Корабль, капитан, команда

Ужин был таким же скверным, как сотни других таких же ужинов, даже несмотря на то, что к десерту подали восхитительные заварные пирожные с шоколадным кремом, на которые в худшие дни Доминик с радостью обменял бы своего младшего брата Филиппа. Доминику было уже почти четырнадцать, самый старший из четверых детей короля Николая и единственный, кто лучше бы нанялся чистить лошадиные стойла в самой захудалой деревне или стал торговать копченой рыбой в порту, чем готовился однажды стать королем, как его отец, дед и десятки других мужчин в роду Ланцовых. Признаться, титул наследного принца сидел у него в печенках с того самого дня, когда, вместо того чтобы позволять и дальше бегать голышом и выуживать сачком карасей и лягушек из пруда, его обрядили в военную форму и повели к учителям, с которыми он проводил почти все свое время, если только не был в плаваниях с отцом или тот не обучал его сам. Святые свидетели, Доминик все бы отдал, чтобы урвать минуту-другую наедине с папой. Он готов был часами смотреть, как отец что-то планирует, как ведет переговоры, как стоит за штурвалом корабля или играет в карты вместе с другими моряками, словно свой в доску матрос, а не их король, а, если проигрывает, как и все, выворачивает карманы и отдает свое золото. И хотя на своем веку Доминик еще не успел повидать других королей, он уже знал, что отец был лучшим из всех. А еще знал, что в море отец чувствовал себя как дома и что страсть эту он передал ему, Доминику, так же, как когда-то передал ее маме. Свои первые шаги и те Доминик сделал на борту, когда они с родителями вместе ходили до берегов Южных колоний – это была одна из его самых любимых историй, которую долгими зимними вечерами он снова и снова просил отца ему рассказать. Ему тогда не исполнилось и года, а плавание было трудным и дальним, так что советники его отца решение на несколько месяцев выйти в море посчитали, на худой конец, несвоевременным, но мама тогда его поддержала, а папе большего и не требовалось. «Любви тоже нужен ее ежедневный хлеб», – вот что он сказал. А еще отец рассказывал, что после того, как однажды на палубе Доминик за один присест умял всю ананасовую мякоть из миски, он потом целый день воротил нос от всего, что ананасами не было. «Это на меня похоже», – всегда согласно кивал Доминик, и мама в эти моменты говорила: «Еще бы!». Больше всего на свете Доминик хотел, чтобы мама снова отправилась с ними в плавание, как раньше. Он помнил все те разы, когда они вдвоем наблюдали с корабля за китами, и лица у них обоих были исчерканные солью, зачарованные. Доминик никогда не видел, чтобы мама была увлечена чем-то таким простым, человеческим, никогда не думал, что ей могло нравиться то же, что нравилось ему. Эти воспоминания он хранил так же бережно, как свою выигранную в карты у матросов коллекцию сигаретных карточек, каждое письмо Джорди и фотографию, где они втроем с Деви еще в детстве устраивали цирковое представление на ферме Бреккеров. Деви ходила по канату, как настоящая сулийская акробатка, зато Доминик умел жонглировать и победил в их импровизированном конкурсе талантов, потому что Джеспер, Уайлен и Леони отдали ему свои голоса. – О чем бы ты там ни думал, продолжай, – шепнул ему отец, и Доминик, встряхнув головой, снова увидел перед собой унылую столовую на летней даче графа Бронского и трех его старших дочерей, которые с самого начала ужина сердито перешептывались и делили Доминика между собой. Возможно, у них и был бы шанс, если бы вместо метания кокетливых взглядов они научились метать ножи. Отец продолжил: – Признаю, хоть мысль о завтрашнем выходе в море и не такая увлекательная, как этот очаровательный ужин или, скажем, изумительные шоколадные эклеры, ты уж постарайся выглядеть таким же довольным, как и минуту назад. – Завтра? – переспросил Доминик, не веря своим ушам, но отец уже вернулся к разговору с министрами, так, будто только что не сказал, что они собираются в плавание точно накануне его четырнадцатого дня рождения. Доминик мечтал об этом сколько себя помнил: вместо именинного пирога с изюмом – стекающий по локтям сок папайи и крабы только что из рыболовной сети, вместо балов и ужинов – корабельная качка. И никаких тебе парадных мундиров, никаких душных тронных залов, никаких графов, никаких графинь и никакого обсуждения государственных дел. Можно всю ночь не спать, выглядывать дельфинов и китов или смотреть в подзорную трубу на звездное небо. Играть в карты с матросами и, пока отец не видит, разок-другой отхлебнуть старого рома из бутылки. Можно даже упросить папу пойти до Керчии, хотя бы одним глазком взглянуть на зеленую крышу дома на ферме над утесом. Если это был сон, Доминик больше не хотел просыпаться. А еще тогда можно было представить, что Деви тоже на корабле, они вдвоем сидят на корабельной мачте, держатся за руки и делятся друг с другом секретами. И она обязательно говорит ему, что не видела никого, кто был бы хотя бы вполовину красивее, чем он. Справедливости ради, наследственность у Доминика и правда была лучше некуда. И даже от своей младшей сестры, которой было всего восемь, он только и успевал отваживать мальчишек. В конце концов, тем вечером Доминик так и шагал по усадебным коридорам с улыбкой до ушей, фантазируя о Деви и морских приключениях, и на следующее утро тоже, пока мама с присущей ей подозрительностью не спросила, все ли с ним в порядке. А когда в порту Доминик увидел Джорди, который сидел на фальшборте «Призрака» и точил друг о друга ножи, а следом за ним и Деви, он готов был поклясться, что еще ни разу в жизни не чувствовал себя настолько счастливым.