Я - Янни

Я – Янни Кем бы мы ни были, чего бы не желали, все рассказываем одну и ту же историю. Шепотом – в безлунные ночи, когда опустевший город дышит холодом в провалах окон. Криком, что бьется о веки и расцветает в зрачках. Молчанием, снежинками на коже. Историю о жизни, переплавленной в смерть. *** Это началось летом. Забавно. Я говорил со многими, и почти у всех летом. Для нас – на излете августа, когда дни короче, насыщеннее, а люди торопятся успеть все, чего не успели за предыдущие месяцы ослепительного зноя. И всегда с прикосновения. Всегда. Мой младший брат тогда был особенно воодушевлен: собирался в поход с одноклассниками. Куда- то к речке, кажется. Исследовать местных птиц или вроде того. Наверняка птиц. Он по птицам с ума сходил. Особенно по воробьям. Тот, кого в конце будут звать Янни, с младенчества собирал живность, бесконечно таская домой глянцевых жуков в спичечных коробках, пыльных ящерок – тревожных пленниц обтянутых марлей банок; полевых мышей, усталых жаб и юрких сороконожек, при виде которых Алиша бледнела до синевы... много разного, но птиц чаще всего. Наша комната сладковато пахла пометом, а под ногами хрустели зернышки пшена. В пяти просторных клетках, не умолкая ни на секунду, копошились бурые воробьиные семейства. – Зачем тебе столько, они же все одинаковые. Попугая бы купил, – говорил я, когда он показывал очередного коричневого найденыша. Довольный и взлохмаченный, бронзовый от загара, руки расцарапаны, а под ногтями грязь – мама вздыхала и качала головой, улыбаясь. Ерошила его соломенные пряди: – Немедленно вымой руки! Эти птицы... еще подхватишь заразу! Когда же ты повзрослеешь? – одиннадцатилетний Янни только смеялся: – У тебя уже есть один взрослый ребенок. Хватит! – я фыркал, уловив иронию. Откладывал планшет и неспешно тянулся отвесить наглецу подзатыльник, но Янни как ветром сдувало. Секунда – высовывал язык на другом конце кухни, потихоньку примериваясь стянуть спичечный коробок для новых тараканов. Я закатывал глаза и принимался отвлекать маму разговором, пока брат высыпал спички на стол и пятился в комнату, заговорщицки ухмыляясь и спрятав руки за спиной – очень детский жест. Он и сейчас так делает, когда случаются хорошие дни. Когда он в состоянии хитрить. – Как мы зашли так далеко? – голова пульсирует мигренью, а весь пол вымазан засыхающей кровью: у Янни кончились маркеры. Я опять не уследил. Бумагу он в который раз проигнорировал. Тру переносицу, лоб, с нажимом массирую виски. Пальцы розовые и шелушащиеся после соды и перекиси, стирального порошка и спирта. Кожа кажется незнакомой, жесткой и странно тонкой на ощупь. Я никогда не покупаю перчатки. Янни не отвечает. Его левое запястье – рваная рана, цепочка синюшных следов от зубов поднимается до локтя. На подбородке и вокруг рта влажно блестят красно-коричневые разводы. Брат чертит узоры по паркету. Тщательно замазывает места, где стыки между половицами разрывают единую линию. Рисунок должен быть цельным, иначе ничего не получится. Это он накрепко усвоил. Щели чистить дольше всего. Опускаюсь на пол рядом. Втягиваю острый, до металлического привкуса во рту, запах. По старой привычке быстро оглядываюсь – но тени в углах комнаты серы и спокойны. Пора бы привыкнуть, что в Университете тьма теряет силу. В конце концов, мы здесь уже два года. Пытаюсь поймать его взгляд. Серые от боли глаза прикованы к усложняющейся формуле. Машинально отмечаю, что такой раньше не видел. В другой день я бы попытался узнать, что она значит, но сейчас вздрагиваю, когда вдруг повторяю вопрос, похоже и совсем иначе: – Зачем я зашел так далеко? *** Алиша однажды спросила: – Чего ты вечно за ним таскаешься? У моих друзей наоборот. Я пожал плечами. Кому есть дело до друзей шестилетки? Сестренка сидела на моем диване и болтала босыми ногами, разложив юбку широким полукругом по потертой обивке. Разглаживала мельчайшие складки цветастой ткани. По телевизору в гостиной шла реклама, а Алла ждала вечерние мультики и цеплялась ко мне: – Вон Марка старший брат никогда не берет с собой на футбол, а Марк очень хочет. И вообще с ним не играет, только если заставят, – она теребила переплетенную лентами белокурую косу. – Марк говорит, Эд ломает его игрушки или обзывается. Взял красную машину, самую красивую, и не отдавал, пока не... Сестра продолжила рассказывать, перескакивая с одного на третье, быстро теряя нить разговора. Изредка поднимая глаза от планшета, я видел, как Алла склоняла голову набок, прислушиваясь к бормотанию за стеной. – Это потому, что с ним больше никто не хочет дружить? – вдруг поймала мой взгляд. Я поморщился: – Нет... И у него есть друзья. – А вот и врешь. Он жуткий. Все так говорят. Почему? – а ты сама как думаешь? Я прикусил щеку изнутри и отвернулся: – Он нормальный. Отстань от меня. – Тебя мама с папой заставляют, да? – я стиснул зубы. Из гостиной зазвучала знакомая песня и сразу – удаляющийся топот. Диван вернулся в полное мое распоряжение. И никаких вопросов. Не то, чтобы я не мог ответить. Чуть-чуть времени на раздумья, и я бы объяснил, что некоторым людям непросто сходиться с другими, и в этом нет ничего необычного, а тем более – жуткого... Почти правда. Но Алиша бы не поняла. Сестренка легко заводила друзей и очаровывала взрослых, сходу делясь своими бесхитростными радостями, открытиями или секретами. Чаще секретами: – Мама разрешает мне оставлять сдачу. Я не трачу, а складываю в копилку. Уже очень-очень много набралось! Я коплю на куклу. Русалочку. Она самая красивая, – до Русалочки была Белоснежка, а неделей раньше – Золушка, или черт знает кто еще. Продавщица в хлебном улыбалась и поднимала брови, будто слышала впервые. Подмигивая мне, совала в Аллин крохотный кошелек пару лишних монет. А в другой раз угощала конфетой или дарила красивую бусину. Для каждого – по тайне: – Не говори братику, я взяла его зеленую кофту для котенка. Ему нужна постелька! Он маленький и дрожит, и мяукает... мы сделали дом из коробки в огороде, – и я кивал, связанный ее доверием: забирай. Мы превращались в заговорщиков. Алиша встряхивала светлыми хвостиками, благодарно улыбалась и убегала, чтобы громко рассказать Янни, как выменяла игрушечный сервиз на медвежонка: не говори маме, она рассердится. Только с братом трюк не работал. Он лишь отмахивался: его секреты были намного сложнее игрушек, котят и глупых вопросов: – Почему ты вечно за ним таскаешься? ... – потому что Янни приходил ко мне. С первого своего шага – не к родителям. Даже до случая в зоопарке. Даже после. Особенно после он выбирал меня. – Пойдем, – появлялся на пороге комнаты и смотрел пытливо, выискивая малейшие признаки раздумий на моем лице. А если находил, тут же начинал тараторить, мешать и настаивать, пока я не соглашался: – Пойдем в поле ловить тарантулов. – Пойдем кататься на великах. Давай наперегонки к аэродрому! – Пойдем посмотришь, что я нашел. – Пойдем, мой самолет заработал, – в короткий период увлечения моделированием. Но чаще я шел уже после этого первого: – Пойдем. Он словно умел подгадать момент и появиться ровно когда мне хотелось развеяться. Чувствовал? Может, и чувствовал... Я столько прочитал, но без толку: до конца не понял. В новом, волшебном мире я безнадежно отстал, и однажды все изменилось. Однажды он сказал: – Уходи. *** А началось с малого: мы получили новые имена. Брат, не листая, открыл Книгу посередине. Зажмурился. Скользнул пальцем по желтой от времени странице. Я прочитал: – Янни. Ему подходило. Мягкое и отрывистое, как лай. С тех пор он легко кривился, когда я обращался по- старому – постоянно. Настойчиво, зло, отрицая происходящее. Будто одного имени достаточно, чтобы повернуть время вспять. – Называй меня так только при родителях, – Янни скрещивал руки на груди и смотрел в сторону, рассеянный и далекий. – Обойдешься, – фыркал я. – Чего ты вообще взъелся?! Что тебе не нравится? – что у тебя на груди пересыпается серым оберег: колбочка с прахом, от которого убегают тени. Что без них и я оказался не нужен. Что теперь ты стоишь в толпе на балконе тренировочного корпуса, куда мне не разрешается заходить, и вроде не замечаешь, как я громко зову снизу. Я отчетливо помню тот день. Веселый гомон плыл над головой, разносился по просторному двору. Я слышал с кристальной четкостью: мой голос тонул в хоре других, куда более громких. Все они говорили: – Янни. И тогда я тоже выдохнул: – Янни. Тихо, но он сразу обернулся, нашел глазами. Улыбнулся привычно тепло. Перегнулся через перила, едва не вываливаясь со второго этажа: – Привет! Пойдем домой? Я поправлял сумку и проверял телефон, пока брат прощался со своими первыми в жизни друзьями. Поднявшийся ветер перекатывал жухлую листву по асфальту, приносил запахи костра и близкой зимы. Прошло всего пару месяцев с переломной летней ночи, а мне чудилось – годы. *** Тогда сумерки подкрались незаметно, будто в считанные минуты. Я перелистнул страницу и моргнул: строки слились в монолитный ком текста. Потер веки, потянулся включить торшер, когда Янни необычно тихо возник рядом. – Идем! – лающим шепотом, на щеках горели неровные пятна румянца. Тяжело дышал, теребил край розовой – боже, я даже цвет помню, легкомысленный и свежий, его любимый, – футболки и нетерпеливо покачивался с носка на пятку. – Давай же! Я не хотел идти. Не помню, почему. Как бы все обернулось, если бы я рявкнул, обидел, испортил момент? Обесценил: нервные пальцы, закушенную губу и прилипшие к вискам влажные волосы? Но Янни схватил за локоть, стащил со стула, столкнув и рассыпав книги по полу веранды. Я растерялся и не нашел достаточно злых слов. Нахмурившись до глубокого излома между бровями, брат потребовал: – Это важно! Пойдем! Пожалуйста! Сдавшись, я выдернул руку: – Черт, ладно! Да иду я, иду! Успокойся! Он первым скатился по лестнице и выскочил за ворота дачи. Через шаг оглядывался, тревожно ощупывая штормовым взглядом: не передумал ли? Не сбежит? – Это далеко? – не выдержал я, когда мы выбрались из поселка. Совсем смеркалось. Мошкара тучами звенела над камышами, пели сверчки. Я хлопал по рукам, прогоняя налетевших комаров. Стоило взять куртку. Янни шел на несколько метров впереди острой, пружинящей походкой. Наверное, из последних сил сдерживался, чтобы не побежать. Обернулся – яркий проблеск виноватой улыбки на загорелом лице. Одни зубы и белки глаз, а кожа и потерявшая цвет футболка расплылись в синих вечерних тенях. Почти растворился. Я обхватил себя руками и потянул вниз короткие рукава рубашки: зябко. – Еще чуть-чуть, – сказал брат и отвернулся. Я выдохнул: мы прилично отошли от дома. Он знает, что я не поверну назад. Что же особенного он мог найти – здесь? ... Мы жили на даче уже третий месяц каникул и второе лето подряд. Совсем недалеко от города: отец добирался до работы машиной за полчаса. Иногда, чтобы продохнуть от сонных деревенских будней, мы напрашивались с ним. Ходили в кино или на ярмарку, но никогда – домой. Мама ведь ездила с нами: – Вот когда разменяем бабушкину квартиру и переедем в нормальный район, тогда и гуляйте, сколько влезет, – говорила она, отводя глаза. Я прикусывал язык, чтобы не спросить: а я-то здесь при чем? Даже Алиша знала, дело не в районе. В Янни. И он ведь все равно сбегал. Каждую ночь, стоило чернильной тьме заплескаться в углах. А я глядел сквозь опущенные ресницы, как брат потихоньку одевается, как комната едва заметно светлеет с его уходом. В эти прогулки меня не звали. А я не просился и не задавал вопросов. На рассвете звучали шаги в коридоре, чуть слышно скрипела соседняя кровать. Металлический перезвон: Янни задергивал занавеску, чтобы встающее солнце не мешало спать. До будильника оставалось чуть больше часа: – Спокойной ночи, – говорил я в подушку. – Спокойной, – какое к чертям спокойствие? Не давая перевести дух, темнота гнала его вперед. Особенно осенью, когда под окнами жгли сухие листья, а воздух дышал подступающими холодами. В такие дни я просыпался затемно, и не от шорохов, а от липкой тишины, чтобы увидеть тонкий силуэт на фоне пронзительного неба. И тень брата: страшно черную, тугую. – Все нормально? – шепотом. – Да. Спи. Все хорошо, – врал он. Я закрывал глаза. А что еще я мог сделать? В конце концов, все от чего-то убегают. Простая мысль, но мама не понимала. Заставляла папу менять замки, цепляла колокольчики на дверные ручки, ловила с поличным и закатывала скандалы: вполголоса, чтобы не разбудить Аллу. – Ты меня в могилу сведешь! – надрывалась хрипло. Папа допытывался: – Кто они? Это та шпана, из гаражей? Ты с ними связался? – я кашлял, пряча смешок: господи, зачем бы им сдался одиннадцатилетний сопляк? – Я просто гуляю, – на одной ноте повторял Янни. – Ничего такого. Один. – За идиотов нас держишь?! – А ты?! – вспоминали и обо мне. – Почему ты его не остановил? Опять! Не ври, что не слышишь, как он уходит! – Но я и правда... – слышу, когда он остается. Сипение в стенах. Свистящие и путанные слова – невесомые, будто сквозняк. Царапанье под моей кроватью. Как звякает, обзаводясь новой трещиной, зеркало в комоде. Как Янни всхлипывает и шуршит простынями. Сворачивается в комок: – Уходите. Убира... – Хватит! – папа. – Завтра прибью засов вам на дверь! А теперь пошли вон, оба! – Ничего он не прибьет, – говорил Янни в комнате. Я пожимал плечами: – Ясное дело, – папа тоже не мог уснуть, пока он... пока они рядом. Когда мы были младше, Янни не решался сбегать по ночам, днем же... в школе брата не трогали: все- таки бабушка завуч. А летом или после уроков мы гуляли только во дворе. Площадка с чахлой зеленью и футбольное поле через дорогу просматривались от края до края, не спрячешься. За пределы стадиона, обозначенные шеренгой пыльных тополей, выходить запрещалось. Мама то и дело призраком возникала в окне, тщательно вытирая руки о передник – вот, откуда у брата привычка нервно мять футболку. При малейших признаках беды звучал ее тревожный голос. Стоило кому-то снова начать задираться – звала: пить компот или есть яблоки, всегда яблоки. Кричала напряженно, с нажимом. Янни давился оскорблениями, сжимал кулаки, но шел. И я шел, конечно. Мы ведь не хотели ее расстроить и получить в наказание неделю холодного молчания и неясной, тревожащей вины, от которой тянуло за лопатками. – Ненавижу яблоки, – бурчал кроха-Янни, гоняя потемневшие дольки по блюдцу, – почему именно сейчас?! Они же никогда не отстанут, если не дать отпор! Я качал головой: они не отстанут в любом случае. Что-то в нем беспокоило других людей, гнало прочь или наоборот – заставляло идти в наступление. Сколько раз я оставлял брата буквально на насколько минут, а по возвращении находил окруженным толпой детей, избитого и перемазанного своей и чужой кровью? Мне стоило промолчать, но я сказал тогда, что дело не в яблоках: – Мама просто не хочет, чтобы кто-нибудь пострадал, – как в зоопарке, хоть ты не помнишь. Янни колупал корочку на стесанных костяшках и криво, очень по-взрослому ухмыльнулся: – Всегда кто-нибудь страдает. Сейчас – мы с тобой, – после этого разговора он и начал сбегать по ночам. А нападки почти прекратились. Расширился ареал нашего обитания. Мама по-прежнему часто выглядывала во двор, но теперь ее запреты лишились основания. С молчаливой поддержкой папы, мы уходили все дальше и дальше от дома, и вскоре одна Алиша копошилась в песочнице у парадного, рассаживая куклы для чаепития, а нас – не дозовешься, и никакие яблоки и слезы не помогут. Помогли поездки на дачу. Там было безопасно: вокруг одни старики, семьи и малыши, с которыми даже Алле играть поздно. Что еще? Тесный и неуклюжий, полный скрипучего дерева дом, ярко-голубая будочка летней кухни. Садик без единого сорняка. Яблочный, конечно. Ниже по склону застыли соседские хижины – нелепые, с разномастными пристройками, крашенные известкой, глядящие на огороженный камышовым частоколом лиман. Вода в нем была желтой, на дне слой грязи скрывал острые камни. По поверхности зигзагами скользили змеи, на покосившихся мостках горгульями расселись рыбаки. Застывшая картинка. За поселком разлеглись поля, перемежаемые редкими посадками, а в самом их сердце зиял огромный, темно-зеленый излом оврага. Прохладная чаща диких олив и колючего кустарника. Узкая тропка вниз кончалась полянкой, за которой щерилась колючками стена шиповника. Дальше было не продраться, даже Янни не мог, хоть и очень старался – время от времени приходил домой с исцарапанным лицом и рваной одеждой. – Что ты думаешь там найти? – возмущалась мама, разглядывая под ярким светом торшера десятки зацепок на его куртке. Янни мычал что-то нечленораздельное и ретировался из комнаты, пряча руки за спиной. Я еле сдерживал улыбку: скоро он попробует еще раз. Вот и вся дача. Единственное загадочное место оказалось неприступным. Меня спасали книги и сериалы на планшете. Брат же чтение отвергал в принципе, кино смотрел только когда других вариантов не оставалось. Часто уже в первые десять минут фильма начинал с тоской разглядывать мебель и вытягивать нитки из обивки дивана. Вдруг подскакивал – в прозрачных глазах появлялся знакомый блеск идеи, – и пропадал до ужина, а после еды жестом звал меня на крышу, где сбивчивым шепотом рассказывал, что видел: наш маленький ритуал... Нет, боже, нет. Не ритуал. Традиция. Пусть будет традиция. Мы лежали на нагретом шифере и наблюдали, как солнце тяжело опускалось в посадку. Поля еще тонули в золотом свете, а дачи в низине уже заполоняли ночные тени. Я курил, настороженно прислушиваясь – не идёт ли мама. Дым щекотал горло, я сдавленно кашлял, слезились глаза. Но запах сигарет в сочном вечернем воздухе стоил некоторых страданий. Мы встречали закат и потом, в городе, пока позволяла погода. Я подобрал ключ к чердаку нашей обшарпанной девятиэтажки – брат долго восхищался, будто мне удалось взломать банковское хранилище или вроде того. На крыше, среди переплетения проводов и антенн, мы устроили настил из двух дверей и старых пледов. Там можно было говорить в полный голос, а окурки летели к земле падающими звездами. Только беседы теряли дачную плавность. Я еще по привычке лениво ронял слова вместе с чешуйчатым пеплом, а брат уже жарко спорил – что бы я ни сказал. Вне дачного затишья между нами пролегала пропасть: у меня были подготовительные курсы и новые знакомства в будущей альма-матер. Первая влюбленность в девушку из другой группы. У него – ночи без сна, забитые секциями и кружками дни. Вереница впечатлений и открытий, маленьких и смешных попыток задвинуть голодные тени подальше. Но в конце мы одинаково замолкали и вытягивались под мигающими звездами, ежась от пронизывающего ветра. Прятали ладони в рукава, Янни утыкался носом мне в плечо. Я закрывал глаза. Внизу шумела дорога. Будь мы дома, ничего бы не случилось. Мама фатально ошиблась со своей чертовой дачей. Когда смотришь назад, вещи кажутся очень простыми. Сами собой сплетаются в цепочки, обретая вес и смысл. Я увяз, я постоянно возвращаюсь в памяти в дни до Университета. До магии. До Янни и Хектора. Нет, до Марии. Только он называл меня Хектором. Остальные свято чтили закон первого имени. Криво усмехались и тянули: – Мариииия! ... Особенно остроумные не забывали добавить одну-другую заезженную шуточку – я мог бы составить из них книгу потолще той, с именами. Уже попав пальцем в сложную вязь букв, в которой с трудом читался мой приговор, я понял, что прогадал. По удивленным смешкам и откровенному ржанию сзади. Не волшебник. Пустой. Так это называется. Да еще и девчачье имя. И зря Янни – отныне Янни Т. Збигнев – модифицировал обычное пойдем: – Пойдем, Хектор! – громко и отчетливо, с ясно различимым восклицательным знаком в конце: хочешь – пощупай. Маги понимающе переглядывались. Кто-то обязательно ерошил Яннины волосы или хлопал по плечу, а я медленно разжимал кулаки и выдыхал. Вмазать бы. Каждому. Не трогайте его. Пойдем домой. Единственное заклинание, которое мне удавалось: – Пойдем домой, – и они оставались позади. Янни рядом шаркал разбитыми кедами. Смотрел сияющими глазами – в те дни они горели ярче осеннего неба, – и рассказывал, рассказывал, рассказывал... Я молчал. Он иссякал и спрашивал, как прошел мой день, а я качал головой в ответ: – Ничего особенного, – кидал небрежно. Неторопливо затягивался жестким дымом. Несказанные слова клубились в горле. Янни поднимал брови. Он ждал продолжения. Но что тут добавить, когда ты пустой? Чем похвастать, когда младший братишка приходит к тебе, баюкая пламя в ладонях, счастливо улыбается и протягивает посмотреть? Точно так же, как протягивал очередного жука всего – сколько? Месяц назад? Два? ... Все случилось неотвратимо быстро. Мы шли по белесой в сумерках дороге к старой оливе – массивному, кривому силуэту, отмечающему вход в овраг. Я гулял там раньше и знал: половина узловатых корней беспомощно торчала над обрывом. За них нужно было хвататься, чтобы спуститься. Ночь почти настала. Песня сверчков слилась с комариным звоном в единый плотный звук и вибрировала в ушах. Я безостановочно тер предплечья и шею, сгоняя волны кровососов. Открыл рот, чтобы остановить засранца: все, хватит. Я в овраг не полезу. Там склон осыпается. Там темно, а мы оставили телефоны заряжаться на веранде. Там колючки и цепкие вьюнки-репейники, влипающие в волосы насмерть. Сколько раз я распутывал колтуны в его пшеничных прядях, когда мы лежали на остывающей крыше? Я не успел произнести ни звука. Все осветилось. Как солнце взошло. Рвануло по нервам, неправильное, ни на что не похожее. Поля, дорога и олива, Янни – на секунду стали совсем другими. Не объяснить, просто – другими. Моментальное преображение. Вторая вспышка выбелила тени под ногами: силуэт брата полыхнул, размазываясь собственным огнем, больше и ярче, чем тот, внизу. Вспух рыжими нарывами концентрированного жара. В лицо ударил горячий ветер. Я замер, а забытые слова рассыпались на выдохе. Из оврага раздался глухой рокот. Свет мигнул. Стеклянно-прозрачная крона оливы и острые, искристые метелки травы слились с ночным небом. Я моргал, ослепленный мраком, когда Янни восторженно закричал: – Видал?! Внизу ты вообще охренеешь! Идем! – зашуршала невидимая листва: он поднырнул под низкие ветви, прямо в пахнущую тиной черную бездну. Темнота вокруг запульсировала жизнью – тени пришли следом. Я не мог вытолкнуть и звука: реальность продолжала дробиться на части, в которых он звал меня и не звал, где скользил с осыпающейся глиной и умер, сгорел, а звонкий голос – эхо или моя надежда, или принадлежит кому- то иному, слишком похожему, но не моему брату. Дурацкое чувство. Я не привык даже спустя столько лет. – Да идем же! Где ты застрял?! – заорал призрак из-под земли. Я бросился за ним, на ощупь продираясь сквозь ветви и корни. Скатился по склону с лавиной мелких камней. Левую руку обожгло болью – крапива. Зрение не возвращалось. Брат умолк. – Где ты?! – наконец рявкнул я. – Впереди! Двигай по тропинке до поляны, – почти незаметная днем, ночью дорожка перестала существовать. Куда ни ткнешься – сплошь ощетинившиеся шипами заросли. Я зажмурился и выставил руки вперед, прикрывая лицо. По предплечьям прошлись, раздирая кожу, острые плети. Проломился к полянке несколькими широкими шагами. Впереди на секунду оказалась пустота, а потом – теплая спина под мягкой тканью футболки. Я резко дернул, разворачивая и с силой сжимая худые плечи: – Какого хрена?! Что ты вытворяешь?! – он дико улыбался, постепенно проявляясь из мрака. Свет – не оврага, его личный обморочный свет, – еще дрожал в моих коленях и бухал за ребрами. – Ничего! Честное слово! Я только потрогал, едва коснулся! – встряхнуть, чтобы клацнул зубами. Янни заткнулся и часто заморгал, скривившись: прикусил язык. – Потрогал?! Это по-твоему ничего?! Ты спятил?! – плевать, о чем мы вообще говорим, даже смотреть не хочу. Твои чудовища здесь, а в моей голове на повторе застыли огненные пятна, раз за разом разрывающие тебя на куски. – Да только глянь, ну чего ты... – заныл, пытаясь выкрутиться. Я перехватил за локоть и отодвинул в сторону: – Стой здесь. Не вздумай рыпаться, – не успев договорить, я потерялся. Увидел. – Охренеть, да? – благоговейно прошептал брат. Да – промолчал я. Охренеть. Не внешне, но... Узнавание. Вот, что это было. Вроде ты всю жизнь искал, и вот нашел наконец. Счастье: можно отдохнуть, теперь все изменится к лучшему. И навсегда, конечно, ведь ты – нашел. Ты – нашелся. Я тоже должен был коснуться... камня? Багряного от жара и неправильно, по-закатному алого в мутном лунном сиянии. С кулак величиной, кровавое зарево растеклось на полметра вокруг. Я подошел ближе и опустился на колени. – Кто-то говорил, что я спятил, – откомментировал за спиной Янни. – Заткнись, – автоматически огрызнувшись, я тронул камень кончиками пальцев. Он оказался чешуйчатым и неожиданно ледяным. По коже пробежала волна озноба. Я одернул руку. Должно быть иначе – пришедшее из ниоткуда знание пойманной птицей забилось в висках. – И как? Как? – взволнованно спросил Янни. Даже не оборачиваясь, я знал, что он вытянул шею и привстал на цыпочки, желая лучше видеть. – Ты уже? У меня он сразу засветился, нереально просто... – Никак, – прервал я. – Чушь какая-то. – Чушь?! Ты разве не чувствуешь? Это нечто особенное! – Да ну? – ровно проговорил я. – Ты преувеличиваешь. Сверкнуло ярко, да... но я уверен, это просто игрушка на батарейках. Или еще что. Я тяжело поднялся, опираясь о влажную землю. Повело в сторону. Засаднили царапины и разом зачесались комариные укусы. Я оглянулся, внезапно замечая гнилой болотный запах из глубины оврага. – Да ты что?! Игрушка?! – брат встрепенулся, подскочил, разворачивая обратно к обличающей находке. – Ты же сам видел! ... Подожди, скоро засветится, тогда просто поймешь! Все поймёшь! Мы поменялись местами: теперь уже он сжимал мои плечи. Я попытался вырваться, но липкая слабость сделала движения вялыми, как во сне. Янни повис неподъемной ношей, и оставалось лишь беспомощно смотреть: внутри камня красное сошлось в одной точке, потом снова расползлось сложным узором – не для меня. Новая вспышка зрела медленно, лениво, еще можно было сбежать, чертов ублюдок, отпусти, я не хочу знать, я и так знаю, пожалуйста, не надо... Я зажмурился. Свет накрыл духотой, разбился о веки, вытравляясь клеткой кровеносных сосудов. Мир сузился до моего дыхания и брата – вцепился в футболку сзади, прижался лбом к лопаткам. Тоже светился, – ощущалось затылком и сердцем. Камень спрашивал. А он отвечал. Нечестно. А как же я? Отодрать бы пальцы, горячие даже через ткань, толкнуть в острые кусты, чтобы упал и поранился, чтобы поджал губы по-детски сердито – и вернулся на свое место, снова стал моим младшим братом. Не существом, от которого воздух плавится и мерцает. Не Янни. Но я успел лишь поднять руку, когда сомкнулась темнота. Раздался шепот в шею: – Ну а теперь? ... – я молчал. Пауза тянулась бесконечно долго. Болотная вонь щипала глаза. Я вытер мокрые ресницы. Янни понимающе вздохнул. Я стряхнул его руки и повернулся спиной к затаившемуся камню. – Так что должно было случиться? – голос звучал на одной ноте. Я не смотрел брату в лицо. Не отвечай, к черту все... но ведь не сдержишься. Он выкручивал низ футболки – точь-в-точь мама мучала фартук: – Я вроде понял... – забормотал, глядя вниз. – Нет, вспомнил... Ты совсем-совсем ничего не почувствовал? – Нет, – я различил скольжение в кустах. – Что ты вспомнил? Поежившись, Янни оглянулся: – Когда все началось. Тени. Зоопарк, – я вздрогнул. – Почему ты мне не рассказал? – Рассказал что? – я отступил прочь по бурой от колдовства земле. – Ты понял, о чем я. Давай же. Зоопарк. Мне три года. – И? Несколько зверей сдохло. В новостях писали, солнечный удар и подавились едой. Их кормили, когда мы... – подошли к клетке с пумами. Четыре кирпично-рыжих хищника растаскивали по углам вольера куски мяса. Одна вдруг подняла окровавленную морду и посмотрела ровно на моего трехлетнего брата. А потом всем телом бросилась на решетку: – Ты испугался и заплакал. Мы ушли. Ничего тако... – Я испугался, и пума умерла, – перебил он и откинул волосы со лба. – Все животные рядом умерли, половина зоопарка. Я убил их. Теперь даже знаю, как! Странно, что людей не тронул, – в надломленном смехе зазвенел мамин давний страх: что, если кто-нибудь пострадает? – Но не тронул же, – его кожа матово серебрилась, вместо глаз были черные провалы. Будто маску надел. Ночь вытерла загар и россыпь веснушек на щеках, обострила углы – и не только внешние: – Разве? После тех животных и появились тени! И остались! А теперь из-за меня вы вечно напуганы! Даже Алла, хоть она маленькая и глупая... – Перестань! – он снова розовел, лишался объема, а ветви и листья вокруг оплывали алым. Выдохнул: – Ты тоже боишься меня. Вспышка. Чащу залило багровое пламя. Раскрутилось, подхватило истончившийся силуэт. – Боишься! И правильно! – брат вскинул руки – тугой жар ударил в грудь: – Ты должен держаться от меня подальше! Мир схлопнулся в черноту. А я вдруг понял, что на самом деле хотела сказать своим вопросом Алиша: оставь его, иначе... – Иначе пожалеешь, – горько закончил Янни. Несколько бесконечных секунд слепоты показались мне годами. Я должен был сказать что-то. Особенное. Важное. Но когда зрение вернулось, с губ сорвалось: – Уже пожалел, – я показал исцарапанные руки и скрипуче рассмеялся. – Пойдем отсюда. Наши давно должны были прийти с лимана. Мама наверняка волнуется. Вернемся утром. Вдруг ты еще что-нибудь вспомнишь или поймешь... Эта хрень никуда не денется за ночь, а тащить домой... Пойдем вместе сразу после завтрака, хорошо? – брат скривился. Невыразительно кивнул. – Я серьезно, не ходи один. Позволь мне помочь. Поморщился, словно от боли: – Ладно, – дернулась щека. – Ладно. Бросив прощальный взгляд на свое сокровище, скользнул между крючковатых веток, не зацепив ни одной. Вязкая тьма схлынула следом. Я выбирался гораздо дольше и догнал, когда искривленный силуэт оливы уже истерся позади. Янни отмалчивался, хоть напряжение оставило худые плечи и нервные пальцы. Лунная маска прочно приклеилась к его лицу. Я мог поклясться, что нас не было всего час-два, но мобильники на веранде показали полпервого ночи, полный заряд и пропущенные вызовы. Мамина тень металась взад-вперед за желтыми окнами кухни. Мы помедлили прежде, чем войти. – Если ты понял, с чего начались... тени... может быть, мы сумеем понять, как их прогнать, – сказал я. Брат качнул головой: нет. Двумя широкими шагами оказавшись у входной двери, распахнул ее. – Почему? ... – Где вы были?! – мама. – Гуляли, а потом спустились в овраг, не заметили, как время пролетело, извини, – привычно по кругу отвечал Янни, и мамины претензии разбивались о ровный тон. Папа приподнял брови, заметив кровящие росчерки на моих предплечьях: – Ну он-то ладно, а тебя чего туда понесло? Я пожал плечами: без понятия. Позже, когда брат ушел наверх, я съел холодный ужин и посидел с папой у плюющегося помехами телевизора. Сходил в остывший душ в дальнем углу сада, где долго курил, устроившись на влажных ступеньках, пока в яме перекликались лягушки. Пока не погасло окно нашей комнаты на втором этаже. И полчаса после. Свет от открытой двери выхватил вихрастую макушку и обтянутое зеленой простыней плечо. Я поспешил войти, но брат даже не шелохнулся, хотя обычно просыпался от малейшего шума. Не ворочался и когда я раздевался, раскладывал диван. Лежал совершенно недвижимо, пока я смотрел в потолок, скользя взглядом по давно изученной сетке трещин. В камне тоже были узоры. Знаки. Прямо в глубине, слой под слоем маленькая вселенная. Где-то в ее недрах крылся ответ на мой вопрос: – Почему? Почему ты думаешь, что твоих монстров нельзя прогнать? – Янни молчал. Прикидывался спящим и ждал, пока я усну. *** Я проснулся словно от толчка. Сердце грохотало в груди. Укутался теснее, прислушался к звукам. Пели сверчки, ветки скребли по стене дома снаружи. За шелестом листьев шуршала по полу раздуваемая ветром штора – туда-сюда. Скрипнула, качнувшись, оконная рама. Сквозняк забрался под тонкое одеяло. Я подтянул колени к груди. Выдохнул: это не тени. Все хорошо. Только я закрывал окно. Приподнявшись на локтях, разглядел, что постель брата пуста. Еще вечность ждал, когда Янни вернется из туалета, чтобы не вставать самому. Следил за вспухающей пузырем занавеской: ветер крепчал и уже не елозил – хлопал полупрозрачной тканью. – Хххолодно, – и слишком долго... – Твою мать! – он не в туалет пошел! Спешно натянув толстовку и джинсы, я спустился со второго этажа – медленно, не наступить на третью и седьмую ступеньки, не трогать хрипящие перила, – я мог бы вылезти в окно, как брат, на яблоню и вниз, но у меня не получилось бы тихо, а папа спал чутко. Снять засов с двери на веранду, проверить телефоны. И мой, и его по-прежнему моргали зелеными огоньками на подзарядке. – Ублюдок. Пойти спать, как обычно, или за ним? Впервые – ночью? Я включил фонарик в мобильном. Отойдя от калитки, бросился бежать между темных домов вслед за прыгающим лучом, мимо заплетенных вьюнками заборов и через высокую траву заброшенных участков – короткой дорогой. Перешел на шаг, когда в боку закололо, а впереди показалась старая олива. Небо начало осторожно светлеть. На горизонте проявился синий цвет. Ночные звуки изменили тональность. Раздвинулись, готовясь вместить наступающий день. Я нырнул под ветви и замер у края оврага. Внизу говорили. Слов было не разобрать, но я узнал срывающийся голос брата – он частил, скакал от шепота до почти крика, убеждая в чем-то собеседников. Не меньше двух: у одного был глубокий баритон, у другого тембр звучал еще по-детски ломко. Я скатился в объятия острых ветвей. Люди мгновенно умолкли, и к полянке я продирался в напряженной тишине – лишь цепкие лозы шумели и рвали толстовку. – Это мой брат! – воскликнул Янни. Луч фонарика выхватил из алого марева его грязные джинсы и футболку, испачканный глиной подбородок. Остановился на опухшей, рассаженной щеке. Он сморгнул свет и шагнул ко мне, встал рядом, осторожно взяв за руку. Шепнул, обдавая горячим дыханием: – Не волнуйся. Все нормально. Камень мягко сиял из гнезда в кустах. Рядом почетным караулом застыли двое в темных одеждах, похожих и непохожих на военную форму – слишком плотных и мягких на вид. На нагрудных карманах тускло отблескивали нашивки: переплетения металлических нитей в форме щитов. Один был старше и крупнее. Черноволосый, бородатый, с широкими насупленными бровями и глубокими морщинами возле большого рта. Хищный. Держал руки за спиной. В кобуре под мышкой я различил пистолет. Второй тоже оказался вооружен, хотя выглядел не старше Янни. Высокий и нескладный, и очень вертлявый: чесал царапины и комариные укусы, проверял кобуру и сумку на бедре... Я решил: бородатый главнее. Он склонил голову. Помедлив, направился к источнику кровавого света. – Какого черта здесь происходит? – вполголоса спросил я. – Они... – начал брат, но мужчина одним шагом оказался передо мной, протягивая камень. Алые отблески растеклись по толстой черной коже перчатки. – Дотронься, – интонации не допускали возражения. Под его тяжелым взглядом я коснулся ледяной поверхности. Они ждали вспышки. Я разглядывал нутро артефакта и украдкой тер покрытые изморозью пальцы. Через минуту повторил вопрос, уже громче. – Пустой, – недоверчиво сказал долговязый. – Сам вижу, – ответил бородатый. Пожевал нижнюю губу. Перестал прятать за спиной правую руку – в ней ничего не было. – Ладно, в администрации разберутся. Пойдемте. Оба. Вперед по дорожке и без фокусов. Янни сжал мою ладонь, заставляя проглотить возражения. Потянул за собой. Сквозь кусты, наверх. В просыпающиеся серые травы, прочь от дорог. По комковатой земле в жестких колосьях, которые сменились сначала высокой пахучей кукурузой, затем подсолнухами и снова пшеницей, по прямой до понятного только незнакомцам ориентира. Сухое дерево или островок шиповника в гладком море посевов. Опора линии электропередачи – ровно такая же, как десятки других, затерявшихся в полях. Яма, засыпанная скошенными сорняками. Там бородатый достал часы – старинные, на цепочке, посмотрел на светлеющий горизонт и бледные брызги созвездий. Подкрутил винтики, чего-то подождал. Скупым движением указал направление. Идем дальше. Янни шептал в такт шагам: – Они пришли, когда я хотел его забрать. Тот запустил камнями, но не кинул, а просто они поднялись и полетели! Представляешь?! Сами, клянусь! Но я потом встал и врезал тощему... ну, он мне тоже, правда... Он сильнее, чем кажется, – Янни тронул щеку и оглянулся на идущего сзади парня. Я тоже посмотрел. Его лицо нечего не выражало. – Они заставили меня все рассказать, даже про тебя, – извини, – и дали снова коснуться той штуки. Та штука вязко пульсировала в рюкзаке бородатого – красным, пробиваясь через толстую ткань и обрисовывая строчки швов. Новых вспышек не последовало. От мужчины тревожно пахло озоном. – Они говорили об огне и магии, то есть буквально сказали: он маг огня. То есть, это про меня! Я – маг огня, – брат произнес самое главное, давно висящее в воздухе. Разделяющее жизнь на до и после. Розовый под лучами встающего солнца, он горел ярче зарождающегося дня, когда я зябко ежился в зыбком утреннем свете. – Они поняли про мои тени. Сказали, что их можно прогнать. Что я ошибся, – можно! Можно! Они научат меня! Представляешь? ... Я смогу... Я молчал, ощущая кожей скользящие взгляды конвоиров, что легко и слаженно двигались по обеим сторонам. Мы шли прочь от дач и поселков в компании вооруженных людей, а он болтал о магии! Какого черта?! Я думал: нужно подгадать момент, напасть на бородатого. Брат займется другим. Но оружие... успеем ли мы? И что он прятал за спиной там, в овраге? Что может быть убедительней пистолета? Янни восторженно бубнил. Время уходило вместе с нами. У очередного одинокого куста мы не повернули. Долговязый вдруг начертил пальцем в воздухе, как на запотевшем стекле, – линии. Сложил в узор, и тот остался висеть. Зыбкий, но очень реальный. Янни с присвистом выдохнул. Я тоже. Мужчина растянул картинку и, размахнувшись, кинул в куст, ломая ветки и мир вокруг: небо смялось в стену с ржавой дверью, от нее кругами по воде разошлись паутина трещин и проплешины битого камня. Я уставился на побег плюща, спускающийся по штукатурке вниз прямо из ниоткуда. Бородатый толкнул в спину. – Идите. Малец первый. Тогда я его и ударил. И оказался на земле, задыхаясь от резкой боли в легких, будто весь кислород выкачали и засыпали битое стекло. Было больно, больно, невыносимо унизительно: ублюдок меня даже не коснулся. Янни кричал. Я почувствовал руки на плечах, когда боль моргнула и погасла. – Вставай. А ты – двигай, – издалека донесся спокойный голос бородатого. Я неуклюже поднялся, отстранил брата. Сделал последние несколько шагов и, вопреки приказу, первым вошел в взвизгнувшую дверь. Прищурился, ослепленный. Белесая пустота коридора. Марширующие вдаль по потолку плафоны, полные холодного огня. Парень вышел из-за угла и остановился, перехватил стопку папок. Неуверенно кивнул. Сзади лязгнуло железо, отрезав полевые запахи. – Кто это? – тихо спросил долговязый. – А хрен его знает, – бородатый кивнул в ответ. Парень продолжил свой путь и скрылся за одной из множества одинаковых дверей, – это же администрация. Какая разни... Он осекся и отчего-то смущенно посмотрел на меня. Первый из многих. Так мы попали в Университет. Бородатый сразу отвел нас к усатому, в коричневом с ног до головы и какому-то запыленному мужчине с золотой табличкой на столе: Адамон А. Влодек – странное имя. Ткнул пальцем в Янни, коротко отчитался: – Маг огня, процентов сорок, нестабилен. Второй, – показал на меня, – пустой. Нашли седьмой из камней силы. Этот недоумок потерял вчера, а сказать сразу постеснялся, – долговязый втянул голову в плечи. – Мы прошли через бета-портал. Развлекайтесь, – и ретировался, прихватив бледного, поминутно оборачивающегося напарника. Адамон А. Влодек замер с занесенной над бумагами ручкой. За его спиной в рамке окна сияло солнце, бликуя на золотистой оправе очков. – Так... подождите здесь, – почти выбежал из кабинета. Скоро в коридоре собралась небольшая толпа. Незнакомцы по очереди заглядывали и быстро отступали. Среди перепутанных шепотков проскакивали обрывки фраз: – ...аг огня! Петер сказал, сорок процентов. – Это же мало, – протянул кто-то. – Для огня до хрена! Почти как у Илая Мназона. – Не суйся! Нестабильный же! – брат вздрогнул. – Который из них огненный? Янни отвернулся к окну. В широко распахнутых зеленых глазах застыло нечитаемое выражение. – Займитесь своими делами! – под дробный ритм приближающихся шагов люди поспешно разошлись. Запыхавшийся Адамон оперся о косяк: – Вы двое. Пойдемте. Вниз. Я считал повороты и лестницы, но сбился, лишенный ориентиров: больничная белизна, сверкающие сталью двери, забранные сетками окна, гулкий паркет. Только в подвале коридор оказался доверху заложен матовым черным камнем. Эхо нашего присутствия тускло отражалось в нем и еще долго блуждало, рассыпаясь на части. Внутри кладки спали слоистые узоры. Адамон остановился у одной из дверей и пропустил нас вперед. Отрывисто бросил: – Проверьте их. Янни споткнулся на пороге. В темном помещении вдоль стен масляно светились синие широкие полосы, мутное сияние озаряло лишь заставленные компьютерами и непонятным оборудованием столы. Неровные стопки бумаг опасно кренились рядом с полыхающими горелками и исходящими паром пробирками. Вперемешку стояли реторты и системы креплений, аквариумы с растениями и укрытые чехлами клетки, в которых пищали и царапались, а в дальнем углу – бились и ревели невидимые животные. Пахло влажной землей и немного – кофе. Среди десятков брошенных как попало стульев было занято всего четыре. Одинаковые люди в белых халатах синхронно подняли головы. – Давайте-давайте, я не собираюсь торчать здесь весь день. Они и встали почти одновременно. Засуетились вокруг, расталкивая стулья – колесики загрохотали по плиточным стыкам. Бах – один, второй, третий врезались в столы, отлетели обратно. Мне в руку впилась игла. – Извините, – кровь с вязким пшиком наполнила шприц. Засеребрились, отзываясь звоном за ребрами, рисунки в воздухе. Я закашлялся, во рту появился дынный привкус. Янни тяжело осел на стул. – Что такое? – хотел спросить я, но тоже начал падать. Медленно. Парень напротив наблюдал сквозь дымчатые линии. Мой ровесник. С потеками родимых пятен на щеке. Он моргал бесконечно долго. Я слышал шуршание ресниц и далекий голос, диктующий под запись судьбу брата: – Сорок процентов огня. Тридцать шесть воды. По двенадцать земли и воздуха. Время ускорилось, когда пятнистый взболтал колбу с моей кровью до острого перламутрового вихря внутри. – Запиши: ноль, – сказал он. Адамон получил две тонкие папки. Янни проводил их цепким взглядом. Я смотрел на пластырь в сгибе локтя. Ноль. Пустой. Несложно догадаться, что это значит. Во рту горчило. Я подумал: вкус дыни будет преследовать меня остаток дня. Я ошибся. Остаток жизни. Дорогой назад Адамон А. Влодек не отрывался от бумаг. Возле двери в свой кабинет – без номера, неотличимой от других, – попросил Янни подождать в коридоре. Брат настороженно подчинился. Кажется, хотел мне что-то сказать: нахмурился, глаза изменили цвет с зеленого на штормовой серый. Я тронул горячее плечо: – Иди. Чего уж теперь волноваться. – Не говори ни с кем, – помассировал виски Адамон. Я хмыкнул: Янни скорее будет стоять у самого порога, прижимаясь ухом к прохладному металлу в попытке расслышать хоть слово. Мужчина опустился в кресло и небрежно раскрыл папку. Пролистнул, не читая. Откинулся на спинку. Я первым нарушил тишину: – Я ведь не маг, да? – по спине пробежали мурашки, остановившись холодом в затылке. До чего тупо произносить подобные вещи вслух. Даже после фокусов в подвале и портала посреди полей. Он покачал головой. Снял очки, достал салфетку из ящика, чтобы протереть чистые стекла. – Я тоже не волшебник. И многие здесь. Это ничего. Примерно четверть людей лишена магии. Довольно много, не находишь? Сейчас мы таких не берем: особой необходимости нет. Но твой брат... – он подергал ус. Разгладил, с силой провел по губам. – Мой брат? ...куда не берете? – сюда, господи. Зачем я... Мужчина моргнул, возвращаясь в реальность. – Огонь – редкая сила. Вернее, она-то есть у всех, как и другие три, но доминирует редко, а именно это определяет... – он побарабанил по столу, подбирая слово. Щелкнул пальцами: – Все. Огонь определяет все. Когда-то огненных магов было больше остальных, но постепенно они выродились и сейчас почти не встречаются. Нашим ученым невероятно повезло, что твой брат нашел Камень. Обычно мы сами разыскиваем, причем безуспешно, людей вроде него. – Что это за камень? – спросил я. Он умудрился произнести слово с большой буквы. – Камень силы. Используется для определения соотношения стихий у волшебника. В основном столь редкие артефакты не покидают лабораторий, но иногда приходится делать исключения, – Адамон поморщился, – и вот, чем это кончается. Потерять! Невероятно! Их всего девять! Имбецилы. Мужчина вытянул из аккуратной разноцветной стопки красную папку, бормоча под нос про докладную и охотников. Я спросил: – Зачем? – он непонимающе нахмурился. – Зачем нужны маги? В смысле, зачем вы здесь? Адамон передвинул очки с места на место, сложил дужки, потянулся за ручкой – тоже золоченой. Повертел в руках. – Помимо магов, в мире полно магических существ, зачастую плохо уживающихся с людьми. Почти все, что ты видел в фильмах ужасов или читал в книжках – правда. В большей или меньшей степени, разумеется. Целью Университета не является именно борьба с подобными... тварями, мы позиционируем себя скорее научной организацией, но, естественно, когда что-либо угрожает людям, наши охотники с этим разбираются. Я осторожно кивнул. Клянусь, если б он начал болтать о противостоянии сил Света и Тьмы, волшебниках на страже Добра и тому подобное, я бы... – То есть, вы изучаете магию? – из коридора донесся приглушенный смех. Я обернулся. Похоже, братишка уже нашел компанию. – Да. И неплохо на этом зарабатываем. Университет – древний могущественный орден и единственное место на Земле, где ведутся исследования природы волшебства. Магия таит в себе массу возможностей. Да ты и сам можешь представить. Я не мог. – Что особенного в магах огня? – голоса за дверью стихли. Но, кажется, там по-прежнему толпились люди. Адамон не отвечал, и я повернулся к нему. Мужчина сложил пальцы шпилем, вдруг отставив предметы на столе в покое. Прищурился: – Ты все поймешь чуть позже. Университет довольно просто устроен. Твой брат... как его зовут? Нет, не говори. Неважно, – Адамон надел очки обратно, пролистнул бумаги и зачиркал ручкой. – У него будет новое имя. Он останется. То есть, вы уйдете домой и вернетесь к тому, чем вы там обычно занимаетесь, но он будет возвращаться сюда снова и снова, – поднял ладонь, пресекая попытку возразить. Карие глаза смотрели уверенно и чуть насмешливо: – Снова и снова. Уж поверь мне, я немало повидал. Получит оберег, и твари... или как вы их между собой называете? ... – Тени... – ... исчезнут. Мальчишка сразу воспрянет. Поможет пару раз ученым с ритуалами, а в остальное время будет гоняться за монстрами в компании себе подобных. Это решено, ты сам знаешь. Я проглотил комок в горле. Ради избавления от теней Янни что угодно сделает. Даже доверится вооруженным незнакомцам. – Если все решено, зачем мы разговариваем? – он улыбнулся в усы. – Затем, что сегодня я добрый. В другой день я бы стер тебе память, взял бы с мальчишки клятву крови и молчания, и дело с концом. Он бы сразу согласился, – Адамон дернул бровями. Я отвел глаза. Магия. Для меня – слово с дынным привкусом. Для брата – чудо, спасение от тьмы. Конечно, он бы согласился. Но если нет? Что случилось бы тогда? – Тебе очень повезло. Сегодня я сентиментален, – повторил он. Хотя в любой момент могу передумать, – осталось несказанным, но отчетливым. – Сегодня, ты тоже можешь стать частью Университета, если захочешь. Поверь мне, даже для пустых, как ты и я, здесь найдутся интересные занятия. Что-то в его тоне и жестах ускользало от меня. Что-то важное пряталось за стеклами бликующих очков. А если без меня Янни откажется? Но он не откажется. Но если? Они сотрут память нам обоим? Или только мне – о нем. И никто не узнает, куда он пропал, не узнает про алый Камень и овраг, про другой мир рядом с нашим. ... или один я откажусь. Что я потеряю? За дверью раздался взрыв хохота. Брат. Я потеряю брата. Как если бы он просто ушел одной из ночей и вернулся – другим человеком. Которому нечего мне рассказать. До дрожи легко представить. Адамон А. Влодек не моргая смотрел на меня: ты не можешь вечно за ним таскаться, – вроде, она говорила иначе? К черту. Я произнес то, что он хотел услышать: – Спасибо. Я в долгу перед вами. Усмехнувшись, мужчина поставил размашистую подпись внизу страницы. – Мы будем часто встречаться, коллега. В администрации пригодятся лишние руки. Рассчитаешься, – захлопнул папку и поднялся. Протянул руку через стол. – Официально вы поступили в кадетское училище, почитаешь потом в контракте. Условия расторжения договора на обучения там тоже прописаны, помимо них исключение грозит изъятием воспоминаний о магии и всем, что с ней связано. Добро пожаловать в Университет. Влажное и вялое рукопожатие скрепило контракт. Что, если – повисло в воздухе. Я принял решение за нас обоих, а после никогда не спрашивал, как поступил бы Янни. Я должен был спросить. Все еще должен. Сердце бухает в груди, ладони потеют – тщательно вытираю о футболку, моя очередь комкать ткань. Янни смотрит в пустоту, кисти безвольно лежат на законченном узоре. Облизываю пересохшие губы. Спрашиваю: – Ты здесь? Не то. – Ты меня слышишь? Нет. – Ты сможешь меня простить? Эта боль в груди никогда не уходит. Свернулась тугим гадючьим узлом и время от времени поднимает голову. Она цвета золота и пахнет дыней. Она переживет моего брата. Который едва не подпрыгнул, когда я вышел с документами. Он был один. Я отдал папки – наш пропуск в новую жизнь. Янни изучал бумаги, когда мобильный в моем кармане взорвался трелью. Нас хватились. Я сунул трубку брату и отвернулся к открытому окну: – Мама. Ты заварил кашу, тебе и расхлебывать. Летнее солнце заливало белый коридор. Пели птицы. Ветер шелестел листвой и приносил обрывки мелодии: на улице бренчала гитара. Краем уха я слушал щебетание Янни – он нес полную чушь, склонившись над открытой папкой и водя пальцем по заветным строчкам. Вряд ли вообще понимал, что говорил взволнованный мамин голос. Вздохнув, я отобрал телефон. Теперь у него была магия. Спасительная. Невероятная. Святая. Брат прислонился лбом к стеклу. Русые волосы будто горели. В стерильном свете дня его ставшая прозрачной тень съежилась у самых разбитых кроссовок. Янни мягко, чуть устало улыбался, отдыхая от бегства – долгой дороги, которая началась не с полей и не с оврага, не с зоопарка и даже не с того первого шага мне навстречу. *** Он больше не приходил на крышу, почти не бывал дома, а никто, даже мама, не обращал внимания. Янни показал бумажку с символами – чертовы узоры, – благодаря которой решались любые проблемы. – Их всем дают, это заклинание делает... – но я поморщился, и брат умолк на полуслове. Они не работали для меня, всемогущие закорючки. Пару раз, когда никто не видел, я касался их и пробовал представить или вспомнить... ощутить. Тогда Янни уже объяснил: магия – воплощение желания. Чистая эмоция, заключенная в формулу. Нужно лишь знать, что за чувство оживляет узор, испытать его, тронув рисунок в месте, где сходятся все линии. Замкнуть цепь. Звучит преступно легко. – Большинству проще подобрать правильное воспоминание и сосредоточиться на нем. Пережить заново, – брат чертил угловатую вязь прутиком в пыли. – Но еще можно фантазировать, раскачивая сознание. Или подбирать чары под эмоцию, которую испытываешь прямо сейчас. Только она должна быть яркой, – спокойное лицо закаменело, а затем исказилось злостью. Из-под тонких пальцев по земле рванулся огонь. – Базовые чувства завязаны на стихии: злость – пламя, грусть – вода, счастье – земля, а тревога – ветер. Какая сила доминирует, такие чары маг чаще всего и использует. Волшебники древности хитрили и делали формулы под сложные переживания, очень личные воспоминания. Чтобы никто больше не разобрался и не смог воспользоваться. Техники Университета расшифровывают такие заклятья, а потом упрощают или переделывают под всех. Хотя я, например, вряд ли запущу знаки с землей и ветром в основе. Только очень постаравшись. Я тоже старался, но моих чувств оказалось недостаточно. Однажды я даже украл исписанный колдовством лист у Янни из блокнота и, порезав руку, повторил простенький знак кровью: слышал, жертва усиливает действие заклинания. Будто умножил на ноль. Потом сжег листки в ванной. Открыл настежь окна, чтобы прогнать прогорклый запах дыма, но он все равно еще долго прятался в воздухе. Опустевшая без Янниных теней квартира дышала вопросом: – А что, если? ... Что, если бы я не помнил оврага? Что, если помня, лишался куда большего? День за днем. *** Янни, вопреки прогнозам Адамона, пошел в техники. Не рванул к охотникам или искателям. Брат выбрал волшебство в чистом виде: маги четвертого блока Университета изучают древние чары, разгадывают, упрощают или создают новые на их основе. Редко покидают стены лабораторий, где в тесных комнатках без мебели корпят над сложными формулами. Янни тогда еще не допускали в рабочие коридоры, но я бывал там по делам администрации. От уходящих вдаль бесконечных подвалов меня и сейчас в дрожь бросает: мутный свет из ниоткуда, стены и потолки скованы черным камнем, только в кабинетах пол забран светлым металлом – на нем и рисуют новые, еще не испытанные знаки. Каждый маг оказывается за узкой, чуть шире полуметра, тяжелой дверью один на один с создаваемым заклинанием, в полной изоляции от остального мира – шутят, что каждая из таких кладовок способна удержать локальный апокалипсис. Никто не поможет запертому внутри. – Камеры наблюдения... – спорил брат, но и сам говорил, раньше: постоянно выходят из строя. Техника плохо переносит волшебство. – Это место жуткое, – ответил я. – Спустишься – поймешь. Абсолютная стерильность. Холодный разреженный воздух продувает одежду насквозь. Будто оказался в центре тайфуна: око вот-вот двинется дальше, а тебя сметет ураганом. – Лучше выбери другой блок. Серьезно, тебе не понравится. – Посмотрим. Говорят, в четвертом блоке особая атмосфера, которую не каждый оценит, – Янни широко улыбнулся. Я хмыкнул: их профессиональная шутка. Брат быстро пояснил: – То есть, это буквально отдельный мир: после шлюза сразу за лестницей, где пост охраны – там дальше автономная система. Воздух, вода, канализация... на случай утечки, – ни разу не спускался, а уже все выяснил. – Ладно, как хочешь. Но я задышал чуть свободней, когда Янни не выбрал охоту. Люди из пятого блока Д. держатся обособленно от остальных. Д. – добытчики, древнее название, но они упорно величают себя охотниками, наплевав на бережно чтимые Университетом традиции. При мне никто, даже бюрократичный до мозга костей Адамон, ни разу не поправлял охотника. Черт, добытчика... Насмотревшись на них, я однажды попросил называть меня вторым именем, как делает Янни. Тем, что вслепую выбрал для меня бородатый Петер. Адамон подавился воздухом: – Выбор имен священен! Вторым называют только Советников, это огромная честь. Ты считаешь себя достойным подобного? Бога ради, Мария, я же все объяснил, когда вы получили Книгу! – Адамон повысил голос. На нас стали оборачивались пробегающие мимо коллеги. Я проглотил возражения, чтобы он не продолжил. Но черта с два: – Я тебе напомню, – расправил плечи и снял очки. Изменил тон на напевно-поучительный: – Выбирая новое имя наудачу из тысяч других, оставленных твоими предшественниками, ты не просто начинаешь новую жизнь, – ты вручаешь судьбу Ордену и Магии, которая, как известно, полна сюрпризов. Второе имя выбирает человек, который привел тебя в Университет: благодаря ему ты обрел место в магическом мире, обязан помнить и ценить этот дар. Даже величайшие из Советников обязаны всем людям, что открыли для них волшебство. Поэтому после ритуала инициации маги, избранные в Совет Университета, откидывают первое имя как менее важное. Надеюсь, теперь ты понимаешь, о чем только что меня попросил? Через час вся администрация знала о нашем разговоре, а я до конца дня прятался в библиотеке второго блока, прикрываясь каким-то надуманным поводом. Охотникам и искателям тоже попадаются тупые имена, конечно. Или ужасные сочетания первого и второго. У них есть веснушчатый Содомит и совсем юная волшебница Барбекю. Великолепный Ульян и Мега-дестройер Томас. Секси Дьявол – огромный мужик с изъеденным оспинами лицом, совершенно не секси. Котеночек. Дверь. Если жившие столетия назад маги заботились о потомках, оставляя на пожелтевших листах имена богов и философов, королей и героев, то современники вовсю упражняются в остроумии на Священных Страницах Великого, мать его, Талмуда. Но охотники принимают выбор с легкостью. Они все делают с легкостью. Я научился сразу узнавать их по пружинящей походке, развороту плеч и цепкому, скользящему взгляду. Они смотрят словно на все сразу, подмечая детали и оценивая риски. Подобно им глядят и искатели – редкие гости в Университете. Их блок во внутренней иерархии идет первым, и в нем состоят лишь сильнейшие, способные найти магию по малейшим проявлениям. Живую или мертвую: от существ и аномальных зон, до артефактов и книг с заклинаниями. Затем второй блок – ученые – определяет, что делать с найденным, и дает указания охотникам. Странным образом в связке между вторым и пятым блоками затесались целители и техники, существующие будто в своих параллельных вселенных. Я же стал частью Университета, которая отвечала за перекладывание бумажек и бесконечные отчеты. Все пустые вначале проходили через администрацию, но именно со мной Адамон, выразительно подняв брови, заключил контракт на год, сразу обозначив величину долга за сохраненные воспоминания. За Янни. Обычно, проведя двенадцать месяцев в изучении выбранного направления магии, новички сдают экзамен – особенный для каждой специальности. Важно не ошибиться с блоком. Если сдашь, можешь перевестись в любой другой, но если провалишь – уйдешь навсегда, лишившись всякой памяти о волшебстве. Учишься сам, в качестве программы дается список умений и знаний, обязательных к освоению. Есть вводные, очень общие циклы лекций и практические занятия, которые регулярно проводят капитаны блоков. Постоянных учителей нет, разве получится договориться с кем-то из старших магов. Многие подрабатывают репетиторством, но у одиннадцатилетнего Янни не было денег. Поэтому брат забросил школу и едва ли не жил в библиотеке. Хвостом бегал за вечно спешащими профессорами, убалтывая объяснить ту или иную вещь за посильную помощь на кафедре. – Он же еще ребенок, он не справится, – говорил я Адамону. – Неужели нельзя облегчи... – Нет, – равнодушно обрывал мужчина. Нет. Никаких скидок на возраст. Задания и вопросы вне списка на экзамене – каждый год разные, но одинаково сложные. Если хочешь быть магом, тебе придется доказать, что ты достоин своей силы: – Магия не уникальна. Три четверти людей мира способны колдовать. Мало обладать силой. Университету не нужно много волшебников, у нас нет для них достаточно работы и средств, чтобы эту работу оплатить. Поэтому остаются только лучшие. Брат побледнел и осунулся, но отказывался сбавить темп: – А если я вылечу? – потеряю все, даже оберег с прахом, который отпугивает тварей. Тени снова оживут, и уже не отпустят. Я кусал щеку изнутри: будто Университет тебя отпустит. Мне экзамен не грозил. В администрацию берут и без специальных знаний, все расскажут в процессе. Первый год не оплачивается, но потом можно устроиться по довольно неплохой ставке: дела, не связанные с магией, популярностью у волшебников не пользуются, а увеличивать число пустых рискованно. Под бдительным надзором Тамерлана из бухгалтерии я сражался со складскими документами и помогал в реорганизации архивов той самой лаборатории, где среди раскиданных стульев и мутного синего света пахло дыней и кричали животные. Животные? Клетки неизменно были накрыты чехлами, а лаборанты застывали и смотрели, не моргая, пока я не проходил мимо, не скрывался за дверью в другом конце – там я расслаблял плечи, там не было места подвальной тьме: сотни лампочек тихонько позвякивали, качаясь на проводах. Гудели сложные аппараты в лесу из блестящих трубок. Булькала вода, а волосы начинали виться от влаги. Прорезиненные шторы вырезали черный квадрат в центре помещения – условный кабинет. К моему приходу Валентин уже заваривал терпкий ягодный чай, и на пару часов я выпадал из реальности, разбирая стопки исчерканных листков, залитых кофе и часто со следами ботинок – пальцы становились черными и шершавыми, а профессор Рабинский чихал от пыли и с силой тер нос. Его рабочий халат быстро покрывался грязными разводами. – О, а вот это очень важно. Месяц назад я повсюду его искал, – мужчина разгладил бумажный шарик из мусорного ведра. Я рассмеялся, захохотал – до слез, и долго не мог остановиться. Кажется, нерастраченный смех хотел успеть выйти наружу, пока не настало время возвращаться. Такое часто случалось, и Валентин всегда понимающе улыбался белоснежными зубами. У него идеально прямая спина и бронзовая кожа. Седые волосы и морщинки в уголках глаз выдают немолодой возраст. Красивый – девушки вдвое младше оборачиваются вслед, когда профессор идет по коридору. Пустой. Очень умный. Живет в Университете. У него не осталось ничего за пределами этой комнаты. Я приходил, чтобы помочь с созданием картотеки, а когда мы заканчивали работу, откидывался на жестком скрипучем стуле, положив ноги на стол, и слушал, как он рассказывал или читал вслух – о магии, о изломанных мирах и невиданных созданиях, вроде тех, что преследовали Янни. Это были мои новые крыши: аромат ягод и тысяча ламп вместо солнца. Новый вопрос: – Что, если мне потом перевестись во второй блок? В то время я спал не больше четырех часов в сутки. Все мои ночи занимал Университет. Жизнь скользила мимо, суетливая и неважная, истираясь до теней. Когда-то желанный юрфак превратился в обузу, потерялись друзья. Та девушка с подготовительных курсов... мы учились вместе, но я едва замечал ее, ведь среди чертовой магии встретил другую. Энид. Кроваво-красные волосы, глаза цвета неба в грозу. Тонкая, светлая, как горящая спичка. Маленькое огненное чудо – доступное простым смертным волшебство. Пусть всего на несколько секунд, пока пламя не вспорхнет в небытие. Я искал ее в толпе. Подвязался помогать с документами по медицинской части: она училась на целителя. Караулил в залитых лунным светом коридорах, когда будущие медики покидали аудиторию и рассеивались по просторному двору или набивались в кафетерий. Просил помочь, пояснить иное название или процедуру в отчетах, а потом неловко менял тему, заговаривая о чем- нибудь более личном. Запинался, краснел. Подглядывал и коллекционировал привычки: кофе с молоком и корицей в двенадцать часов, когда ее группа делала перерыв в занятиях. Ближе к трем ночи – лимонный пирог с шапкой крема или яблочная шарлотка. Плеер в ушах, когда настроение плохое. Вежливая полуулыбка, когда беседа надоела... последнее случалось оглушительно часто, а началось после первой и последней прогулки. Был закат, и я выманил волшебницу в дикий парк возле Университета. Болтал без умолку, опьяненный внезапным счастьем. Энид смотрела по сторонам, рассеянно отвечала и вертела прутик в тонких пальцах – вместе с ним крутились листья вокруг, покорные желанию мага воздуха. Тревога. Тогда я не вспомнил, что ветер значит тревогу, а просто любовался. Алые пряди тяжелой волной ложились на хрупкие плечи, ядовито горели в закатных лучах. Каждое ее движение рассыпало блики по опавшей листве, а золото и багрянец осени теряли объем. Если бы не одуряющий запах прошедшего дождя, можно было бы решить, что свидание мне приснилось. – На что похоже жить рядом с тварями? – единственное, что она спросила. – Они ведь должны были приходить за твоим братом. Как ты ощущал их? Пустые же... – Почти не замечают волшебство, – перебил я. Листья взвились в небо. – Я не буду говорить об этом. Спроси кого-нибудь еще. Хотя бы Адамона, он постоянно торчит в лабораториях с тварями. На следующее предложение погулять Энид ответила мягким отказом и посоветовала обращаться к лаборантам их кафедры за разъяснениями по документам. Конечно, я продолжал искать предлоги и случайные встречи, чем дальше, тем более мимолетные. Извинился за грубость, отказываясь признавать, что дело не во мне. Еще долго выставлял себя идиотом, пока однажды не увидел ее с другим. Охотником. Привлекательным, уверенным и сильным даже на вид. Он был одним из лучших, а позже стал капитаном блока Д. Кан Александер. Маг воды. Всегда в черной боевой форме и окружении друзей. Энид среди них казалась райской птицей в стае ворон. Очень счастливой райской птицей. Я же был скорее воробьем, из Янниных любимчиков. И больше не пытался говорить с ней, даже после их расставания – муторного, шаткого. Воссоединения и снова разрыва. Еще одного. И еще. К черту. В отличие от них, я хотя бы способен признать поражение. Той зимой по-канцелярски безликий корпус администрации поглотил меня без остатка. Я спешно пересекал общий двор, почти пробегая мимо щебечущих групп магов, чтобы спрятаться в безопасной мертвой зоне, слепом пятне Университета, где никому до тебя нет дела. Туда приходят сделать свою часть работы и убраться домой. Пустые, что не торопятся с уходом, а жадно перечитывают красочные отчеты охотников, напоминают души в чистилище, застрявшие между двумя мирами: живых и живых. Не маги, не обычные люди. Никто. Номер блока – ноль – полностью отражает суть. Вскоре я сломался и начал мечтать вслух: – Закончится этот чертов год – пойду во второй блок. В академии переведусь на заочный, хватит времени на все. Стану надоедать вам целыми днями. А когда закончу, то, может, устроюсь сюда и ученым, и юристом на полставки, – поделился я с Валентином, рассматривая схему расселения магических существ, которую мы отрыли на самом дне забитого хламом шкафа. – Было бы неплохо. Неплохо. Не – хорошо. И совсем не прекрасно. Но... хороший юрист всегда найдет работу. Специалист по магической истории существует только в пределах, очерченных заклятыми стенами Университета. – Неплохой план. Но ты уверен, что хочешь потянуть с заочным? На тебя уже больно глядеть, да и полгода иногда – большой срок, – мягко спросил профессор. За его словами прозвучали другие: пора сделать выбор. Действовать, не говорить, – туда или сюда. Ты уже знаешь, чего хочешь. – Я пока не готов. И у меня контракт с администрацией. Нарушу – исключат. – Или нет. Поговори с Адамоном. Ты не можешь жить вот так, разрываясь на части. – Но я не Янни, я не умею найти и погрузиться с головой, отбросив прошлое, забив на будущее. Ты не можешь вечно за ним таскаться, – предрекала кроха-Алиша. – Верно, твой брат уже нашел свое место. Здесь. Других остановок не будет. Ты волен думать иначе, но... – Посмотри! – днем раньше братишка показал новое заклинание. Собственное. Пальцы ловко разрезали воздух, испачкали огненными линиями. Он больше не теребил футболку: ему не о чем было волноваться. Я зажмурился, прогоняя воспоминание. Посмотри... и больше никогда – пойдем. Пустым нет хода в мир магов. И он все реже заглядывал в мой. – И ты разве из-за Янни пришел сюда? Или из-за магии? Ты уже наверняка знаешь, ее нет в администрации, – я не нашел что возразить. После вечности глухой тоски по Энид и почти риторических, округлых вопросов Валентина я все-таки затребовал перевода во второй блок. Галочки ради, не ожидая всерьез, что Адамон это проглотит. Но, подергав рыжеватый ус с полминуты, он вдруг полез за заветной папкой. Фиолетовой. Красная для выговоров, в желтой хранятся докладные от капитанов блоков, синяя – отчеты, серая – разное, черная скрывает распоряжения сверху, а в зеленой уже подписанные документы... теперь я все об этом знаю. Молча оформив приказ, мужчина поставил размашистую подпись и печать. У меня кружилась голова. Память путалась с реальностью, с первым днем в Университете. Позади него солнце стояло в зените. Небо было другим: линялым, мартовским. Дрожала бликом золотая табличка на столе. Адамон А. Влодек поднял глаза. Он выглядел уставшим, несмотря на ранний час. Ладони тяжело лежали на моем контракте. – Распорядись этим правильно, Мария У. Хектор, – медленно подбирая слова сказал он. – Тебе сейчас кажется, что впереди все время мира, но ты ошибаешься. Твой брат думает так же, но он ошибается вдвойне. Я нахмурился: – Что вы хотите сказать? При чем здесь Янни? Адамон покрутил очки и тихо добавил, без связи: – Четверо других попали сюда уже совершеннолетними. Было поздно что-то менять. По крайней мере, есть мнение, что возраст имеет едва ли не решающее значение, – Адамон посмотрел поверх моего плеча на железную дверь. Прищурился. Под его пальцами жалобно хрустнула оправа. Я ждал, но продолжения не последовало. Мужчина встал и протянул мне руку через стол – совсем как в первую встречу. Я поднялся неловко, с грохотом отодвинув стул, но он даже не поморщился. Сжал мою ладонь и, понизив голос, сказал: – Твой брат еще очень молод. При правильном подходе он сможет многого добиться. Больше, чем остальные. Но сам он не справится. Никто из них не справляется в одиночку. Поэтому я и предложил тебе остаться в Университете. Помоги ему. Я открыл рот, чтобы спросить, какого черта он имеет в виду, но Адамон без перехода рявкнул: – Вали к своим ботаникам, пока я не передумал! Позже вечером я пересказал разговор Валентину. Профессор заваривал яблочный чай, щедро добавляя в чашки сушеный шиповник. Он долго молчал, заговорил лишь когда закончил и принялся собирать рассыпавшиеся красные ягоды: – Магия огня – сложная штука. Малоизученная. Профессор Хайме и его коллеги, по слухам, хорошо продвинулись, но есть определенный риск, что Янни не научится владеть своей силой полностью. Темной ее стороной. Ты ведь помнишь: магия огня дуалистична, единственная из четырех? – Да, конечно, – я же не идиот, а мы постоянно говорили о магии. – Огонь отбрасывает тени. Маг огня еще и маг тьмы. Огонь выходит из злости, а тьма из страха. Иногда она рождает искры – тварей. Твари ищут и мучают магов огня, чтобы подпитываться их силой и не умереть. Все это есть в учебниках и прекрасно мне известно. – Тогда ты также знаешь, что в пожарах конца Пламенной эпохи погибли практически все книги, посвященные магии страха, – я поежился. Он говорил о силе, которая помогла трехлетнему ребенку убить напугавших его зверей. – Сейчас мы не в состоянии должным образом использовать тьму. Огонь – легко. Если ты спросишь у Янни, он скажет, что колдовать – почти то же самое, что дышать. Черта с два я стал бы спрашивать Янни. – Но тьма непредсказуема. Когда она вырывается наружу... – Валентин поставил передо мной дымящийся чай. Смуглое лицо было нечитаемо, словно у незнакомца. Я вновь почувствовал озноб, обхватил обжигающе горячую чашку. – Что-то уходит. Или приходит. – Приходит? – я попытался поймать его взгляд. – Вы про тварей? – создания практически неуловимые и потому вольные преследовать магов огня. Даже тех, кто не имеет ни малейшего отношения к их созданию. Люди вроде Янни притягивают тварей, вот и все – побочный эффект могущества. Огня без теней не бывает. – Любое волшебство имеет цену. Темное, при неверном обращении, обходится магу очень дорого, – профессор оглянулся на занавески. С силой потер переносицу. Я прислушался: в гуле механизмов было не разобрать, одни мы или нет. – Что вы пытаетесь сказать? Мне нужно о чем-то волноваться? Валентин долго смотрел на меня прежде, чем ответить: – Я бы сказал – да, если бы в этом был смысл. Я промолчал, но подумал: Адамон смысл видел, иначе зачем заговорил о моем брате? Ведь по сути – ну придется Янни попотеть, осваивая свою магию, и что с того? Мне бы его проблемы. В зале лопнула лампочка. Такое часто случалось, но Валентин вздрогнул как от выстрела. Звук повторился ближе. – Так что приходит или уходит? – спросил я. – Время, которое мы могли бы потратить с пользой, – он ответил сухо и громче, чем стоило бы. Схватил толстую книгу – Бестелесные сущности и их влияние на органическую материю, – надел очки для чтения. – Возьми вон ту зеленую тетрадь и любую ручку. Ты теперь во втором блоке, твой год начался. Если хочешь сдать экзамен, сконцентрируйся на учебе. Тема была закрыта. Я пожал плечами и отвернулся, разыскивая нужную тетрадь. Ночью, уже лежа в постели, подвел итог: – Надоели загадки. Я не умею читать между строк, и если Валентин говорит, что беспокоиться бессмысленно, то и не буду. Будто вообще начинал, – в конце концов, если Янни, волшебному Янни, который сияет как чертово солнце, вдруг понадобится моя помощь – он знает, где меня найти. Мы встречались дома, куда приползали без сил в предрассветные часы. Сталкивались в коридоре, кивали друг другу – сначала таинственно, вроде шпионов на явке, потом уже просто кивали. Утром я неизменно находил соседнюю постель пустой. Смятые простыни комом стекали на пол, на стуле высилась горой грязная одежда. – Мне тоже пора. На кухне мама терзала фартук и сердито гремела сковородками. Я редко видел ее лицо в то время, чаще скрученные в небрежный узел блекло-русые, почти серые волосы – совсем как у меня. На сковородках шкворчали оладьи для Аллы и любимые папины тосты с сыром, и мне приходилось орать, чтобы перекричать гудящую вытяжку: – Нет, я не знаю, когда он вернется! Не знаю! – обновил бы чары, господи! Я хватал бутерброд с колбасой и выпадающими помидорами, целовал мать в щеку. – Буду поздно, пока! Отец ухмылялся, будто понимал. Выглядывая из ноутбука и новостей, кричал-спрашивал вслед про дела и учебу, и непременно интересовался: – Она красивая? – я отвечал невпопад, спешно натягивая куртку. Дергал на прощание уже школьницу Алишу поочередно за обе аккуратные косички и хлопал дверью под возмущенные вопли. Я мог не спешить, но и не мог – оставаться. Дома было хуже, чем среди высоких, пропахших книгами стеллажей библиотеки или под теплым светом Валентинового убежища. Дома время почти остановилось, въелось в пожелтевшие обои, проявляясь рваными сдвигами в мелочах. Повесили новые шторы в гостиной: яркие крупные цветы вместо синей клетки. Или Алла вышла в незнакомой красной юбке, прислонила к тумбочке в коридоре огромный розовый рюкзак – раньше был желтый. Шампунь изменил привычный лимонный запах на остро-травяной. На столике у телевизора появилась статуэтка кошки – длинная, тонкая, чужая. Взамен шершавой и в горошек, мою подушку обтянула скользкая зеленая наволочка. Янни купили огненно-оранжевую, ничего себе сюрприз. Наверное, было что-то еще, только многого не разглядишь на маршруте комната-туалет- бутерброд-выход. Яннино волшебство стирало вопросы и избавляло от объяснений, но ничего не давало взамен, поэтому мама не оборачивалась по утрам, а Алла больше не делилась со мной своими секретами, лишь молча стояла рядом в коридоре, пока я обувался, смотрела сонными, чуть изменившими цвет глазами. Она стала выше, худее, даже лицо неуловимо вытянулось – как у той новой кошки. Вот от этих перемен почему-то бросало в дрожь. – По крайней мере, теперь я иду своей дорогой, – перепрыгивая через три ступеньки, отвечал я на ее старый вопрос. Было ли это правдой? Да, пожалуй, да. Хотел бы я, чтобы было иначе? Конечно. Что, если – еще возникало в промежутках между хлопком входной двери за спиной и зудением защитных чар на коже: добро пожаловать в Университет. Кольнув напоследок в татуировку – спрятанные за ухом тонкие красные линии в форме щита, – магия барьера определяла, могу ли я войти: без этого пропуска незваный гость внезапно найдет сразу несколько хороших причин, чтобы развернуться и убраться подальше. Но даже без отпугивающих заклинаний, заброшенный, покоренный дикой растительностью завод в вымирающей промзоне – не особенно посещаемое место, а огромный, без единого фонаря и дорожки, с топким болотом парк вокруг, – и того более. Из-за ограды корпуса выглядят очень мрачно. Реальность, в которой за выбитыми окнами сияют чистотой коридоры, а во дворах между облупившимися зданиями цехов толпятся люди, не существует для людей без заветной метки на коже. Теперь, проходя мимо тренировочного логова охотников к учебному корпусу, я здоровался с ребятами моего второго блока, иногда кивал знакомым из администрации – но чаще они пробегали, ни на кого не глядя. Неужели я смотрелся так же жалко? Я проводил, да и сейчас провожу, много времени в библиотеке, углубляясь в перипетии магической истории. Как сказки читать. Вот описание очевидца о трансмутации свинца в золото, сделанной самим Филалетом. Почему-то на этой же полке – вычурная и на удивление страстная переписка престарелого Мерлина с безымянной возлюбленной. Ниже разместилась опись коллекции магических артефактов из монастырей бенедиктинцев – десять томов, с ума сойти! А рядом приткнулась копия пакта о взаимном ненападении, с подписями представителей главных магических ветвей – людей, существ, сущностей и даже тварей. Хочешь – прикоснись к хрупкому миру, немыслимым образом продержавшемуся двести лет, пока Тадеуш А. Калли не выжег долину фей: якобы те украли его невесту и вернули на следующее утро совсем другим человеком; учитывая стратегическую ценность зачарованной земли, вряд ли невеста действительно имела отношение к делу, но наверняка мы никогда не узнаем. Потрясающе. Я часто засиживался над книгами и рукописями до рассвета вместе с другими ботаниками – у нас образовался маленький клуб по интересам. Изредка заглядывал и Янни. После блестящей сдачи годового экзамена он перестал выбираться во двор и почти не показывался дома. Впрочем, все ребята из четвертого блока напоминают тени, скользящие по периферии зрения. Выныривают в кафетерии, набирают полные рюкзаки хрустких пакетов с выпечкой и сбегают обратно в свои подвалы, где разреженный воздух горит в легких и заставляет мысли скакать галопом. И круги у брата под глазами были такими же, как у остальных. Я пожимал плечами, когда он проходил мимо, не слыша собственного имени, ни старого, ни нового: ерунда, с кем не бывает. Сколько это продолжалось? Сколько я не видел: осколок былой улыбки, странная скованность в движениях. Искусанные в кровь губы. В то воскресенье я проснулся почти к обеду. Лежал, растянувшись на теплых простынях, смотрел в окно. На подоконнике не стало цветов. Забранная в раму пустота осеннего неба притягивала взгляд – против воли, как хочется пощупать дырку на месте вырванного зуба. Я прислушивался к сонной тишине, нарушаемой только тиканьем часов и проезжающими вдалеке машинами. Вдруг понял, что воробьи исчезли. Все животные давно исчезли, но птицы... Когда? Прошло больше года с ночи в овраге. Целая эпоха для Янниных питомцев. И для нас. Первыми оказались заброшены аквариумы, мелкая живность вроде змей и полевок. Один я выкинул сам, грустное маленькое царство засохшей травы, где в плошке с гнилой водой плавало раздутое тельце некогда зеленой ящерицы. Потом Алла жаловалась, что умерла морская свинка. Воробьиные клетки же словно вчера высились в углу. Я поежился. Без птиц комната странным образом выглядела тесной. Тишина и чертово небо прогнали меня из постели. Я наткнулся на Янни в кухне. Он сидел за столом неестественно ровно, грел руки о чашку и смотрел в стену перед собой. Вздрогнул и медленно моргнул, будто не узнавая, когда я сказал: – Доброе утро. Я думал, я один дома, – семья уехала на дачу. Ловить последние теплые деньки: кончался сентябрь. Мы не поехали. Летом тоже – дружно отказались, без всякой магии. Взбунтовалась даже Алла, пожелавшая провести каникулы с подружками, а не в глуши умирающего поселка. Впрочем, избегать выходных поездок у нее не получалось. – Доброе утро, – эхом. Я заметил: у него рот обметало белым. Все разом заметил. Сел на соседнюю табуретку, попытался поймать ускользающий взгляд. – Что не так? Брат молчал. Он повзрослел. Изменился даже сильнее, чем Алла. Исчезла округлость черт, проступили скулы и обострился подбородок. Пропали веснушки и весь зеленый цвет из радужки, а непослушные, давно нестриженные соломенные пряди он стал убирать за уши, отчего лицо казалось изможденным. Я едва находил в нем моего младшего брата, мальчишку, который носил жуков в спичечных коробках и улыбался так ярко, что поджигал воздух без всякого колдовства. Не получив ответа, встряхнул его, рывком поднял со стула. Схватил за подбородок, не давая отвернуться. Рявкнул: – Что?! Вздрагивая испуганной птицей, он начал говорить. Отрывочно, затем быстрее, путая слова и запинаясь, перескакивая и упуская половину. Я не мешал, держал, кивал – слушал. Ритуалы. Темная магия. Та самая часть силы, о которой говорил Валентин. Исследования. Чего? Секретные разработки, что-то большое, важное. Древнее колдовство Эпохи огня, утерянные знания и могущество – да, да, я знаю об этом, полно в книгах, продолжай. Черные, дышащие, изменчивые тени в углах лабораторий – обратная сторона пламени. Молчаливые, смертные. И другие, особенные: запертый в клетке говорящий зверь. Кровь, не человеческая. Пока нет. Чья? Их. Тех, кто приходит в обмен на свет. В обмен на самое важное, ускользающее: – Я не помню, что я отдал, не помню, – его взгляд потерял фокус, стекленея от непролитых слез. Янни сорвался в шепот, когда первые капли расчертили щеки влажными дорожками. Что-то уходит в каждом ритуале, рождая новую тварь и оставляя лакуны, которые не заполнить. Потеря не сколько воспоминаний – смыслов, а потом они начинают разрушаться: Мантикора. Висия. Джокер. Илай. Янни. Наследники пламени. Брат сбился, начал повторяться. Максимилиан, доктор Хайме, Советник Гофолия, ученые, лаборатории, твари, твари, твари, по кругу – ритуалы, кровь, огонь-тьма, голоса из ночи, из-за решеток, изнутри. Свет гаснет, страшно, страшно... – Страшно, страшно, страшно, – повторял без конца, глядя сквозь меня. Страх оставил отметины: вертикальные морщинки между бровей, слишком глубокие для двенадцатилетнего мальчишки. Я провел по ним, заставляя замолчать: – Почему ты согласился? Янни моргнул. Облизал шелушащиеся губы: – У них есть ты. И маму с папой и Алишей они бы легко нашли, – сказал просто. У меня сжалось горло. – Знак на шее. Через метку они могут следить, где мы бываем. Найти дом – дело времени. Поэтому... Поэтому общежития переполнены. Бар, кафетерий, комнаты отдыха. В любое время суток. Тренировочный корпус, все научные... Валентин, живущий в подвале под тысячей ламп. Спящие люди на кушетках в библиотеке. Какой же я дурак. Поэтому Адамон предложил мне остаться! Хотел, чтобы я всегда был под рукой! Я машинально тронул клеймо за ухом. Впервые оно показалось выпуклым. В тонких линиях под пальцами пульсировала кровь. Боже мой, неужели им всем угрожают? Кажется, я заговорил вслух, потому что Янни ответил: – Все прячутся в Университете от тварей. Охотники ведь постоянно их ловят, искатели тоже. Многим вообще не назначают другой работы. А отказываться нельзя. Верно. В контракте прописано, и Адамон не раз подчеркивал: – Ты либо выполняешь, что должен, либо забываешь все, связанное с волшебством, – брата, каким его сделала магия. Мальчишка, что отзывался на совсем иное имя, умер еще в овраге. Сгорел – прямо на моих глазах, оставшись лишь призраком напротив. – А обереги? Разве их не дают всем? – Нет. Там редкие компоненты. Сейчас ищут способ упростить формулу или изменить состав, но пока не получается. Они есть только у нас, – у огненной пятерки. Ясно, тогда: – Зачем им твари? – я цеплялся за ускользающую мысль. – Они всего лишь побочный продукт темных ритуалов и случайных выбросов силы. Так пишется в книгах. Бессловесные младшие-старшие и Высшие – очень редкие, совершенно особенные. Наделенные сознанием и волей, собственной памятью. Они бесконечно долго мучат своих жертв прежде, чем убить: питаются страданиями и страхом. Страхом Янни в том числе. Зло в чистом виде. – Не только. Они рождаются, когда колдуют в гневе, когда страшно и больно, когда жизнь или смерть. Когда внутри ломается, человек ломается, – сказал он и повторил заклинанием: – Мантикора, Висия, Джокер, Илай... Янни – я проглотил его имя. Янни раскачивался на стуле взад-вперед, до побелевших суставов обхватив себя руками. В растянутом вороте линялой розовой футболки виднелись ключицы – острые, под ними проступали неровности грудины. – Я не знаю, зачем им твари. Нас просто заставляют их создавать, а охотников – ловить. Ничего не объясняют. Но я думаю... раньше их умели не делать или подчинять, или еще что-то. Ученые ищут ключ к управлению тьмой. Эпоха закончилась уничтожением книг, и теперь никто не знает, как они справлялись. Но способ-то был. Они... Они – маги Пламенного столетия. Я встряхнул головой, возвращаясь к тем, кто охотился на тьму пока мы говорили, кто жил по трое в тесных комнатах общежитий и проводил свободное время за тренировками или выпивкой, байками или учебой. Шатаясь по двору или уходя на новое задание, едва вернувшись с предыдущего. Пятый блок охотников. Первый блок искателей. – Но зачем им прятаться от тварей в Университете? Они же не огненные маги. Как твари найдут их, чтобы... – отомстить? Неподходящее слово. Большинство тварей не разумней животных. Они не способны на сложные чувства и память. Брат подтянул колени к груди, сжавшись в комок, совсем как в детстве, когда забивался в угол моей кровати: – Можно я буду спать здесь? Под моей чудовище, – я успокаивал и не позволял остаться. Я думал, что чудовищ не существует. Но оно было там. Все они были. В шкафу. На высоком, заставленном коробками до потолка, комоде. За стеной, в пустой соседней квартире, – эти скреблись, не стесняясь, а я говорил побледневшему малышу: – Это в трубах. Оттуда такие странные звуки бывают! Ты даже не представляешь. Но он представлял, ведь он был центром их вселенной. Один на – сколько? Тварей очень много. Не меньше, чем людей. Тьма приходит и без всяких заклинаний, просто возникает – из скрытого, затхлого страдания, что заперто в каждом человеке. В каждом маге, как бы мало в нем не было огня. Во мне нет ни капли. Поэтому я никогда не медлил прежде, чем заглянуть под кровать. Янни вытер щеки: – Твари отмечают тех, кто их ранит. Печать пачкает все: дом, семью, друзей. Потом любое темное создание чует врагов и приходит за ними. Тебя и родителей они не трогали, я ведь тоже их не обижал, но семьи охотников... – его глаза расширились. – Хайме хочет, чтобы я убил одну. Посмотреть, защитит ли моя сила от ее проклятия. Я стану убийцей. – Не станешь. Они ведь не люди, – Янни вскинулся: – Они – чья-то память! – я схватил за тонкое запястье, усаживая обратно: – Перестань. Прости, – брат зарыдал. А ведь Адамон на свой лад предупреждал меня. Я тогда не понял, и сейчас Янни уже лишился чего- то. Месяцами прятался за молчанием, чтобы никто не увидел: ритуалы оставили воронку в его воспоминаниях. Черную дыру, поглощавшую суть и рвущую связи. – Мы сбежим. Избавимся от знаков, заберем родителей, – постараемся забыть, что мир больше, чем кажется. Во рту появился знакомый дынный привкус. – Не... невыйдет. Знааак... неубрать, – я выдохнул. Значит, отступать некуда. Слава богу. Магия, пусть чужая, стала частью моей жизни. Мы сгорели в овраге вместе. – Я поговорю с Адамоном, чтобы ученые от тебя отстали. Выиграем время. Ты же самый слабый из пяти, и самый младший. Им не выгодно, если ты сломаешься. Это должно сработать. Мы успеем что- нибудь придумать, даже понять, что ты забыл, пока они... – будут сводить с ума кого-то еще. Я прикусил язык. – Намне сбежать, – Янни давился словами, выталкивая их между всхлипами мне в футболку. Я обнял изо всех сил, погладил жесткие волосы. – Никогда... они везде. Наснайдут. Я... я не вспомню. Я осторожно отстранил его и заглянул в красное от слез лицо. Накрыл запутавшиеся в скрученной ткани пальцы. Сказал, что мы справимся, спасемся, что... – Все будет хорошо. Обязательно будет. Мы выкрутимся. Янни прошептал: – Я могу... есть способ... освободиться. Висия рассказал мне, а ему – Мантикора. Но ты и мама с папой... Алла... вы все должны уехать. Если получится, если они не поймут... потом уже не будет смысла искать. Уходите сейчас. Уходи... Я сказал: – Я не оставлю тебя. Никогда. Я сказал: – Мое место здесь. Я тоже слишком далеко зашел. От «пойдем» к «мне нужно идти», до вот этого страшного «уходи». Я слишком часто говорил и говорю: – Хватит. Янни обрывает кровавый узор и смотрит, не узнавая. Сегодня плохой день. Сегодня он не помнит моего имени. Я говорю: – Я – Хектор. Говорю: – Мария. Говорю: – Калеб. Щурится, губы раздвигаются в неуверенной улыбке. Красно-коричневая корка на подбородке расходится трещинками. Я стараюсь не смотреть на зубы. Брат показывает измазанные руки: – Калеб... посмотри, что творится. Наверное, Алиша наворотила, но как круто выглядит, да? Похоже на кровь. Я никак не могу понять, что это... – нюхает грязные пальцы. Напрочь не замечая рваной раны на левом запястье. Я отвечаю – Калеб отвечает: – Кетчуп, скорее всего. Или гуашь. Давай уберем, пока папа с мамой не пришли. – Давай. Хотя стоило бы ее заставить, – он оглядывается туда, где должна быть дверь в комнату родителей. В серых глазах появляется растерянность. Я спешу сказать: – Она уже спит, завтра наругаем. Сейчас принесу тряпки. Мы не дома. Мы не были там больше двух лет. Алла скорее всего и правда спит – где-то очень далеко, сопит рядом с мамой и папой, или теперь у нее собственная комната: ей все-таки недавно исполнилось девять. Она больше не рисует на полу, Янни. Хотя наверняка я этого не знаю. Могу лишь представлять. Подбираю с пола промасленный пакет из кафетерия и несу на кухню. Наш ужин. Пирог помялся, но еще теплый. Пахнет яблоками и корицей – ярко, вкусно, разгоняя кровавый металлический дух. Я зажмуриваюсь и ненадолго теряюсь во времени. Решаю: сейчас – ранняя осень, мама позвала нас есть любимую Аллину шарлотку с краснобокими дачными яблоками. Я почти вижу их, рассыпаны по столу. Сестренка катает одно в ладошках. Сейчас придут Янни и папа, уже звучат шаги. Вот входят. Постараюсь получше – увижу картинку четко, лица перестанут плыть туманом, собираясь и раскалываясь на отдельные черты. Сейчас, еще немного. Мне нужно только сосредоточиться. Ведь так работает магия, правда? Сейчас я все исправлю. Сейчас... – Калеб? У меня что-то с рукой... – шепот за спиной. – Кажется, я поранился, но я не помню... Я открываю глаза. Сейчас три часа ночи, и нам стоит убрать кровь с пола, пока она окончательно не засохла. *** Мы попрощались в тот же вечер. Они приехали с дачи, уставшие и шумные, суетливые, насквозь пропахшие жженой листвой и поздним виноградом. Янни успел уйти и вернуться. Показать кулек, в котором болтался грязно-зеленый ком леденцов забвения. – Их зачаровывают по-разному. Можно стереть воспоминания о конкретном времени или событии. Но мы не сколько сотрем, мы изменим, – он давно перестал плакать, но кожа вокруг глаз оставалась болезненно-красной. Облизал губы, коротко и криво улыбнулся, глядя куда-то мне в плечо. – Я сам придумал, – пристально посмотрел на меня. – Кто мог подумать, что пригодится? Я кивнул. Ты – мог, и подумал. Нужно спросить: как давно? Но я спросил: – Как это работает? Он выпрямился и расслабил плечи: – Они должны съесть по кусочку, после их выключит ненадолго. Тогда нужно назвать каждого по имени и все... Можно рассказать любую историю. В общих чертах. Сознание заполнит пробелы. Они сами додумают детали и не заметят нестыковок, – Янни поежился: в настежь открытое окно задувал осенний ветер, занавески взлетали до потолка. Я спрятал ладони в рукавах толстовки. – Мы скажем, что делать дальше. Они воспримут наши указания как свой порыв. – Мы поступаем правильно, – сказал я потому, что должен был так сказать. Янни обхватил себя руками и дернул подбородком: да. Они должны были уехать. Мы – остаться. Они – забыть, мы – помнить. Все просто. Даже заклинание простенькое, в несколько слоев. Кулек в центре стола подпрыгнул, ком раскололся острыми частями. На целлофане проступила рыжая влага, позже оставившая на пальцах саднящий блеск. Готово. Когда в замке повернулся ключ, Янни застыл испуганным зверем. Светлые брови сошлись на переносице. Я сунул ему кулек и скомкал, выкинул бумажку со знаком. Брат мял битый камень, слушая голоса в прихожей. Или тоже что-то решая. Мы ведь чертовски похожи. Просторная кухня враз показалась тесной, когда папа занес деревянные ящики, полные последнего урожая. Полудикий и водянистый виноград, зеленый болгарский перец, лакированные баклажаны, громадные кривые помидорины и смешные, словно игрушечные тыковки – на Хэллоуин мама вырежет страшные морды, устроит на подоконнике среди желтых осенних цветов бестиарий... не здесь, не для нас. Алла, сосредоточенно пыхтя, затащила мешок картошки, бросила в угол. Несколько крупных картофелин выкатились и убежали под стол. Папа принялся рассказывать, как починил крышу сарая и подготовил душ и летнюю кухню к зиме. Я будто впервые заметил седину у него на висках. Мама зажгла плиту и натянула голубой передник. Тоже что-то прощебетала. Я не мог выдавить и слова. Янни захрипел: – Давай я, – отобрал у нее заварочный чайник. Заслонил спиной, насыпая заварку. Я почти угадал шелест кулька сквозь звонкий голосок Алиши и звяканье посуды: мама поставила греться привезенные лепешки. Мои любимые. – Надеюсь, вы поужинаете с нами. Или опять навострились куда-то убегать? – в ее тоне веселье перемешалось с напряжением. – Нет... нет, – если бы. Вскоре я крошил лепешку, ронял кусочки на тарелку. За окном стемнело. Ранняя ночь отрезала кухню от остального мира. Мы были словно на другой планете, где секунда за секундой умирало время. Передо мной дымилась чашка – с хвостиком чайного пакетика, ярко-лиловое облако ягодной заварки расползлось по дну. Янни пил такой же большими глотками. Я следил, как дергался его кадык. Алиша громко сербала, обжигалась и кривилась, и болтала надколотой пиалой, гоняя слишком горячую жидкость по кругу. Их чай был чуть серым от Янниных конфет. Я не прикасался к своему. Думал: через несколько минут мы сможем сказать что угодно. Что мы уехали навсегда. Что умерли. Что нас никогда и не было. Что их преследуют и нужно скрываться. Я думал: через несколько минут мы закончимся. Янни выглядел больным, но никто не замечал. Еще одно волшебство. Он смотрел на всех по очереди, вроде пытался запомнить раз и навсегда. Кусал губы. Переплел пальцы так тесно, что костяшки побелели – я накрыл по-птичьи хрупкие кисти. Повторил, одними губами: – Все будет хорошо. Повторил, шепотом: – Мы поступаем правильно. И тоже смотрел, и тоже запоминал. Хоть знал: все равно забуду со временем. Главное ведь прячется в мелочах, а они уходят первыми. Образы стираются, истончаются, становятся плоскими, как фотографии, и однажды я перестану знать, что у папы была ямочка на правой щеке – появлялась, когда он смеялся, а мама всегда напевала одну единственную песню – и тогда чуть слышно мурлыкала. Значит, была в хорошем настроении. Алиша вытаскивала из прически и раскладывала по столу разноцветные заколки, распутывала сложную вязь косичек. Каждое утро она тратила пару секунд на выбор одежды и не меньше часа перед зеркалом, чтобы заплести и украсить волосы. Если бы она прямо сейчас спросила меня снова: – Чего ты вечно за ним таскаешься? Я бы ответил: – Потому что только рядом с ним я не чувствую себя пустым. Когда папа вдруг уронил руку на стол, а Алла, остекленев, пролила весь чай из пиалы на скатерть, Янни монотонно отговорил необходимую ложь и вышел из комнаты, чтобы не увидеть, как она становится правдой. Я задержался, и до сих пор жалею. Их лица менялись, словно в замедленной съемке, этап за этапом отражая новую реальность. Я смотрел, пока они дробились и собирались набело, вытирал глаза, но через секунду все снова расплывалось. – Пойдем, – позвал Янни из темноты коридора. – Нам пора. Мы зашли слишком далеко. А надо еще дальше. – Мы очень, очень вас любим, помните это, пожалуйста. Берегите себя... – прозвучало жалко и глупо, я оборвал лепет, попятился, позвал невидимого Янни по имени, путаясь в старом и новых: – ... слышишь? Я могу за себя постоять. Я сильный. Перестань волноваться за меня и за них. Делай все, чтобы спастись самому. Ты должен выжить. Выживи – это главное. А с остальным мы справимся. Все будет хорошо. Он не ответил. Но это было неважно. Главное, он слышал. Мы вышли из квартиры. Поднявшись на пролет выше, сели на холодные ступеньки. В парадной было очень светло. Гудел, срываясь на вызов, лифт: вверх-вниз, лязгали двери. Изредка, огибая по широкой дуге, проходили соседи. Я глядел на стену перед собой так долго, что трещины и граффити отпечатались на сетчатке. Они собирали вещи, как мы велели. Янни сидел, опустив голову на скрещенные руки. Резкий и острый, похожий на оборванца под неровным белым светом – мигала лампа в решетке над чьей-то дверью. На рассвете, когда за окном поредела тьма, хлопнула наша. Брат вскочил, будто его дернули вверх. Я успел схватить и прижать к себе, спрятать лицо в русой макушке. Снизу уходили. Тяжело шаркал папа. Тарахтел чемодан на колесиках. Процокали мамины каблуки. Я не слышал легких шагов Алиши, пока она не сбежала по ступенькам, топая, как маленький слон. Янни попытался вырваться. Мы боролись и едва не упали, когда он вдруг издал звук – то ли рев, то ли вой, оседая. Я закрыл ему рот ладонью. Глазам было горячо, а в груди ширилась пустота, я задыхался, зажмурившись до чернильных клякс и цепляясь за него, и я больше не... – Я больше не могу, – говорит Янни, стоя на коленях в центре побледневшего узора. Мы стерли почти все, но рисунок еще угадывается, а щели полны черной крови. – Серьезно, что за дерьмо она использовала? Он помнит сестру только потому, что утром мы смотрели фотографии. Каждый день я достаю пять потрепанных альбомов и рассказываю, водя пальцем по снимкам: – Это папин день рождения. Вот бабушка и дед. Помнишь, мы с ним ловили рыбу на лодке? Он сам сделал папе удочку, а папа потом передарил тебе, потому что никогда не любил рыбалку. – Это твоя линейка в девятом классе. Тогда мама решила подровнять тебе челку перед выходом и случайно отрезала лишнего, вот ты и надутый. Похож на тифозного. – Это Алла кормит твоих воробьев. Неуклюжая, все зерно рассыпала. Она хохотала, когда они ели с рук, говорила – щекотно. Всех распугала. Янни всегда узнает воробьев и улыбается. И меня узнает. Теперь узнает: – Это ты на даче, снимаешь Тишу с дерева. Он залез в сорокино гнездо, а слезть испугался, – говорит, например, показывая на фото. Там я выглядываю из густой листвы, обнимая серого всклоченного кота. Мне лет десять, а выгляжу гораздо младше. У меня смешно длинные ресницы и пластырь на носу. – Да, точно, – после ритуалов его память рушится, но мы с воробьями пока побеждаем подступающую тьму. Один сейчас замер в большой клетке на подоконнике. Внимательно следит за нами глазками- бусинками. Уверен, даже он запомнил – после того, как я повторил тысячу раз: – А вот папа и наша гостиная после ремонта. Он сам поклеил обои и побелил потолок, а мама запечатлела, как она сказала... его подвиг для потомков. Снимок очень древний. С тех пор обои давно побледнели. Коричневый диван сменился серым, старый огромный телевизор – тонким плазменным, а со стены исчезла бабушкина картина в тяжелой витой раме. В ночь их отъезда мы стояли ровно там, где папа позирует в треуголке из газеты. Я держал Янни за руку. Или он меня. Мы рассматривали пустые шкафчики с распахнутыми дверцами. Брошенные где попало вещи. Воздух был шершавым и плотным, словно вата. – Нам нечего делать здесь, – так ведь только больнее, но я отмахнулся и продолжил бродить по комнатам, ни к чему не прикасаясь. Янни тенью следовал по пятам. Ушли налегке. Молодцы. Из стройных рядов Алишиных игрушек исчезли лишь две, самые любимые: желтый шуршащий мышь в зеленом комбинезоне и кукла с длинными розовыми волосами. Куклины платья она тоже забрала, до единого. Наверное, потому, что свои не смогла: гора цветастых нарядов высилась на полу возле кровати. В родительском гардеробе болтались и пустые вешалки, но большая часть одежды осталась на своих местах. Красивый мамин сарафан – тонкий, струящийся, золотистый – валялся в углу. Я поднял и вернул на плечики, расправил прохладную ткань. Она надевала его на свадьбу тети, а еще прошлым летом, когда папа достал билеты на кинофестиваль. Я тронул рукав праздничного отцовского пиджака. За спиной, раскалывая тишину, вздохнул Янни: – Давай собираться. Пора уходить. Мы решили, что запросим комнату в общежитии через неделю. На всякий случай, чтобы дать им фору. – Надеюсь, у них хватит ума и удачи не оставить следов, – я повернул ключ в замке. – Сегодня я вернусь, а завтра заночую в библиотеке. И послезавтра, наверное, – меня передернуло от мысли о гулкой пустоте разоренных комнат. Мы ушли вместе, но договорились поехать в Университет по отдельности, как обычно. Утро оказалось ослепительно ярким. На ресницах переливались солнечные блики. Свежий ветерок гонял желтые листья по асфальту, топил в сверкающих лужах, полных осеннего неба и сочных битых каштанов. На улице было людно. Дорогу запрудили сигналящие машины. Янни жался ко мне, шаря взглядом по толпе. Его ладонь скользила от пота. На нас смотрели. К остановке подъехал автобус. Я сказал: – Едь ты, я на следующем. – До вечера, – просипел брат, сжимая лямку рюкзака и ежась в огромном папином пуховике – болезненно-красном, шелестящем при малейшем движении. Когда и откуда достал? Я не видел. Немытые пряди лезли ему в глаза, но Янни не обращал внимания. Я отпустил тонкую руку. Меня морозило. Кожа зудела и ныла. В голове вязко пульсировала собирающаяся мигрень. Я кивнул, прощаясь, отступая назад. Слов не было. А вечером не стало и Янни. *** Я не нашел его дома. Ждал, перебирая вещи. Разложил по полкам. Выкинул остатки лепешки. Убрал свою чашку с засохшим чайным пакетиком. Четыре других... серая жидкость потемнела и заросла крупными пузырями, по стенкам вскарабкался желтый налет. Я обернул кисть полотенцем, но так и не дотронулся. Ушел, выключив свет и плотно притворив дверь. – Он поймет, когда увидит. Пусть. Я позвонил сотню раз. Он не взял трубку. Ничего особенного – в Университете нет связи. Ничего особенного... но когда часы показали четыре ноля, я поймал такси и поехал обратно. Сквозь мрак и редеющие фонари, а потом оранжевый свет и вовсе закончился: машина свернула в черноту между заводскими складами и парком. Сердце колотилось будто прямо в горле. Что они с ним сделали? Заперли в лабораториях? Или вместе с тварями в Заповеднике – подземном лабиринте, где за каждой дверью в крохотной белой камере медленно умирают те, кто живет в темноте? Что, если я больше не увижу его? Если они просто скажут: твой брат не приходил сегодня... что мне тогда делать? ... Расплатившись и не дожидаясь сдачи, я вывалился из машины прямо у ворот – вопреки всем правилам. Ледяной воздух обжег щеки, продул свитер насквозь. Я толкнул створку – сейчас не поддастся, больше никогда не распахнется передо мной, – но ворота, заскрипев, открылись. Разряд тока щипнул за ухом. Я побежал. В лабиринт корпусов, цепляясь к каждому встречному, непрерывно набирая Яннин номер – гудки, оставьте сообщение. – Если он просто не слышит, я его убью, – сначала обниму, потом врежу. Двор, бар, кафетерий, библиотека, аудитории. Заглянуть во все кабинеты. Везде люди. На меня оглядывались, качали головами: – Видел его вчера, сегодня не попадался. – Янни? Это такой белобрысый? Не, не видал. Комната отдыха четвертого блока, полная гудящих автоматов с закусками и энергетиками, но без единого человека. – По записям Янни Т. Збигнев сегодня не приходил, – сказал старик на проходной. За его спиной уходил во мрак подвал. Большинство дверей были распахнуты: значит, там никого. – Если придет – скажите, что его ищет брат. Дальше. Общаги, тир, тренировочный корпус. Мышцы дрожали от напряжения. В мыслях крутилось: он просто не хочет идти домой, где кухня одуряюще пахнет виноградом и виной. Он в порядке. – Ублюдок! Просто найдись! Проверить балконы и крышу, где вдруг белая вспышка на фоне чернильного неба – Илай. Маг из огненной пятерки. Я с трудом остановился и выпалил: – Где мой брат? – мы не были знакомы, но его ни с кем не спутать: альбинос. До призрачного белый, а глаза красные, и губы тоже. Всегда рваные, воспаленные, как края раны. Илай жевал нижнюю и глядел, не моргая. Я собирался повторить в миллионный раз, что имею в виду Янни, Янни Т. Збигнева, когда он ответил: – Тебе скоро позвонят, – голос был глухой и надтреснутый, едва слышный за ветром. – Что?! Где он?! Что с ним?! – я подскочил слишком близко. Маг дернулся, выставляя ладонь – между растопыренных пальцев полыхнуло пламя. Вздрогнул, будто удивился. Свернул колдовство. – В лабораториях. Думаю, ... – склонил голову на бок. Страшные глаза чуть светились, окрашивая бледные щеки лихорадочным румянцем. – Птицы повсюду. – Я оглянулся. Птицы? Парень указал на деревья, которые скрывали здание научного центра. В свете фонаря у арки, среди облетевших ветвей, перепахивали тени. Воробьи. Яннины пташки. Огненный маг медленно продолжил, с птицами ему все было ясно: – Меня там нет. Джокер и Мантикора в баре. Висия в лазарете. Ты ищешь брата, – Илай словно пазл собирал. Криво улыбнулся, довольный, что получилось. Я попятился: на его зубах чернела кровь. Это они с ним сотворили, а прямо сейчас... Бежать! – Тебе в подвалы! – он закричал вслед. Опять подвалы, всегда они. Лаборатории занимают три этажа огромного, в половину квартала, исследовательского корпуса, но магию тьмы неизменно загоняют под землю, запирая в ловушке выложенных зачарованным камнем стен. На входе охрана – два мага выступили из темноты. Ну конечно, как же иначе? У меня нет доступа... Задыхаясь, я отчеканил почти по уставу: – Мария У. Хектор, там мой брат, Янни Т. Збигнев. Я пришел забрать его, – зажмурился. Они скажут убираться. Мне будет нечего возразить. Старший смены, связавшись с кем-то по рации, вдруг отошел в сторону и тронул чары замка. Знак зашевелился, открываясь. – Проходите. Нулевой этаж, лаборатория одиннадцать. – Это в конце коридора, перед оранжереей, – быстро добавил второй караульный. Я уставился на него: действительно пропускают? Парень заметно растерялся и переступил на месте. Очень молодой, не старше Янни. Похож на того, в овраге. На потерявшего чертов Камень. – Проходите, – с нажимом повторил его напарник. Я подчинился, с трудом переставляя враз ослабевшие ноги. Кто-то внутри ждал меня. Значит, уже слишком поздно. До одиннадцатой я брел как сквозь толщу воды. Вниз по лестницам и дальше – вдоль линии слепяще-белых ламп, среди спешащих людей в белых халатах и серых форменных робах. Многие оборачивались: не ученый, не охрана, не руководство. Кто? Подопытные не перемещаются без сопровождения, – рассказал мне Янни. Передо мной сами по себе открывались решетки, отделяющие одну секцию от другой, а потом громко лязгали, запираясь. Воздух дрожал от непрерывного звона. У двери с нужной цифрой я замер, не в силах войти. Будто одеревенел. Прислушивался к эху чужих шагов в конце коридора. Цокали каблуки за углом, быстро-быстро. Женщина. Приближалась. Я стоял бы и дальше, но створки резко распахнулись, с силой ударив о стены, срикошетили обратно. Вылетел мужчина: халат вымазан черным и красным, на лбу грязные разводы. Доктор Хайме, глава лабораторий. Перекошенное судорогой породистое лицо. Скривился, оттолкнул с дороги. Мимо скользнула женщина с нашивкой медицинского блока на рукаве. Я перехватил стальную створку и зашел следом. И снова остановился. Увидел Янни. Он сидел в стороне. У длинного стола с экранами и приборами, на чьем-то рабочем месте. Один в лесу брошенных стульев. Смотрел перед собой. Я пошел к нему прямо через черное месиво заклинания, ступая по внутренностям и липким кускам плоти под окрики лаборантов. Как же много умерло тварей, чтобы создать этот громадный узор. Вот, почему охотников посылают добывать новых. Толпа в центре зала, где скрывалось сердце чар, расступилась, пропуская Адамона. Кто-то лежал между ними, широко раскинув ноги в коричневых брюках, а позади мелькали фигуры в черной форме. Кричали: – Закрой тот угол! – Натягивай, натягивай сеть! Она сейчас прыгнет! – Фатих! Держи позицию! ... Твою мать, да куда ты прешь! Ладони брата были ледяными на ощупь, но без единого пятнышка, на одежде тоже. Невредимый. Почти: в глазах полопались сосуды. Янни не замечал меня. Я сжимал вялые кисти, тряс за запястья, плечи, звал по имени – и новому, но больше старому: – Ал, Алек... Ал, пожалуйста! ... – Оставь его. Пойдем со мной, – я рывком развернулся: Адамон не имел права так говорить. Хрупнули хрящи и стекла очков, догнала боль в костяшках. Только не так, только не Яннино... – Пойдем! – сдавленно потребовал он, жестом останавливая подскочивших охранников. Зажал нос, но кровь продолжала бежать по губам и подбородку. Адамон кашлял-давился, плевался яркими каплями, но повторял: – Пойдем. Пойдем отсюда. Давай, с ним больше ничего не случится. Больше. Больше... мужчина выглядел постаревшим и словно больным. Я оглянулся – Янни сидел в той же позе, руки свисали плетьми. Я осторожно сложил их на коленях. Прошептал на ухо: – Я сейчас вернусь. Подожди немного. Мы скоро пойдем домой. Он не реагировал. Я пошел за Адамоном, часто оборачиваясь – на брата, знак и громкое шуршание мешка для трупов. Женщина-медик бинтовала парня в серой робе. Он сидел на полу, зарывшись пальцами прямо в кишки мертвых созданий. Багровое пятно на животе стремительно пропитывало повязку слой за слоем. Со стороны охотников раздался вопль: – Покиньте помещение! Немедленно! Команду подхватили, и вдруг уже все кричали и бежали к дверям. Медики тащили раненных, побросав носилки с завернутыми в пластик телами. – Янни! – Адамон вцепился в локоть: – О нем позаботятся, – мужчины в белых халатах подняли брата под мышки и почти понесли прочь от меркнущего света. – Идем! Тварь еще... Жива. Световые панели потолка начали гаснуть одна за другой. Силуэты охотников растворялись во мраке. Коридор взорвался воем и красным тревожным заревом: сирена. Адамон дернул меня к выходу. Янни был уже там. И он смотрел, совершенно осмысленно смотрел в темноту. Побелевшие губы двигались, складываясь в неслышное: – Убей. И она подчинилась. Короткий вскрик, звонко лопнул металл. – Се...! – следующая команда захлебнулась хрипом. Загрохотали выстрелы. Смолкли. Я вырвал руку и побежал назад. Она выросла из пола прямо передо мной. Плотная тень с кривыми острыми конечностями, вместо лица – провал и два небесно-голубых огонька. – Отойди! – окрик сзади. Впереди никого не осталось. Тварь встряхнулась – меня окатило кровавым дождем. Вот, какой способ выбрал Янни, чтобы освободиться. – Дурак, – этого мало. Оглянувшись, я нашел строй магов. Вскинули пистолеты, от страха забыв про волшебство. – На пол! – пули отлиты из того же сплава, что знаки Университета на черной форме пятого блока. Металл не даст созданию измениться или растаять, взрежет зыбкую тьму, как человеческую плоть. – Иди сюда, – попросил я тихонько. – Спрячься за мной. – Ложись! – рявкнул кто-то. Янни тоже говорил: ложись. – Ложись спать, Калеб. Я просто пойду прогуляюсь, – и я отворачивался к стене и накрывался с головой одеялом, чтобы не видеть крадущихся вслед за братом чудовищ. Предавал, когда он больше всего во мне нуждался. – Не бойся. Так надо, чтобы освободить его, – я шагнул к твари и коснулся холодного игольчатого воздуха. – Ты должна выжить и убить их всех. В конце концов, всегда кто-нибудь страдает – сказал еще кроха-Янни. С него хватит. – Спаси моего брата. Пожалуйста. В синеве ее глаз что-то сломалось. – Огонь! – вопль ударил в затылок. Тварь бросилась вперед, на миг обволакивая угольным туманом и смешивая дыхания. – Кале...! – потонуло в громе выстрелов. Плечо вскрылось болью. – Нет! – от Янниного крика по стенам нарывами вспухла штукатурка, искристо взорвались компьютеры и умолкла сирена. Подскочили плиты пола – я упал, все упали. Навалилась тишина. В моей груди стукнулось второе сердце. – Где она?! – я пополз в темноту. – Калеб! – страх Янни дробился в костях. – Вырубите его! – они тоже чувствовали. Я рассмеялся и закашлялся, горло оцарапало жаром. – Что с тварью?! – Мертва! Смотрите... – нет, вы не увидите. Прочь, за щит перевернутого стола. Как же жарко. – На чарах пусто, – погас Яннин испуг, зажглись созвездия фонарей. Я стиснул зубы и сдавил рану до стона и белых пятен под веками. Выходи, теперь можно. По щеке холодом чиркнул ветер. – Мария! – мгновение спустя Адамон вздернул меня на ноги. Под потолком прохлопали крылья, но он не заметил. Окинул злым взглядом. Прошипел: – Какого черта ты вытворяешь?! Жить надоело?! – нет. Жизнь пульсировала в висках, шелестела в артериях голосом ночи: – Что. Вы с ним. Сделали, – слова вышли скрипучими и чужими. Мужчина глядел, будто не узнавая. Лучи дырявили мрак вокруг – все ближе и ближе, но крохотная тень уже ускользнула. Адамон фыркнул: – Здесь не место для разговоров. Пойдем. В этот раз я не оглядывался. В коридоре под багровым сиянием толпились люди. Многие были ранены или испачканы кровью. Слышались стоны и деловитые команды: взяли, перевернули, зажми здесь. То и дело мелькали повязки целителей. Я по старой привычке поискал всполох алых волос – Энид, – но не нашел. – Где Янни? – перед нами расступались. Какой-то лаборант шарахнулся от меня как от прокаженного. – Ему вкололи успокоительное и отвели в лазарет. Поспит пару часов, – Адамон шел к оранжерее. Пропустил вперед, плотно притворяя стеклянную дверь и отсекая тревожный шум снаружи. Отчетливо дрожащими руками достал сигареты. Закурил с третьей попытки. Рукав свитера промок. Странно холодные струйки опутали предплечье, наполняли ладонь, срывались в кляксы на полу. Я двигал рукой, направляя и соединяя – отдельные точки в линии. Знак. В тот день я тоже мог колдовать. Мужчина глубоко затянулся и закрыл глаза. Закашлялся, из скошенного набок носа опять полетели брызги – рубашка расцвела новыми пятнами. Запрокинул голову, глядя из-под опущенных ресниц. Усы почернели от крови. Лампы дневного света начали неуверенно загораться. – Зря вы избавились от семьи, – я вздрогнул. Настала моя очередь делать глубокий вдох: я отобрал пачку и зажигалку. – Что с мамой и папой? – с Аллой? Боль от раны расползалась по венам. – Не знаю. Неважно. Янни это тоже больше неважно. И о тебе он теперь не беспокоится, – мужчина обманчиво небрежно ронял слова. – Почему? Я сжал кулак. Пальцы зудели после того, как я взял один из Янниных зачарованных леденцов. У них есть особое название. Я зачем-то пытался вспомнить, но не мог. – Он знает, что я могу за себя постоять, – конечно, я ведь так ему и сказал. – Поэтому он решился на самоубийство? – Что? ... – нет. Он хотел убить всех остальных. – Он не был готов к подобному. Они все не готовы, но другие попали к нам слишком поздно, когда их сила уже обрела форму. С Янни было иначе. До сегодняшнего дня. Мы обнаружили пропажу непенфа, отследили до твоего брата. Наши психологи работали с ним с самого утра и сказали, что одного тебя хватит, чтобы... мотивировать. Но они ошиблись. Янни перестал бояться. Сознательно исказил ритуал. Пытался создать Высшую тварь, зная, что это может разрушить его психику. Самоубийство. И я хочу знать: почему? – Зачем? – я прислонился к колонне. Тело ломило от накатившей усталости. – Чтобы заново влезть ему в мозги и заставить слушаться? Голос Адамона звучал очень громко и одновременно далеко, словно из другого измерения: – Да. Чтобы защитить от его собственной силы, – мужчина смял дымящийся окурок. – Если он оправится. – Если? – за ребрами ширился стылый ужас. – Если. Наверняка станет известно после того, как он очнется. Но я видел достаточно ритуалов, чтобы понимать, когда грань пройдена, – он замолчал, а продолжил тоном, какой я часто слышал раньше: таким Адамон А. Влодек давал распоряжения и запрашивал результаты: – Заберешь его завтра вечером, когда закончат тесты. Для вас подготовят комнаты здесь. Сегодня заночуешь в лазарете, а утром можешь переехать. Тебе помогут с вещами. Я отвернулся. В голове повторялось: если, если. Если. Что, если... Он продолжал говорить, но я не слушал. Сквозь растения просматривался кусочек коридора. Картинка в рамке листвы: воробей. В подвале, полном дверей и сеток. Сидел на полу и глядел прямо на меня. – Калеб! – я моргнул. Адамон поморщился и исправился: – Мария. Наши психологи научат тебя оказывать Янни необходимую поддержку. Будьте послушными мальчиками – и все наладится. – До следующего ритуала, – сказал я птичке. Она прыгнула навстречу. – Скорее всего. Но если ты думаешь, что хуже некуда... – он милосердно не закончил. – Мы не меньше твоего заинтересованы в его благополучии. Я до отрезвляющей боли стиснул простреленное плечо, вытолкнул сквозь зубы: – Конечно, ведь огонь – редкая сила, – рассмеялся. Так Адамон А. Влодек сказал в первый день. Птица скрылась за цветами. Она подбиралась ближе. Мужчина выпрямился, вздернул подбородок, посмотрел свысока – хоть сам на добрых полголовы ниже. Процедил: – Ты это сделал с ним, хоть я не понимаю... – раздраженно выдохнул. – Вы оба виноваты в случившемся. И ты заплатишь свою цену, как он заплатил свою. Адамон говорил что-то еще, про отчеты и консультации, расписание дня. Обычное дерьмо, наполняющее его жизнь. А теперь и нашу. Я опять отключился, а потом он умолк и грубо забрал сигареты. – Завтра в восемь, – ушел. Воробей вынырнул из-под сочной зелени папоротников. Я съехал по колонне вниз. Протянул красную от крови руку. Совсем рядом разбирали завалы, уводили пострадавших в третий медицинский блок. Приближались шаги и разгорались лампы. Университет залечивал рану, а я шептал: – Пойдем. Пойдем, пойдем. Пойдем со мной. И видел иное: Янни на фоне ночного окна в нашей спальне. Длинный узкий силуэт, плоская тень дневного брата. Те, что плескались в углах комнаты, были гораздо реальней. Я уже засыпал, но заметил, как очистился лунный свет. Стихли шепотки. Проскрипела открываемая клетка. Затрепетали крылья. Утром птиц оказалось больше, чем было вечером. *** Что-то уходит в каждом ритуале. Уходило и раньше, когда овраг осветился – когда сам Алек впервые полыхнул и раздвинул границы привычного. Уходило постепенно, незаметно, день за днем, когда я молчал, когда и брат замолкал, а между нами ширилась заполненная волшебством пропасть. Ушло навсегда в день, когда из плоти сотни мертвых тварей Янни создал одну – живую, яростную. Свободную. – Я больше не могу, – голос Янни возвращает в реальность. Смотрю на останки рисунка и его опущенную голову. Он сейчас не об уборке. – Знаю, – отвечаю мягко. Запах крови намертво въелся в мою кожу. – Я скоро сломаюсь, – говорит в пол. Кажется, если хоть на секунду отвлечется, снова пропадет в водовороте забытых дней. Я сжимаю кулаки, чтобы не коснуться. Пусть побудет со мной еще немного. – Оставь меня и уходи. Ты больше не нужен им, для меня все кончено. Тебя отпустят. Убирайся отсюда, – тихонько, чтобы никто не услышал. В Университете у стен есть уши. Накрываю по-птичьи тонкие пальцы. Вздрагивает, поднимает опустевшие глаза. Смаргивает, не понимая. Ушел. С того ритуала его мысли стали зыбкими и рваными. Легкими, поверхностными. Порхают по кругу, и, подчиняясь их танцу, Янни жадно впитывает происходящее вокруг и подмечает детали, ищет связи. Делает выводы – ненужные, пустые, вроде: – Смотри, Калеб. Вот эти двое друзья, но недавно поссорились, и тот, в зеленой кофте, виноват, но мириться первым пойдет другой. А та белобрысая девчонка в синем платье вчера играла с котенком, – делится громким шепотом, дергая меня за руку и возбужденно сверкая глазами. Иногда Янни ошибается – и легко соглашается, если я говорю, что он не прав. Даже если наверняка прав. Он больше не спорит: ему нечего отстаивать. И некогда, он должен цепляться за ускользающие ниточки чужих историй, чтобы не замечать дыр в своей. Чтобы пол не уходил из-под ног, а время – не распадалось на части. До боли знакомое ощущение и слишком простая мысль: я точно так же всматривался в него, чтобы не видеть себя. А теперь он стал моим отражением. – Что же мне делать? Как помочь тебе? – хмурится. Оглядывается на воробья в клетке и прикусывает губу. Пожимает плечами: о чем ты? Не понимаю. Верно, для ответа придется занырнуть до самого дна в глубину нашей жизни, а ему едва хватает сил держаться на плаву. Мне тоже. Несколько раз я водил брата в наш двор у стадиона. Домой. На крышу. В школу. Мы ездили и на дачу, к злополучному оврагу. Но Янни лишь молчал, сжимая губы в тонкую линию, а потом: – Пойдем, – одними губами. Признавая поражение. В одиночестве он начинает шарить взглядом вокруг и терзать нервными пальцами одежду. Метаться по комнате или сидеть сжавшись в углу. И рисовать. Часами выстраивает сложные многоуровневые чары, повергающие остальных техников в трепет. Создает что хочет, согласно движению каких-то внутренних векторов, не реагируя на просьбы, предложения, приказы. Рисует везде, даже в наших комнатах – аппендиксе научного корпуса. Сначала люди из администрации были против, ожидая, что Янни запустит очередное заклинание и разнесет Университет на куски, но он ни разу не порывался проверить, работают ли его формулы. Теперь он не пользуется магией. А попытки вернуть память умирают в тупике выцветающего глянца фотографий: – Это мы на речке. Это папа получил повышение, мы празднуем. Это тетя Сара приехала в гости. Это... – истории сокращаются до сухих фактов. Янни слушает с той же жадностью, а я... Я уже не могу за ним идти. Таскаться – вот, как она сказала. Словечко со двора, были и другие: улетный, очуметь, нямка и прочие, которых я не знаю – больше и уже. Я перевязываю его рану. Я никогда и не мог его догнать. Янни безучастно прячется за сеткой отросших волос и волшебных узоров – я дал ему блокнот и ручку. Он хорош, да что там – гениален. Лучший из техников. Это и спасает его, в конечном счете. Брат ценнее чародеем, чем огненным магом. Поэтому его забирают в подвалы все реже, даже после случившегося с Висией. Особенно после. У них пока есть еще трое: лишившийся ног и воли к бегству Мантикора. Рано постаревший Джокер. Загадочно живучий призрак Илая. Я пытался поговорить с ними, но в Заповедник к Мантикоре не попасть, а Джокер не отвечал – лишь дырявил тяжелым взглядом. Он замолчал однажды и навсегда. Кажется, только вчера громко хохотал в компании друзей за барной стойкой, а вдруг стерся до щербатого силуэта в углу. Илай же, едва глянув на брата, отвернулся: – Поздно. – Но вдруг еще можно что-то сделать? – я подошел ближе, не давая ему уйти. Пусть повторяет фокус с огнем – плевать. – Ты ничего не смо... – А кто-то другой? – перебил я. – Любой способ. Что угодно, хотя бы вероятность... – Нет, – маг отбил руку брата: тот тянулся потрогать его короткие белые волосы. Янни выдохнул, довольно заулыбался. Он сразу прилипает к Илаю, стоит альбиносу появиться поблизости. Въется вокруг, непривычно молчаливый и почти умиротворённый. Касается – когда тот позволяет. Брата магнитом тянет к наследникам пламени. И тьмы тоже. Мы часто спускаемся в Заповедник к тварям, где он приникает к стеклу и водит по ледяной поверхности кончиками пальцев. Раскрасневшись, тихонько мурлыкает под нос: рассказывает. Ему не отвечают, нас ведь не пускают к тем, кто может ответить: – Нет. Я не дам пропуск к Высшим тварям. Ты видел, что он заставил сделать ту, что создал во время ритуала. Нам не нужны сюрпризы, – цедит Адамон в ответ на мои просьбы. Хоть бы та тварь убила вас! Хоть бы вы все умерли, пусть этого мало, пусть так не вернуть ни Янни, ни Алека, ни папу с мамой и крошкой Алишей. Плевать! Вы все должны были умереть в тот день! Илай повторял за Адамоном: нет. Нет. Нет. Я не отступал. Находил раз за разом в самых укромных уголках Университета: – Ты же в порядке! – маг вскинул красные глаза. Я прикусил язык. Он не был в порядке, мы оба знали. Я сказал: – Извини, – поморщился. – Должно быть что-то. Не может быть иначе, – Янни, неловкий в огромной папиной куртке, складывал узор из камушков на асфальте. Когда-то в прошлой жизни он чертил чары просто в воздухе – легкими огненными нитями. С неба падали первые снежинки. Мы стояли за общежитием пятого блока. У самой ограды, заплетенной еще не облетевшими яркими вьюнками. Илай запрокинул голову, подставляя лицо снегу. Дышал паром. Бледный до синевы среди алых листьев. Было совсем не холодно, но Янни заметно ежился и шмыгал носом. Я зря не надел на него еще один свитер: брат постоянно мерзнет, даже летом. Только после ритуалов, наоборот, жалуется: – Жарко. Мы много гуляем. Или сидим в библиотеке. Я работаю, а Янни рисует, шатается между полками, читает. Книги по чарам – что же еще? Я больше не спускаюсь в подвал к Валентину и едва киваю ему, когда встречаю в коридорах. Он выглядит блеклым. Он молчит. Он хотел предупредить меня, просто не хватило духу пойти до конца. Я не должен винить его, это несправедливо. Но я говорю Янни: – Пойдем, – если вижу профессора Рабинского в читальном зале. Я сказал Илаю: – Птицы. Почему они слетаются, когда проводят ритуалы? Почему в ту ночь в подвале был воробей? – и в моем сердце – на несколько секунд, пока не выбрался, не облачился в плоть. Илай отступал от забывшего о камнях Янни. Со стороны было похоже на танец. – Птицы приходят, когда умирают твари, – Илай щелкнул пальцами – в воздухе расцвело пламя. Янни замер, открыв рот, вроде впервые в жизни встретил волшебство. Твари. Все завязано на тварях. Сложнее любых чар, сакральная тайна Пламенной эпохи. Очень разные, одна диче другой. Рядом с ними ты словно заживо умираешь – мне говорили. Я не чувствовал. – Птицы приходят, когда все кончено. – Ты уверен? – я спросил в последний раз. Илай смотрел на рыжие языки. В зыбком золотом свете он казался совсем мальчишкой: будто выглянул на секунду человек, которым он был раньше. До Университета. – Нет. До магии. – Ты пожалел? Ты бы отказался от волшебства, если бы знал цену? До огня в ладонях и темноты за спиной. До голосов из теней. До того, как тоже что-то потерял. – Нет. Он поднял кровавые глаза и бледно улыбнулся: – И ты бы не стал. Я открыл рот, чтобы возразить, но не произнес ни слова. *** – Вот и все, – завязываю бинт. Янни пытается отнять руку – перевернуть исчерканную страницу в блокноте, но я не отпускаю, цепляю его отмытый подбородок и заставляю посмотреть на меня. – Почти все. Есть еще одна вещь, а потом порисуешь. Ладно? Его равнодушный взгляд блуждает. Наверное, по-прежнему видит узоры. Я поднимаюсь с пола и веду брата к окну, пропуская вперед. В клетке на подоконнике настороженно нахохлилась маленькая птичка. – Выпусти, – Янни водит кончиками пальцев по прутьям. Тянусь через его плечо и открываю раму. Снег врывается в комнату из черноты парка волной холода и шума. Невидимые ветки скребут друг о друга – к утру остатки листьев будут на земле, скованные изморозью. Здесь не горят фонари. Мы отражаемся в стекле как в зеркале. Впервые я стою с ним рядом, а не прячусь в тенях, притворяясь спящим. Впервые я вижу себя с болезненной четкостью. Худое лицо, а у тонких губ залегли глубокие морщинки. Нос из-за них кажется острым. Светлые брови почти не видны, будто их и нет вовсе, а глаза... Янни смотрит прямо на меня. Лампа над головой мигает и лопается тьмой. – Мне жаль, – Янни молчит. Звякает крючок, тихонько гремят прутья. Зимний ветер смывает запах крови, обжигает легкие. Я на ощупь нахожу его ладони с пойманной птицей. Горячей-горячей, солнечной. Глажу мягкие перья, нос щекочут Яннины волосы. – Мы должны выпустить ее. Твою тварь. Она же здесь, внутри – правда? Твоя-ее искра. Память. – Она была прекрасна, – говорит он. Жар растекается по коже. – Мне жаль, – повторяю я. – Не надо. Она почти жива, – качает головой, пряди щекочут мне щеки. – Ты спас ее. Спасибо. Я не справился, а думал, что понял – что Мантикора и Висия поняли. – Поняли? – Из чего они сделаны. – Из страха, – из чего же еще? – Да. Но не только. Высшие рождаются из надежды. Я надеялся изо всех сил, но не смог отдать ей жизнь целиком... она вышла слишком слабой. Его голос затухает и тут же вспыхивает, отзываясь ознобом: – Ее душа связана с моей. Тянет следом в мир тьмы. Если выпустишь – я тоже однажды уйду. Н только так можно вернуться, только побывав за гранью. Пообещай мне. – Что? – я чувствую, как бьются наши сердца – под хрупкими птичьими костями. – Что отпустишь и меня, когда придет время. Воробей вздрагивает и выправляет крылья. Царапается, продираясь наружу. Зажмуриваюсь. Слезы опаляют щеки. Это из-за меня. Я подсыпал непенф, внушил: выживи, это главное. Иначе он отдал бы твари душу до капли, убил бы себя и всех в лабораториях. Я принял метку, добровольно стал заложником Универститета, лишил Янни выбора и возможности спастись. Я уничтожил его. Не птица-тварь – он, он сейчас почти живой. Почти! Я должен был отпустить еще тогда, два года назад. Я не верил, что он бы вернулся ко мне из своего волшебного мира. Проглатываю слюну – дынно-горькую, вязкую. Обещаю, слишком поздно: – Да, – отпущу, всего без остатка. И тоже буду надеяться изо всех сил, что ты вернешься. Магия не работает для пустых, но... слово вспархивает и мгновенно исчезает среди ночных звуков. Выпускаю теплые пальцы. Вытираю глаза. Однажды мне придется сдержать обещание. Не сегодня – когда я закрываю окно и иду по хрустким осколкам на кухню: включить свет. Не сегодня, когда Янни опять склоняется над блокнотом. Не сегодня, хотя именно сегодня я прячу альбом с фотографиями – далеко на нижнюю полку шкафа, под стопки его листков с заклинаниями и мои давно заброшенные учебники. Все разные, но каждый с неизменной Фемидой на обложке. Новые линии ложатся на бумагу. Ширятся, как круги по воде. Где-то внутри Янни – Алек, хочет жить и ищет способ проложить дорогу наружу сквозь лабиринт всесильных узоров, вслед за беглой птицей надежды. Я ставлю греться яблочный пирог. Не сегодня, но, быть может, однажды брат нарисует совершенно особенные чары, которые приведут домой – через тьму и снег, и сумасшедшее солнце его магии.