Где мы сейчас?

Цыдып поднимается на облюбованную им еще в конце восьмидесятых крышу сталинки, когда глухая ночь холодит острые звезды, а луну едва видно за рваными тучами. Она уже сидит там, на самом краю, свесив ноги. Затянутую во все черное, упырь не сразу замечает ее, но, увидев наконец, садится рядом. Ноги тоже свешивает – их негласное правило. Она даже не вздрогнула, не взглянула в его сторону. Знала, что он сюда явится. В конце концов, это было неизменное место их встреч на протяжении вот уже двадцати с лишним лет. – Опоздал, – с укором говорит она, заправляя черную ночь за остроконечные уши. – Я тут уже минут сорок. Январь на дворе, между прочим, да и невежливо это – заставлять ждать. – Ты все равно не замерзла, – Цыдып смотрит вниз, на пестрящую пустотой улицу под ними. – А для нас с тобой сорок минут это всего ничего. Разве нет, кишассонь Вадаш? Он чувствует на себе ее уничтожающий взгляд, будто было сказано какое-то неприличное ругательство. Вроде как он должен был извиниться перед упырицей, но Цыдып не чувствует никаких угрызений совести. Он просто продолжает изучать улочку там, внизу. Припорошенная снегом, с ее резными бордюрами и высокими тротуарами, она делалась такой же, как и другие сотни улиц этого города. Одинаковость, резавшая глаза. – Загнивает. Питер, я имею в виду, – говорит наконец Цыдып. Собеседница продолжает сверлить его взглядом и не произносит ни слова. – Почему ты обижаешься? – Ты сам все прекрасно понимаешь. – А-а-а, ну да, ну да, – Цыдып наконец поднимает голову и насмешливо смотрит на вампиршу. – То правило с прозвищами, конечно. Я – Обмороженный Майор, ты – Дядя Федор. Настоящие имена – привилегия людей, и мы не знаем другой жизни. Цитирую великих классиков. Твои собственные слова. Упырица в ответ кутается в безразмерный вязаный свитер. Она не мерзнет, даже не дышит, из ее рта не вырывается облачко пара, как и изо рта Цыдыпа. Ей не жарко, ей не холодно. Просто привычка инстинктивно подражать людским манерам, чтобы никто ни в чем ее не заподозрил. Либо ты вживаешься в свою роль до самых костей, либо Охотники тебя отыщут. – Послушай, Фредерика, – собеседница Цыдыпа вновь награждает его свирепым взглядом. – То, что ты говорила на посвящении Горной Ведьмы, это ведь неправда. – С чего мне ей врать… о чем бы то ни было? Зачем мне обманывать подругу? – упырица снова заправляет сумерки волос за ухо. Тоже инстинкт, привычка. Попытки создать «живой» и «естественный» образ человеческой девятиклассницы. – Ты обманула не Горную Ведьму. Ты себя обманула, – заявляет Цыдып так, будто это было общеизвестным фактом, и в пояснении его слова не нуждались. – Когда ты сказала, что фамилии для нас – просто показатель статуса и маскировка, ты себя же и наебала, понимаешь? Фредерика Вадаш ядовито усмехнулась. Даже в слабом свете можно было заприметить ее клыки: острые и крупные, белые, и все в столь молодом возрасте уже коренные. Верный признак высших вампиров. Именно по клыкам Охотники определяют ранг убитых ими упырей. Именно клыки – самый продаваемый товар на их черном рынке. И именно из-за упырьих зубов Охотники отрубают вампирам головы и вешают на пояс, как трофей, пока тело не успело рассыпаться в прах. Такие упыри, как Фредерика, постоянно находятся в огромной опасности. Она это отлично знает, но все равно позволяет себе улыбаться, обнажив клыки, даже если их отблеск может привлечь Охотников, которые прячутся везде и всюду. Кто знает, в какой момент они ворвутся на крышу и отсекут подросткам-упырятам головы. – В чем проблема? – Не строй из себя дуру, тебе не идет, – Цыдып снова смотрит на улицу внизу. Одинаковость бордюров и тротуаров заполняет мозг. – Как же клан Вадаш? Почему ты говорила о нем в таком ключе? Разве тебе уже плевать на все планы, что ты так старательно вынашивала? – Много ты об этом знаешь, – Фредерика перестает болтать ногами. – Мой клан – мое дело. Может, я вообще не хочу возвращаться в Венгрию больше. Вот тебе откуда знать, может, я… Может, я вообще смирилась с тем, что не наследую трон, что не сделаться мне хёльгем Вадаш, м? – голос упырицы, тем не менее, все равно предательски дрожит, она нервно кутается в свитер. Просто выработанный инстинкт, привычка. – Я думаю, что все-таки кое-что об этом знаю, – Цыдып придвигается ближе к краю крыши. Конечно же только для того, чтобы увеличить угол наблюдения. – Помнишь осень пятьдесят шестого? Мы тогда впервые познакомились. То ли в парке, то ли в песочнице. У тебя еще такое ведерко смешное с собой было, синее в белый горошек. Венгерская девочка, сосланная своим же отцом из страны, поддерживающей фашизм, в СССР. И мальчик из Бурятии, обреченный существовать в бедности весь остаток вечности. Я говорю так уверенно, потому что на протяжении этих пятидесяти с гаком лет мы были вместе. Фредерика Вадаш, венгерская высшая вампирша, брошенная своим отцом на произвол судьбы под предлогом защиты, сжимается в комок, притягивает колени к подбородку. Она молчит, а Цыдып ждет. Он привык ждать, ведь век нежити очень, очень долог. – Я просто подумала, – голос упырицы все дрожит. Ее маскировка, ее инстинкт, – Подумала, что Горная Ведьма и… И Товарищ Рентген… Они состарятся и умрут, а я буду жить! Я всегда буду жить, смотреть как какие-то другие государства вместо Югославии и Советского Союза стирает с лица Земли, как кто-то вместо Ведьмы и Рентгена исчезнет навсегда. А я никогда не умру, пока охотник не отрубит мне голову и не прижжет рану серебром, или я сама не выйду под палящие солнечные лучи. Ты тоже никогда не умрешь, и Панна никогда не умрет, потому что она больше не живет. Ты и я… Мы вообще никогда не жили. Фредерика смотрит на Цыдыпа, и ее глаза вдруг наполняются слезами. Упырь знает, что это уже не какая-то попытка казаться кем-то, кем она не являлась. Вампирша изо всех сил трет кулачком глаза, пытается сморгнуть, но безуспешно: соленые дорожки тускло заблестели на ее щеках. – Я… Я решила ее во все это не впутывать. Ты ведь знаешь ее, Горную Ведьму. Она такая… такая заботливая и хорошая, – Вадаш всхлипывает. – Она бы сделала все, чтобы мне помочь, наверняка. Мне просто… Просто не хотелось, чтобы ее сожрал кто-нибудь из моих родственников, или чтобы она с Рентгеном впутывалась в эти межклановые разборки. Они не заслуживают такой низкой и глупой смерти. У них одна жизнь, а у меня даже никогда ее не было. Фредерика Вадаш замолкает и с шумом втягивает носом воздух, хоть ей это было и не нужно: все равно она не дышит. Цыдып приобнял упырицу, будто хотел согреть ее, но и это бы не имело никакого смысла: она все равно не чувствует холода. – Век нежити очень, очень долог, – тихо приговаривает Цыдып, нараспев, накладывая поверх древней присказки не менее древний мотив. – Мы несем груз наших переживаний всю нашу вечность. Поэтому мы должны быть сильными. Должны быть устойчивыми. Это и значит быть живым мертвецом. Ты поступила правильно. Упырица положила голову на плечо друга. Теперь и она смотрела на улицу там, внизу. Ей не хотелось ничего отвечать, но это было и не нужно. – Пообещай мне, – продолжает речь Цыдып, – Что когда мы спустимся вниз, то снова станем Обмороженным Майором и Дядей Федором. Но до тех пор рядом со мной никто иная, как кишассонь Фредерика Вадаш. Вышеупомянутая Фредерика Вадаш лишь кивает. Она уже больше не дрожит.