Глава 23
17 сентября 2020 г. в 23:29
Брат Анны Аркадьевны – Стива Облонский – шагал по петербуржским мостовым со всей свойственной ему беспечностью и, несмотря на ухудшения семейных дел по части их финансовой составляющей, с сияющим видом и безукоризненным, щеголеватым туалетом. Несколько недель тому назад он уже успел обрадовать своим визитом сестру, с блеском и непринужденностью скрасив и Анне, и ее возлюбленному досуг.
По возвращению домой Стива остался очень доволен сестрой. Счастье, которое теперь не было надобности скрывать, и та открытая жизнь, которую она вела с графом, в глазах Степана Аркадьевича только вдохнули в его сестру жизнь и очарование, нежно любимая им Анна, казалось, светилась, задыхалась от восторга при виде его, со всей широтой ее души охотно и оживленно, но в то же время без наигранной, вынужденной радости – словно желая что-то скрыть – и излишней суеты принимала его.
– Я счастлива, я непростительно счастлива, Стива, – с зарумянившимися ямочками на щеках, что дарили ей столько обезоруживающего очарования в глазах тех, с кем она всякий раз вела беседу, говорила Анна, – прежде я думала, что решительно ничем не заслужила такого подарка судьбы, но, оглядываясь назад, я понимаю, насколько же это самое счастье мной выстрадано, именно выстрадано!
Особенно отметил он с каким нескрываемым обожанием, трепетом и лаской она смотрела на Вронского, пока тот говорил о чем-то ему или делился впечатлениями от европейской культуры и жизни в тех бесчисленных городах, в которых они с его возлюбленной побывали и окончательно очаровались этими местами. Облонскому даже показалось, что это было связано не только с испытывающими ей чувствами к графу, не только с его видом, безупречными манерами и гордой осанкой, но и с тем едва уловимым ощущением того, что женщине вовсе не надо было лгать себе и другим и скрывать свою любовь к Алексею. Стива осознавал, что сестра, как ни странно, только выигрывала от своего нынешнего положения и, как, вероятно, добавил бы ее муж, воспользовалась собственным даром в полной мере и со всей неистончаемой щедростью души. Эти сияющие счастьем глаза Анны говорили сами за себя, не только успокоив, но и обрадовав, окрыленному за возлюбленных Облонскому, легковесно решившему, что вся эта непростительная в светских кругах авантюра с переездом Карениной с любовником за границу того стоила. У них с сестрой была одна примечательнейшая черта: они любили все, что связано со всяким проявлением свободы, ценили и защищали свою свободу и уважали чужую, единогласно считая, что посягнуть, преступить ее границу, значило совершить святосватство.
Так, очутившись в прихожей дома Карениных, Степан Аркадьевич распорядился доложить зятю о своем прибытии и повесил свое пальто темно-синего модного оттенка сам, в то время как другой человек в доме сделал было шаг, чтобы его обслужить, но Стива настолько ушел в свои мысли, что и вовсе не заметил того.
«Я уверен, что там уж ждет меня Каренин», – остроумно переделав пушкинские строки, пошутил тогда Облонский приятелю, а теперь зачем-то вспомнил этот экспромт. Но не успел он опомниться, как герой его изящной шутки стоял подле него и, чуть нахмурив брови, зацепился взглядом на предмет с такой любовью осматриваемый самим Стивой, а именно все то же пальто. Оно было новое, удачно подобранное по фасону и было объектом нескрываемой гордости в глазах самого его обладателя, вероятно, Алексей Александрович тотчас почувствовал это и невольно остановился на нем, вне всякого сомнения, оценивающим по достоинству взором.
– Видит бог, Алексей Александрович, ты так подкрадываешься, будто бы в самом деле желаешь подойти незаметно, – и, видя в ответ слабую усмешку искривившихся губ на бледном лице, Облонский сделал шаг к зятю, по-дружески приветствуя того, и коснулся плеча Каренина, – а я, между прочим, явился к тебе по важному делу.
Лицо проницательного чиновника посерело и стало еще более старым, он безошибочно догадался какова цель визита шурина, но предусмотрительно затаил собственное неудовольствие, но и в силу замкнутости своего характера лицемерно прикрыться маской гостеприимства и радушия он не мог.
– Ну-с, – вежливо поинтересовался тот, приосанившись, – чем могу быть... тебе полезен?
Контраст между мужчинами был воистину впечатляющий. На фоне беспечности, непринужденности и без того бодрого, всегда оптимистически настроенного Стивы Алексей Александрович был словно покрыт невидимой коркой льда, и, как бы желая еще больше это подчеркнуть, сам он представлял собой холод, которым всякий раз веяло на собеседника, а болезненный вид бледной кожи и мертвенность во взгляде впавших глаз только мрачно дополняли этот образ.
Появление Облонского только хуже влияло на него, невольно заставляя вспомнить ту, о которой обманутый дважды муж предпочел бы забыть. Да, как он и предполагал, она в очередной раз обвела его вокруг пальца и, безо всякой жалости и привязанности бросив все, покинула страну вместе с графом. Как раз в тот момент, когда он едва ли мог отойти от душевыворачивающего впечатления от родов и всего последующего за ними. Алексей Александрович и впрямь допустил непростительную в своем положении оплошность, поверив, будто бы жена в самом деле образумилась и более не хотела видеть Вронского. «Полно доверять, как в тот раз, надо было до последнего быть начеку», – корил он себя ежечасно. А хуже всего было то, когда Каренин боялся, что будучи в родовой горячке Анна непременно проговорится и откроет их тайну присутствующим. Особо ревниво он относился к этой тайне, столь прочно связывающую его с женой, из-за Вронского, но, к счастью, супруга ничего не выдала им с доктором в бреду, так что резонные опасения Алексея Александровича оказались напрасными.
– Видишь ли, Алексей Александрович, хочешь верь, хочешь нет, но дела мои совсем худы, ровно до того, что нынче я намереваюсь сменить место службы.
– Вот как... – Чиновник сделал облегченный вдох, впрочем, он нисколько не сомневался, что разговор более трудный для них обоих еще впереди. – И куда же ты собираешься теперь поступить?
Степан Аркадьевич назвал Департамент. Это место было Каренину хорошо знакомо и, после немногочисленных обсуждений дел шурина, Алексей Александрович все же пообещал замолвить за него словечко тому, кто мог бы походатайствовать по назначению Стивы на новое место с приличным жалованием, хоть это было вовсе не в правилах Каренина.
– Уж что-что, а виду столь бедственного положения ты не подаешь, – не удержался под конец насмешливо упрекнуть родственника Алексей Александрович, который намеревался было вести себя холодно и отчужденно с ним, как бы подчеркивая, что их более ничего не связывает и не может, ибо Анна, непрочно переплетя их изначально, вдруг резко и необдуманно разорвала эти родственные нити, какие только могли быть у ее брата с мужем, – это похвально. Вероятно, всякому человеку сие удастся без проблем, имей он такое пальто, какое я видел давеча в прихожей.
– Ах, ты все о нем, – едва ли не влюбленно вдохнул польщенный Стива, – оно новое, пусть не совсем, но, кажется, ты еще меня в нем не видел.
– Да, не привелось.
– Да, именно. Я все поражаюсь, до чего удачно подобрано! Ты же знаешь Долли, как и все женщины, обладающие хорошим вкусом, у нее и вправду просто изумительное чувство цвета. Да, вот, что значит жена!..
– И в самом деле все очень мило и прелестно, как ты изволишь думать, – в голосе зятя прозвучали ледяные нотки и он тут же стал перекладывать с занятым видом лежащую на столе документацию.
Стива тотчас понял, что сделал нечто недопустимое, непоправимое и закусил язык. Он осознал, что невзначай затронул болезненную для Алексея Александровича тему, страшно сконфузился, но отступать было поздно и более того, подвести к тому неприятному, но предельно важному разговору он не знал как, а тут выпал хоть и некрасивый, но удобный случай.
– Алексей Александрович, ты... ради всего святого... ты уж извини, я, клянусь, ляпнул, не подумав.
– Полноте, полноте.
– Нет, не «полноте», – в волнении несвязно говорил ему Облонский, с лица которого тотчас исчезла та самодовольная, чуть вальяжная улыбка, которая ему всегда так шла и нарекалась в кругу близких друзей Степана Аркадьевича его визитной карточкой, – впрочем... знаешь, я ведь был у них, нет, у нее!..
Тут бедный Стива совсем было мигом растерял все те слова в столь щекотливой для них теме, которые собирался сказать Каренину и столь тщательно подбирал, он вообще мало что делал в этой жизни с такой аккуратностью, настолько отточено, продуманно и складно, разве что брился. А нынче он совсем запутался и только ленивый не сравнил бы его теперешний вид с лицом провинившегося гимназиста. И что же он мог сказать? Что Анна счастлива и вспоминать не хочет о тех годах, проведенных с мужем? Что Вронский горд, хорош собой, молод, умен и вообще во всех смыслах находится на выигрышной позиции по сравнению с Алексеем Александровичем? Или словно вместо вишенки на торте всего этого великолепия ему следовало бы попросить от лица Анны разрешение на развод, чтобы только удесятерить эту небесную манну? В этот миг, когда Стива впервые мысленно ощутил себя на месте обманутого и покинутого женой Каренина, ему в самом деле неподдельно стало жаль зятя.
– Я понимаю, дорогой мой Степан Аркадьевич, – по этому обращению Стива еще в большей мере осознал, какую боль причинил этому несчастному человеку, все это время скрывавшемуся за величием мундира, – понимаю, но, право, эта тема меня более не интересует, это все в прошлом, а что касается этой женщины, – Каренин сделал ударение на слове «этой», – то, к сожалению или же к счастью, ее имя теперь для меня не больше, чем пустой звук. Я не хочу и после того, какое она мне зло причинила, не могу обращать внимание ни на нее, ни на все, что с ней связано.
– Алексей Александрович, – шепотом с осторожностью вставил слово взволнованный его словами собеседник, – но ведь так нельзя! Так решительно нельзя, вы же христианин, помните, что вы с Анной Аркадьевной все еще супруги пред Всевышним?
Мужчина остался глух к словам шурина, всем своим видом показывая, что продолжать вести разговор он не намерен, и тогда второй, как бы ухватившись за последнюю нить, без явной логики и связи с вышесказанным им, теряя уже всякую надежду добавил:
– Анна говорила, что на днях они собирались в Париж, но это было сказано бог весть сколько недель тому назад и теперь, вероятно, они скорее всего уже там.
– В Париж? – с безучастием хотел переспросить Алексей Александрович, но Облонский успел уловить интонацию совершеннейшего изумления и даже некого страха в дрожащем голосе.
– Именно так, в город легковерных муз, нескладных стихов из уст наивных юношей под окнами невинных красавиц и любви.