Товарищ Рентген тихо выдохнул и медленно провел пальцем по каждой полоске, слева направо, а потом и справа налево. Все еще не в состоянии поверить в реальность происходящего, мальчишка медленно надевает ветровку, ткань смешно шуршит и почти не ощущается на теле в сравнении с тяжелой оборотничьей одеждой для таежной зимы. Ветровка, ожидаемо, была велика на несколько размеров: кто бы стал шить такую одежду для маленьких волчат? Но оно и к лучшему – на плечи Товарища Рентгена будто легла мантия. В эту минуту он – король из другого мира, там, далеко-далеко, за просекой лесного массива, находятся его владения, и он сам сказочно богат. Ему подвластны стальные птицы и железные звери на четырех округлых лапах, которых он видел до этого лишь издалека. Его дворец – высокий дом в окружении таких же не менее высоких домов, как на цветных картинках из бабкиного альбома. Маринад памяти на фотографиях, мелькающие один за другим образы, захватившие воображение. Мальчишка на мгновение задохнулся от восторга. – Сашка! Ты что тут делаешь? – хриплый голос бабки раздался прямо над ухом. Мальчишка испуганно подскакивает и оборачивается. Старая оборотниха внимательно смотрела на надетую внуком ветровку. Саша кожей почувствовал пронизывающий взгляд бабки: казалось, она за секунду прочла все его мысли, вскрыла своим страшным костяным кинжалом мальчишеский череп и, вытащив самую суть, тщательно осмотрела на манер изучения внутренностей животных во время гадания. – А чтой-то ты в старье этом роешься, а? Я кому говорила, не лезть без спроса! Взгляд бабки все еще был прикован к ветровке, накинутой на маленькие плечи внука. Она не была зла на мальчишку за неподчинение, в ее глазах, в окружении многочисленных морщинок, читалось не недовольство, а скорее светлая грусть. Всего лишь одна синяя курточка, вызвавшая смятение и волнения в старческом сердце. – И что это ты по-твоему напялил, Сашка? – бабка хмурится, внук уводит взгляд. – Положи на место, она тебе велика, а волки не носят непрактичную одежду. Простудишься в ней еще, чай, не на югах живем. Сними ее и дай сюда. На памяти Саши это был первый раз, когда он ослушался бабку. Мальчишка дернулся в ответ на ее протянутую в ожидании руку, испуганно схватился за шнурки на курточке, словно пытаясь удержать ее на своих плечах. Бабка нахмурилась, не убрала руки: – Дай сюда, кому говорю! Я повторила дважды, третьего раза лучше не дожидайся, волчонок. Саша помотал головой. – Ба… Ну… Ну пожалуйста, – в уголках глаз начали собираться слезы, мальчишка зашмыгал носом. – Можно мне ее оставить, Ба?.. Она такая яркая, а я… я в ней как король, как царь лесной, но лучше, я будто все-все на свете теперь могу!.. Пожалуйста, Ба… Взгляд женщины не смягчился, но промелькнуло в нем что-то такое, названия чему маленький перевертыш тогда еще не знал и чего не понимал. Осознание придет к нему только много лет спустя, когда бабки уже не станет. Старуха же все-таки убирает руку, бормочет будто себе под нос, но специально так, чтобы Саша услышал: – Ладно уж, хочется отцовское тряпье донашивать, так донашивай, что я тебе, запрещать буду? Считай это подарком на день рождения. Саша ждал, что бабка скажет еще что-нибудь, но она лишь снова взглянула на него, а после вышла на крыльцо. Послышался монотонный скрип – бабка села в ее любимое кресло-качалку. Вместе с этим скрипом к Саше приходит и осознание, что к своему завтрашнему дню рождения он получил самый лучший на свете волшебный подарок. *** Бабка будит его на рассвете на следующее утро. Лучи солнца едва-едва румянят небо, и даже птиц еще не слышно. Все будто замерло в предзоревом тумане. Саша зевает и трет глаза, пытаясь очнуться от дремотного оцепенения. – Вставай, волчонок. Время пришло. Мальчишка не сразу, но понял смысл размытых слов бабки, которые со стороны могли показаться невнятной чепухой. Саша вскочил с лежанки. Старуха же ничего не сказала, лишь кивнула и направилась к выходу из избы. На плече у женщины висела сумка, куда она обычно прятала дорожные снадобья, а за пояс у нее был заткнут тот самый ритуальный ятаган из белой кости. Саша не тратит время на переодевания и выходит прямо так: в пижаме и босиком. Таковы обычаи, да и в одежде в ближайшее время не будет никакого смысла. В ритуале она не пригодится, а волки не любят непрактичность. Они выходят наружу – прогорклая студеная земля холодит голые ступни, ядреный воздух забирается в самые легкие, будто раздирая альвеолы. Саша чувствует, что замерзает, и с тоской смотрит на покинутую им недавно теплую избу. Он бы хотел вернуться туда, забраться под все три пуховых одеяла и дремать дальше, свернувшись калачиком. Матрасец был такой мягкий и теплый, когда Саша поднялся с него, может, он такой же греющий и сейчас?.. – Сашка! Ты что, застрял там? Пошевеливайся давай! – хриплый голос бабки заставляет забыть о лежанке и припустить следом за старой оборотнихой: несмотря на преклонный возраст, она шла быстро, не останавливаясь, Саша даже успел запыхаться, прежде чем наконец нагнал ее. Дальше они шли молча, и если мальчишка отставал, бабка не окликала его до самого конца пути. Они петляют по неведомым мальчишке дорогам, спускаются в крутые овраги и после поднимаются, выкарабкиваются, пересекая балки. Саша не оглядывался и не смотрел по сторонам – знал, что местность совершенно ему незнакомая, так в чем смысл изучать ее лишний раз? Он бредет через эту чащобу только единожды, как и все волчата в его возрасте. Таинственная тропа, о которой на всем белом свете знала, наверное, только бабка, петляла среди столетних елей и сосен, стремившихся ввысь самыми своими макушками. Саша никогда не видел таких деревьев. Нижние ветви не колышет ветер, а на земле, усыпанной опавшими иглами, не рыщут даже грызуны. Небо было такое же сероватое, как и во время пробуждения мальчика, порозовела лишь линия горизонта, которую едва можно было разглядеть за раскидистыми ветвями. Солнце не спешило подниматься. Казалось, само время приостановило свой бег. Эти места дышали какой-то древней, могущественной силой. Они выходят на поляну, поросшую дикими травами. Мальчишка в удивлении замер – стояла поздняя осень, по растениям уже ударили первые заморозки, и ничто не могло там так буйно цвести. Босые ступни больше не холодила ледяная земля, а кожу не кололи многочисленные опавшие иглы. Это действительно было какое-то необыкновенное место. К Саше приходит понимание, почему именно эту поляну волколаки испокон веков выбирали для ритуала инициации, когда взгляд его среди всего цветущего бурьяна привлекает огромный пень, к которому уверенно направилась бабка. Пень был широкий, мальчишка с уверенностью мог сказать, что годовых колец на нем было больше сотни, а дерево, которое было раньше на месте этого обрубка, не могли обхватить и пятеро взрослых мужчин. На поверхности пня было множество глубоких следов, словно кто-то раз за разом вонзал в него топор. Бабка, тем временем, вытащила из-за пояса ритуальный ятаган и, примерившись, вонзила его в пень рядом с одной из выбоин чуть ли не по самую рукоять, тускло отливавшей вкрапленными в нее сардониксами и халцедонами. Все-таки, думает Саша, это был никакой не топор. После старуха достала из сумки какие-то снадобья, окропила ими пень и землю вокруг него, обошла его три раза, бормоча заклинания. Пока оборотниха готовилась к ритуалу, Саша чувствовал необъяснимое волнение. Ладони его вспотели, и он сжал их в кулаки так, что ногти больно впились в кожу. Он знал, как все должно проходить, он готов к тому, что произойдет, ведь старуха не раз переговаривала с ним на эту тему. И все-таки, Саша чувствует лишь беспокойство и страх: перед этим местом, перед этим странным пнем, перед ритуальным кинжалом. Ему вдруг невероятно сильно захотелось сбежать отсюда куда подальше. – Все готово, волчонок, – бабка убрала снадобья обратно в сумку. – Теперь дело за тобой. – З-за…За мной? – Да. Перекидывайся давай, Сашка. Это не сложно, ты ведь помнишь? Смелее, с ятаганом ты избегаешь всяких рисков. Саша медленно кивнул. Сердце его гулко забухало в груди. Сейчас он должен впервые перекинуться в свое волчье обличье, чтобы иметь право называться настоящим волколаком. Первое превращение происходит в день, когда волчонку исполняется десять. В качестве вспомогательного инструмента используется ритуальный кинжал, вонзенный в пень. Перекидывание «по старинке», как любит говорить бабка. После волколак оборачивается без всякой посторонней помощи и против воли, в соответствии с лунным циклом. В отличие от этого способа, «старинный» исключает всякие осечки и выходы из-под контроля, так что юнцы совершают первое превращение через такую своеобразную подстраховку. Саша сжимает-разжимает кулаки и нервно сглатывает. Он снова чувствует, как заледеневшая земля, даже под всем этим травяным ковром, нещадно морозит ступни. В области затылка пульсирует жар, мальчишка тупо смотрит на поблескивающие в предрассветных сумерках (хотя давно уже должно было взойти солнце!) сардониксы и халцедоны на рукоятке ятагана. Сосны и ели вокруг поляны теперь будто склонились над ней, в ожидании перевоплощения. Бабка кричит, чтобы мальчишка поторапливался. Тот, на мгновение задохнувшись, решается и разбегается со всей силы, намереваясь перекувырнуться через пень. Дальше все как в тумане; Саша чувствовал, как удлиняются конечности, как вытягивается лицо, превращаясь в морду, слышал, как хрустят его кости, меняя форму и свое положение. Он чувствует нестерпимую, выворачивающую нутро боль, а глаза застилает кроваво-красная пелена. Саша орет, вопит что есть силы, пока ломавшие суставы спазмы добираются до самой груди, пережимая ее деформирующейся реберной клеткой, но из пасти вырывается лишь убогий скулеж. Всюду, всюду сероватый с подпалинами шерстяной покров, жесткий и с запахом псины. Саша пытается закричать еще раз, а после теряет сознание. Когда мальчишка снова распахивает глаза, в маленькие окошка избы бьет тусклый, но все-таки солнечный свет. Саша распластался на лежанке. Бабка, видимо, перенесла его сюда. Да, это был наиболее вероятный исход событий; несмотря на свой возраст, в ее маленьком теле немало силы: старуха спокойно носила по два ведра воды в одной руке. Саша медленно ощупывает себя. На нем помимо рубахи было надето что-то синего цвета. Он рывком вскакивает – голова отзывается на движение тупой, пульсирующей болью. Да, та самая синтетика и тот самый незатейливый рисунок из нескольких полосок на груди. Отцовская куртка. Больше на несколько размеров, чем надо. – Ба? – зовет бабку Саша хриплым голосом: он замечает, что его коленки дрожат, будто не в силах выдержать вес тела мальчика. Старуха выходит из-за шторинки, отделявшей «главную» сторону избы от «рабочей», где варились снадобья и совершалось творение заклинаний. На этой-то стороне и находилась бабка, когда внук ее позвал. – Оклемался наконец? Ну и хорошо, – оборотниха выглядела слегка утомленной. – Что… Что со мной произошло? – Сам как думаешь? Ты перекинулся в волка. В принципе, все прошло успешно, как и ожидалось от моего внука. Только вот… – Только вот что? – Ты ведь совсем ничего не помнишь, да? – старушечье лицо приняло задумчивое выражение. – Волчье сознание будто практически вытеснило человеческое на момент превращения. То есть когда ты будешь перекидываться, контролировать себя ты не сможешь, и человеческий облик без посторонней помощи тебе не вернуть. Сердце Саши в этот момент упало куда-то вниз. – Ты не сможешь превращаться без губительных последствий, – наконец договаривает бабка, печально глядя на внука. – Однажды твой дух может заплутать так, что ты навсегда останешься волком, без возможностей перевоплотиться. Это очень опасно и для тебя, и для окружающих, поэтому ты будешь подавлять свое превращение каждое полнолуние с помощью снадобий. Не печалься, Сашка. Так иногда происходит, это генетическая осечка. Саша слушал, но никак не мог в это поверить: неужели ему все-таки никогда не быть настоящим волколаком? Не нечисть, но и не человек – и из-за единственной «генетической осечки» ему придется всю жизнь играть в полумеру! У мальчика щиплет в глазах, он крутит в руках шнурки ветровки из Внешнего мира. Нечестно. Просто несправедливо. Бабка прочла смятение на лице внука и сказала уже более ободряющим голосом: – Не все так плохо, Сашка. В нашем мире с этим можно спокойно жить долгие годы. Потом ты привыкнешь, и станет легче. Я справилась, и ты тоже справишься. Саша вскинул голову: – Так значит, и ты тоже? – Ну а откуда по-твоему у меня такие познания в магии и зельеварении? – бабка усмехнулась. – Ты думал, все волколаки такие же умные, как твоя бабушка? Как бы не так! Мы, неразумные перевертыши, компенсируем свой недуг тем, что разговариваем с духами и изучаем сверхъестественную природу вещей. Чтобы выжить и, возможно, найти способ исцеления. С сегодняшнего дня я научу тебя всему, что знаю сама: как изготавливать подавляющие превращения препараты, как закупорить болезнь, как разлить по чашкам исцеление, как заглядывать в будущее и многое, многое другое. Так наше наследие будет продолжать жить в тебе. Ты зацветешь, Сашка, раскроешь свой потенциал, а после передашь эти знания кому-то другому, достойному. Бабка ободряюще положила руку на плечо внука. Тот решительно кивнул. *** Сейчас уже не Сашка, а Товарищ Рентген, теребя шнурочки старой синей ветровки и почесывая бритый затылок, обучает Горную Ведьму чтению старинных рун и совершенствует ее навыки гадания на Таро и Ленормане, сидя под лестницей – единственным безопасным местом на старой заброшке. Они вместе ходят в лес и собирают травы, варят зелья в походном котелке в общественном туалете, запершись в одной из кабинок. Глаза у Горной Ведьмы чистого зеленого цвета, черная подводка лишь подчеркивает их неестественный оттенок, когда на самой радужке пляшут радостные огоньки, стоит снадобью быть сваренным правильно или будущему быть предсказано верно. Товарищ Рентген смотрит в невероятные глаза Горной Ведьмы и понимает, что она станет отличным мостом между миром людей и миром нечисти. Волколак передаст подруге все, что узнал от бабки сам. Ее наследие будет теперь жить в человеческой девочке, будущей великой колдунье. Товарищ Рентген с благодарностью оглядывается в прошлое, а Горная Ведьма наконец цветет.