Глава 30
29 декабря 2020 г. в 19:52
На соборной площади уже стояла карета, вызванная сюда, быть может, добрых получаса тому назад. Извозчик сидел и хмуро поглядывал по сторонам – послеобеденное солнце неприятно слепило глаза и тот угрюмо поджидал человека, которому вдруг понадобилось вызвать его сюда. Центральные врата собора хищно распахнулись и из них по направлению прямо к карете вышел мужчина, несущий что-то перед собой в руках, оно было также черным, как и он сам в своем одеянии, и чуть колыхалось на ветру. То же самое солнце мешало рассмотреть этого незнакомца как следует, но даже если бы извозчик этого не хотел, то все равно пришлось бы, ибо вскоре этот самый персонаж остановился, держа в руках драгоценную ношу – то была хрупкая девушка, лицо которой было скрыто вуалеткой, судя по всему, несчастной стало дурно, она по сравнению с тем высоким мужчиной, в сильных руках которого безвольно повисло ее слабое тело, была настолько крохотной и даже миниатюрной, что на первый взгляд эту безжизненную фигурку можно было принять за девочку подростка, но строгий для девушки крой платья выдавал в ней женщину из высшего общества.
Очутившись в кабине, мужчина, словно пойманный вор, вздрогнул от первого толчка отправившейся по названному им направлению кареты и приподнял вуалетку девушки наверх, вглядываясь в ее пугающе спокойное и мертвенно бледное лицо. Этим открывшимся его жадному взору лицом нельзя было любоваться, ибо это безвольно обмякшее тело и впрямь больше подходило бы покойнице, нежели живому существу, оно не могло вызвать в наблюдателе нежность или трепет, нет, оно напротив вызывало лишь опасения и тревогу, от которой бросало в пот, но вместе с тем несчастная была жива. Никаких признаков пробуждения несчастной Фролло не обнаружил, как он того и полагал, в противном случае он бы воспользовался заготовленным, смоченным платком с клонящей в сон жидкостью, девушка все еще была без сознания, но это мало утешило его в данную минуту. Да, план наполовину удался, но впереди предстояло самая, как мужчина считал, затруднительная его часть.
Дверь им открыл покорный Казимир, которого, судя по всему, мало удивило возвращение госпожи в цыганском обличии, но вместе с тем взгляд его выдавал растерянность перед предстоящими теперь новыми хлопотами и ожиданием дальнейших распоряжений хозяина. Да, именно верный слуга вызвал им карету в назначенное Фролло время и конкретное место, признаться, Лаврентьича слегка поразила эта странная, на первый взгляд, просьба, ибо сказана она господином была как раз перед очередным уходом и таким напущено небрежным тоном, словно бы это было скорее мимолетным капризом, чем распоряжением, что совершенно не шло черной, зловещей, внушительной и загадочной фигуре, какую нынче представлял собой хозяин, к слову, не шло это и Каренину, каждое распоряжение которого было четким, взвешенным и предельно выверенным. Как оказалось, именно таким к таким утреннее распоряжение и относилось, все было с пугающей точностью, над которой не властвовала даже такая упрямая вещь, как непредвиденные обстоятельства, сыграно как по нотам. По силам ли предвидеть и запланировать все настолько совершенно и безукоризненно простому смертному?
Слуга поспешно закрыл за хозяином дверь, помчавшись за последним в ожидании дальнейших распоряжений, быть может, госпоже нужна помощь и понадобится его своевременная забота о ней? Старик встревоженными глазами проследил, насколько бережно и аккуратно Фролло уложил несчастную в кровать, как снял туфли, кажется, они стали ей чуток велики, то же самое можно было сказать и о платье, когда мужчина с предельной деликатностью ослабил ворот, хоть в этом и не было особой необходимости, дабы девушка могла свободно дышать. К корсету, однако, он не притронулся, судя по всему, побоявшись преждевременно разбудить и напугать своей близостью. Окончив это дело, мужчина почтительно отошел и, оперевшись спиной к стене напротив постели, принялся смиренно ждать, ему не хотелось торопить эту минуту, напротив, каждая минута промедления казалась ему ценной, ибо позволяла в сотый раз хорошенько обдумать все, что ему хотелось ей сказать после пробуждения.
– Может... подать чаю? – учтиво предложил шепотом Казимир, чувствующий себя подавленным, испытывая при этом то странное чувство вины, когда в трудную минуту хочется не угодить, но быть полезным и хоть занять себя, отвлечься от пустой тревоги, пришедшей так некстати. Дело было вовсе не в чае, но в том, чтобы как можно ненавязчиво и деликатно предложить свои услуги и заставить господина вспомнить, наконец, о присутствии своего верного Лаврентьича, быть может, тот распорядится сделать что-то для госпожи...
– Нет, благодарю, – еще тише произнес Клод так, что слуге пришлось напрячь слух, не отрываясь взглядом от лежавшей перед ним, в его расслабившимся лице проявилось нечто вроде благоговения, – не хочу ненароком пропустить ту минуту, когда... словом, я позову тебя, как понадобишься.
О чем Фролло думал в тот момент, когда слуга покинул этих двоих и закрылся в каморке, тщетно прислушиваясь к каждому шороху или дыханию? Какие воспоминания пробудило юное, кроткое существо, лежавшее без сознания? По счастью, нам это известно: прежде всего они – эти воспоминания – касались поспешно заключенных между ними, Карениными (!), брачными узами и несостоявшейся первой брачной ночи, сорванной его адскими головными болями.
Каренин неоднократно корил себя за то, что слишком уж он поспешил со всеми этими хлопотами о женитьбе, начиная с нелепого (как ему теперь казалось), неуклюже сделанного предложения и кончая свадебной церемонией. С одной стороны он то и дело одерживал себя весьма резонными возмущениями, что уж больно он спешит и тем самым ненароком может напугать Анну, выдав то темное прошлое, что к ней тотчас же придут точно такие же видения и это сорвет его планы. Ведь заставлять несчастную, догадавшуюся обо всем, что их когда-то связывало девушку, во что бы то не стало стать его женой подло и недостойно чести дворянина. Он заранее отказался прибегнуть к тем низким способам вроде запугивания или шантажа той, что узнала бы правду в самый неподходящий момент, ведь это значило бы, что он ничуть не изменился за столетия, что сам шанс все исправить ему был дан напрасно, и он остался тем же самым чудовищем, что не остановится ни перед чем, дабы заполучить свое. Алексей Александрович решительно не знал, что следовало бы предпринять в том случае, если бы Анна узнала все, но смутно догадывался, что в связи со свойственным ему фатализмом, вероятно, счел бы такой поворот за наказание небес и до конца жизни считал те жалкие попытки все исправить заранее тщетными и провальными. Но, как мы знаем, фортуна в тот момент не отвернулась от него и бракочетание новоиспеченной семьи прошло под торжественный бой медных колоколов как нельзя гладко. За исключением, пожалуй, последующих после венчания событий.
Алексею Александровичу стало дурно еще в Казанском соборе, в том самом, который посетил, узнав об измене Анны, ему было невыносимо душно, а яркие, повсеместные отблески от свечей, казалось, только усиливали постепенно нарастающую боль, железным, каленым обручем сдавливая череп с такой мощью, что можно было усомниться, действительно ли существует настолько ужасающая, настолько мучительнейшая боль или это все бред помутненного от нее же самой сознания. Именно в тот миг беспощадные воспоминания непрестанно донимали его, красочно рисуя один эпизод мощной вспышкой боли за другим, венчание стало напоминать жестокую пытку и несчастный молил лишь о том, как поскорее выбраться из дома божьего и с жадностью глотнуть свежего воздуха, потому что из-за ладана, окутавшего все и вся, дышать было решительно нечем.
Он старался не смотреть на свою молодую супругу, рассудив, что, быть может, именно ее общество послужило причиной его недомогания, а что, если отныне так будет постоянно, изо дня в день? Неужели прощение небес можно заполучить только подобной чудовищной мукой? Вспышка – привиделись смутные очертания темницы. Еще вспышка – перед ним сжалась напуганная девушка, обвивая тонкими руками страдальческим жестом свои колени. Он ощутил бешеную пульсацию в виске, прежде, чем появилась другая вспышка, вдвое невыносимее – вот он скорее не видит, но угадывает обволакивающим видение туманом то, как он, коленопреклоненный перед ней, бьет в исступлении челом о прохладные камни, коими в сырой темнице был выложен пол. Движения человека в рясе были столь резки, столь пугающи и болезненно страстными, столь неестественны и гиперлизированы, что Каренину показалось, еще немного и тот сумасшедший размозжит свой собственный череп о каменные плиты. По телу пробежал неприятный озноб.
Старый, седовласый, православный священник, венчающий раба божьего Алексея с рабой божьей Анной, который раз перекрестился, ожидая, что толпа, стоявшая напротив него, последует его примеру, и та смиренно повторила жест. Чиновнику же показалось в начале крестного знамения, что он обжег свои ногтевые пластины правой руки пылающим лбом.
Он почти не помнил, как поцеловал тогда Анну в первый раз и коснулся ли вообще ее губ, Каренин словно не почувствовал их вовсе, но он отлично помнил взгляд молодой жены, в нем отражалось смирение и... страх? Вероятно, показалось. Ее глаза были точно такие же, как и у той дикарки в темнице, а он давно привык видеть в них только страх, отвращение и ужас. Каренин не мог поручиться, на самом ли деле он уловил испуг Анны или же это почудилось ему в помутненном от изнуряющей головной боли сознании. Размышлять об этом было некогда, да и состояние отнюдь не располагало к самокопанию, только бы выйти наружу, только бы хотя бы глоток воздуха, хотя бы легкий ветерок по лицу!..
К вечеру Каренину стало чуть легче, но в моральном плане ровно наоборот: он знал, что наверху его кротко и боязливо дожидается Анна, вдруг он все еще внушает ей ужас одним своим видом? Вдруг не показалось? Что, если...
Прежде чем закончить эту мысль, мужчина подошел к окну гостинной и отворил его, т.к. это не то показалось Алексею Александровичу недостаточно, не то от рассеянности он ослабил ворот рубашки и судорожно вдохнул леденящий воздух – в этот день он все не мог им надышаться в полной мере – а затем продолжил.
Итак, что, если в момент близости вся правда самым беспощадным образом откроется ей, выставив того, кто сегодня несколько часов ранее только-только имел счастье стать ее мужем, во всей былой неприглядности, порочности и жестокости? Что тогда?
С тяжелым сердцем он поднимался по ступеням наверх, словно на плаху, в ногах словно застыл свинец, вероятно, точно такое же впечатление его шаги произвели на обернувшуюся в нему юную, невинную жену, само появление супруга заставило ее покраснеть. Каренин еще на тот момент понял, что она вовсе не из тех, кто столь ловко и умело прячет свои настоящие эмоции и чувства, кто словно по щелчку пальцев проворно натягивает на себя маску, едва только завидев на горизонте очередного зрителя сего представления.
– Я, право, не заметила, как быстро летит время, Алексей Александрович, – темные глаза были устремлены на него, но ни в них, ни в ее голосе не было стремления вызвать жалость или попросить пощады, скорее это было сказано только затем, чтобы что-то сказать и не молчать в томительном ожидании того, что вот-вот случится.
– Анна, – Каренин вынужденно подошел ближе и, кажется, насколько теперь мог припомнить Клод Фролло, коснулся ее плеча, – ты сильно утомилась за сегодняшний день. Отныне ни о чем не беспокойся и все переживания предоставь мне. Я сделаю все, чтобы все, что, вероятно, было худшим, безрадостным и блеклым в твоей, впрочем, совсем недолгой на данный момент жизни, осталось позади. Я вовсе не стремлюсь стать твоим господином, но в то же время принижать себя до ранга смиренного раба, исполняющего все прихоти, мне также давно не к лицу. Я лишь хочу, чтобы ты доверяла мне, доверие это то, на чем я намерен построить наш с тобой брак, Анна, – хотел было продолжить он, но боль в виске вновь напомнила о себе так некстати, мужчина знал, что еще пара минут и такая безобидная боль безоговорочно и непреложно сдавит в своих тисках всю голову, – я только затем поднялся к тебе сейчас, чтобы сказать все это. Теперь же с чистой душой ложись спать, мне не позволит совесть злоупотреблять обществом и без того уже изрядно уставшей жены. У нас с тобой все еще успеется.
«Все еще успеется», – зачем-то повторил про себя в глубокой задумчивости Фролло, потерев подбородок костяшками пальцев. В глазах появилась сухость – еще бы, сколько времени он уже тут простоял? Правое веко невольно задергалось от переутомления за последние дни, что он провел в Париже. Не хватало еще, чтобы и на этот раз голова разболелась на фоне таких навязчивых воспоминаний.
Он медленно отряхнул с черных рукавов пылинки, среди них попался кудрявый волос, свернутый в крупное колечко – ее волос, выпавший, верно, в тот момент, когда он расстегивал ворот ее платья. Вздохнув с некой потаенной горечью, Клод вновь посмотрел на лежавшую перед ним девушку. Лицо ее было спокойно, грудь мирно вздымалась во сне. Рукава стали чуть велики и прикрыли пястья так, что из его черного кружева выглядывали только смуглые, тонкие пальчики. Никаких колец на них не было.
Чуткий слух мужчины различил какие-то шорохи откуда-то слева и Фролло в унынии проследил за их источником: должно быть Лаврентьич.
Кровать тихо скрипнула, Клод резко повернул голову к ней и увидел, как девушка, сонно жмурясь, начала потягиваться, с недовольной гримасой отмечая, до чего же неудобно спать в том, что было надето на ней сейчас, в платье было довольно жестко. Открыв глаза, юная особа поняла, что находится в каком-то новом для себя месте и, вспомнив предшествующие обмороку события, ничуть не удивилась, заметив подле себя фигуру в черном.
– Как же удручает осознание того, – смуглянка с напущенной вялостью устроилась на постели полулежа, опираясь на правую ладонь, в кожу которой неприятно впивались кружева, – что даже в этом мире встречи с Вами, именно с Вами, не с Карениным, избежать, увы, не удастся.