Горсть песка

      Солнце распадается на множество мельчайших осколков и вспыхивает черным огнем — огнем жемчужных бус, перебираемых тонкими пальцами Десмы. Десма уже и не помнит, когда в последний раз надевала ожерелье на шею — наверное, в предыдущей жизни, когда жемчуг еще не потемнел, — но пусть и не на шее, носить его с собой она все равно должна. Особенно при восхождении к монастырям Метеоры. Чем ближе древняя святыня, тем сильнее нагреваются тяжелеющие бусы, но Десма сильнее сжимает пальцы, ведь иначе ей не удержаться на гладкой скале. Как и каждому, кто осмелится нарушить покой Древних.       Черный жемчуг — редкое явление в природе, но еще реже белый жемчуг темнеет до оттенка глубокой ночи. Ни в каком из морей мира не отыскать жемчужин подобного оттенка, и ни у какой души не хватит тьмы, чтобы придать этот цвет изначальной белизне жемчужин.       Но хватило у Десмы. У Десмы, у которой теперь не хватает сил на подъем, и с каждым шагом ноги подкашиваются под грузом, призванным удержать ее на этих же ногах.       — Нам точно стоит туда идти? — с сомнением спрашивает Шанкти, ничуть не запыхавшийся в отличие от своей спутницы. Ему не нужно ни бус, ни жертв, ни артефакта, ни дани, чтобы бродить по землям Древних, — и это то, что отличает его от всех. То, что приближает его к богам.       То, о чем известно только Десме.       Она останавливается в чудом отысканной тени, переводит дух и разжимает ладонь. Двадцать три черные бусины, темнее неба в безлунную ночь; двадцать три жертвы каждому монастырю — пристанищу Древних. И двадцать четвертая бусина — белее снега. Вместилище для последней жертвы, призванной оживить последнего Древнего и вернуть порядок в мир.       — Точно, — судорожно выдыхает она и поворачивается к Шанкти, вымучивая едва уловимую улыбку. — Ведь именно здесь — твой дом. Я обещала тебе, что его найду, и идти нам осталось недолго.       На лицо Шанкти падает тень беспокойства, но Десма не позволяет себе дрогнуть. Не тогда, когда она близка к тому, чтобы исполнить жреческий долг и достигнуть просветления.       Даже сам Шанкти не знает о своих корнях, о том, что ждет его в монастырях, и если бы он знал, то и на шаг не приблизился бы к этим скалам, да и Десму бы к ним не подпустил. Наивный, сердобольный сирота, каким он вскоре перестанет быть, воссоединившись с истинной семьей.       И, пробудившись, он ее поймет.       Десма возобновляет путь, и Шанкти следует за ней неотступно. Бусины поочередно вспыхивают в ее ладонях черным солнцем, и лишь белая холодна, как лед. Жертвы приняты, но в мир не вернется равновесие, пока не возродится последний Древний.       И именно она — собственной последней жертвой — призовет его обратно, и тогда все бусины воссияют черным солнцем на шее новоявленного Древнего, которого она ведет.