Прошлое, М. Одинокая
28 сентября 2021 г. в 09:19
Морана прядёт да вышивает. Вышивает да прядёт от рассвета до заката. Ибо более нечем заняться ей в мужнином тереме. Пусть и стала она супружницей Даждьбожей, пусть волей отцовской наречена ему в спутницы вечные и верные, пусть клялась пред алтарём делить с ним и празднества с горестями и дни с ночами… Всё — пыль.
Мелкие белые точки, бесконечно вальсирующие в воздухе светлицы под свист колеса.
Скоро вращаются нити в её руках. Тонкая нежная нить до жара раскручивается меж пальцев её, грубеющих и упругих. Петлями расцветают на полотнах смелые подснежники, нежные ландыши, уютные еловые лапы. Моране не привыкать прясть да вышивать, однако никогда прежде не полонились покои её грудами нитей серебряных, не устилали стены полотна от безысходности.
И даже на сии благородные труды в мужнином доме все смотрят искоса. С колючим презрением и схоронённым за спиною ударом.
В мужнином доме Моране места нет.
Конечно, никто не смеет выразить неуважение открыто: страх намертво поселился в них; но в улыбках нет ни тени приветливости, в поклонах недостаёт почтения, а в голосе — безразличие иль затаённая ненависть. С первой брачной ночи, мучительно душной и сжигавшей нежную кожу, обнажённой Морана впитывает злые увещевания: «Околдовала, охмурила, погубит! Заморит тепло холодом своим и ядом Змиевым!»
Собирают Морану по утрам грубо и резко. Царапают как бы невзначай короткими ногтями, облачая в платья; стягивают до боли густые волосы, сплетая их в косы, что тяжелее Скипер-Змиевых цепей сковывают голову; с удовольствием надевают ей моршень, расшитый жемчугами и серебром.
Морана молчит: нет смысла переводить силы и голос на служанок. Уйдёт одна и явится другая, злее и грубее прежней. И всё повторяться будет до тех пор, пока Морана не изведёт всю прислугу в тереме Даждьбожьем и не явится в их дом Сварог-отец в сопровождении новых служанок.
И всё начнётся сначала.
Иногда Морана выходит из светлицы своей и обходит терем. Тотчас прислуга прячется по углам, и лишь шуршание из темноты напоминает Моране, что она здесь не одна. И что она по-прежнему здесь чужая.
— Майю-Златогорку-то она извела! — бормочет конюх, собирая золотые пряди любимого Даждьбожьего коня.
— Не жена она ему, — обиженно поскуливает берегиня, что разносит за ужином мёд. — Не хозяйка.
— И дитя не родит, — ворчит повитуха, приставленная к дому Перуном. — Её холод любое семя загубит. Да и сама хилая, костлявая.
— Цыц, — утробно рычит Морана. — Изничтожу всех. Али не страшно вам статься уморёнными.
Морана не желает этого: слова сами горным потоком проливаются на свет. Смолкают слуги, ибо не желают пуще прежнего гневить жену хозяина. Остаются лишь шуршание сена в конюшнях, скрип дощечек под невесомыми ножками да похрустывание целебных трав в ступках.
И Морана остаётся одна.
И всё в тереме, даже резные узоры колонн, даже искусные росписи под потолком, обжигает её, терзает, выталкивает прочь. Неприкаянной Морана бродит по нему от рассвета до заката.
А потом является Даждьбог. Сияющий, громкий… С ним словно бы ото сна пробуждается терем. Одна Морана остаётся недвижима. Сложив руки под грудью, она встречает его взглядом чуть свысока и коротко кивает, когда он с широкой улыбкой приветствует её.
— Милая моя. Отчего ты печальна, — радушно ворчит он, подступая к Моране, а она лишь усмехается уголком губ.
Твёрдая рука истинного воина осторожно ложится на её щёку. Морана смотрит в глаза супруга безразлично, терпеливо ждёт, покуда налюбуется. Даждьбог имеет привычку смотреть жадно и долго: так дети раньше смотрели на мерцание снежинок в лунном сиянии. Когда он тянется к ней с нежностью, застывшей на устах, Морана сдаётся. Отступает на шаг и успевает отвернуться.
Поцелуй застывает ожогом на лбу.
За столом берегини льют полны кубки мёда. Даждьбог хвалится своими заслугами, богатырями и мощью, способной сдерживать мрак. Морана, сдержанно кивая, скорбно пригубляет мёд. Ей опостылело слышать о своей тьме и своём свете. Будто бы они не могут сосуществовать, будто бы одно непременно должно вытравить другое.
И, разумеется, свет Даждьбожий разгонит клубящуюся в Моране тьму.
Морана кривится, пьёт мёд и втайне мечтает заглушить приторную сладость винной горечью.
Чтобы не кривиться от противно-сладких улыбок прекрасных прислужниц и насмешливо-заинтересованных взглядов слуг.
Чтобы не мёрзнуть в этом горячем тереме.
Чтобы в супружеской спальне не душить в подушках зябкое постукивание зубов.
В постели Морана не смыкает глаз. Покусывает мозоли и глядит в бесконечную ночную гладь. Шумно дышит Даждьбог над ухом, крепко спит до самой зари и в сущности ему и дела нет до супруги.
Он верит лживым улыбкам прислуги и как будто не видит колючих взглядов, впившихся в Морану из всех углов. А Морана не привыкла звать и просить.
Ставни гулко хлопают, впуская в спальню холод ночи, и Морана беззвучно поднимается с постели. С хриплым криком чёрная тень опускается на раму. Угольно-чёрный ворон сидит на пороге опочивальни, озарённый холодным сиянием звёзд. Когти его в нетерпении терзают нежную древесину, а глаз внимательно смотрит на Морану.
Кончиками пальцев она касается головы ворона. Шелковистые перья приятной прохладой перекатываются под усталыми пальцами. Ворон не щёлкает клювом, не пятится — покорно льнёт к холодной руке. Второй рукой Морана осторожно ощупывает лапы ворона и вздрагивает, когда в пальцы падает шершавый свиток.
Ей не нужно разворачивать его, чтобы знать, от кого.
Лёгкая улыбка трогает губы Мораны.
С этого мига она более не будет одинока.