Прошлое, М. Наставник
20 октября 2022 г. в 15:58
Терем Морана покидает затемно. Дождавшись, едва Даждьбог оседлает коня своего белогривого да отправится в Правь, дабы солнцем и золотой кольчугой над миром людским воссиять, она лёгким весенним ветром, вопреки крепкой стуже, сердце сдавливающей, спускается на цыпочках по ступенькам. Как в широкий и прочный плащ, кутается она в полумрак. И простоволосая и беззвучная, слово сама тень, выскальзывает прочь, дальше от этого жаркого, душного терема. К лесной границе.
Тонкие резные листья берёз мелко дрожат в предрассветной прохладе, нестройным шелестом приветствуют Морану, а в просветы между макушками уже просачивается дымчатое, золотисто-алое сияние утренней зари. Кинув короткий взгляд через плечо на узкую заросшую тропку, ведущую к Даждьбожьему терему, Морана ступает в лес. И шаг её уже совсем иной: не крадущийся, не мелкий – твёрдый, уверенный, хотя и по-прежнему неслышимый, мелко стелющийся, что позёмка.
Морана по лесу идёт неторопливо, оглядывается по сторонам: только из окон далёкого терема опушка леса сего кажется редкой, прозрачной; однако стоит шагнуть в него, как он меняется, густеет, петляет, темнеет. Чем глубже заходит Морана, тем теснее смыкаются верхушки деревьев над головой, уже не берёз и ясеней, а тяжёлых мрачных елей с широкими лапами, ни клочка света не пропускающих, словно стены могучего терема; тем ровнее и мягче ложится листва под ноги, и уже не листва это – ковёр златотканный.
Сбежав из одного терема, Морана ступает в другой. Он много раз больше, богаче, прекрасней терема Даждьбожьего. И хозяин его куда как мудрей и приветливей.
Велес ждёт Морану в сердце Дремучего леса – на распутье трёх миров. Сидит на трухлявом пне подле своей покосившейся хатки, по всей крыше густым изумрудно-зелёным мхом поросшей, и выпускает в воздух густой горький полынный дым, от которого в кашле зайтись хочется. Морана рукавом отмахивается от тоненьких серо-зелёных змеек дыма, по воздуху скользнувших к ней, и выходит к Велесу, сложив руки под грудью.
Он поднимает на неё взгляд, чуть заволочённый пеленой дурмана, и Морана невольно вздрагивает, как тогда, накануне свадьбы. Всё ещё непривычно ей смотреть в разные глаза бога, которому все дороги ведомы, все тайны открыты, все силы мира понемножку подчинены. И пальцы непроизвольно пощипывают плечи.
– Морана! Гляжу: непокорную дочь Сварога даже супружество с Даждьбогом воинственным и горячим не укротило. Где ж это видано, чтобы жёнушка светлого мужа в одиночестве в самую чащобу забредала к скотьему богу, змиеву королю, Велесу треклятому. – Велес зычно смеётся вместо приветствия, и медвежья пасть на макушке его мелко подрагивает, а самокрутка из бересты рассыпается пеплом в расчерченных чёрными резами пальцах. – По что я тебе понадобился, светлая дочь Рода?
Голос его тяжелеет, звенит в верхушках деревьев, позвякивает в далёких ручейках. Морана зябко передёргивает плечами и хмурится:
– Коли тебе все тайны ведомы, зачем спрашиваешь?
– Твой ответ знать хочу, – отрывисто отвечает Велес и, оперевшись на кривой лещиновый посох, поднимается с пня.
– С просьбой к тебе я пришла, Велес, – вскидывает голову Морана уже не столько из упрямства, сколько чтобы в глаза Велесу заглянуть. – Ты среди богов мудрейший. Все дороги мира тебе открыты. Все тайны мира ведомы. Все науки подчинены.
– Складно глаголешь, Морана, – одобрительно усмехается он в косматую бороду, – да только не люблю я пустого звона словес. Говори, зачем явилась.
– За учением, – Морана делает шаг вперёд осторожный, и по листве во все стороны от её ног рассыпаются маленькие юркие чёрные змейки. – Научи меня, Велес, как с собой совладеть. В обмен проси, чего душе твоей угодно.
– Нешто норов свой решила присмирить?
Велес смотрит на неё весело, хитро – знает ведь всё, просто лукавит! – и голубой глаз его глядит не менее жгуче, чем чёрный. Морана зябко растирает ладони друг о друга: морозная дрожь бьётся в грудную клетку, клокочет в пальцах, расползается под кожей по жилам тонкой коростой.
– Тьму в себе хочу укротить, – сипит Морана и встряхивает головой.
– Усмирить? – прищуривает чёрный глаз Велес коварно.
– Укротить, – упрямо повторяет Морана, голос крепнет, звенит январским морозцем в воздухе. – Укротить! Подчинить её своей воле. Дабы не изводила мне душу сомнениями, не травила меня, а сильнее делала.
– А говорят, будто бы тебе напротив… Успокоить её надобно.
– Да ты не их слушай, Велес. Меня. Потому как мне лишь одной решать, что теперь с этой тьмой сотворить.
Велес усмехается краем губ, и хотя усмешка и тонет в густой косматой бороде, Морана явственно видит: одобряет, готов помочь. Вот только не будет Велес Велесом, если не станет лукавить, хитрить, с толку сбивать, потому и вопрошает задумчиво:
– Научить я тебя могу, конечно. Да вот только справишься ли ты – не знаю. Силёнок-то хватит? Не утопнешь во тьме? Не захлебнёшься? Не взмолишься, чтобы я забрал её и вернул в Навье царство, откуда она пришла?
– Не утону. Не захлебнусь. Не взмолюсь. Хватит сил у меня, даже не сомневайся, Велес. Ибо сам ты говорил, что я дочь Рода в большей степени, чем братья и сёстры мои. А детям Рода по силам с тьмой совладать.
– Истину глаголешь, истину, – довольно бубнит под нос Велес, и бормотание его подобно урчанию сытого дикого зверя; навершием посоха он указывает на пень. – Присядь-ка.
Опасливо Морана проходит по дорожке, листвой усыпанной, чтобы ненароком на змейку не наступить, опускается на край трухлявого пня и сжимает в кулаках жёсткую ткань платья на коленях. Низко скрипит дверь в хату Велеса, и голос его гулко раздаётся за спиной, но звучит как будто бы отовсюду.
– Отрадно видеть тебя здесь, Морана. Хотя по правде сказать, я ждал от тебя весточки раньше.
– Раньше у меня не было соратников. И дороги мне в Навь не было.
– А теперь, значится, есть?
– Надеюсь, – уклончиво протягивает Морана, и улыбка невольно касается губ.
– А знаешь ли ты, что является спутником тьмы?
– Кроме холода и одиночества? – Морана говорит спокойно, уверенно: что бы ни сказал Велес, она не намерена отступать. – Что бы там ни было, меня это не испугает.
– Смерть! – выдыхает зловеще Велес над самым ухом.
Морана прикрывает глаза и делает глубокий вдох: чёрно-белые отголоски Скипер-Змеего века проносятся перед ней. В них они с сёстрами – мрачные вестницы гибели, окрылённые тьмой, алчностью, злобой – губят земли, морят людей. Такое не проходит бесследно, не излечивается живой и чистой водой, не подменяется чистыми воспоминаниями. Морана уже не та, кем была, и прежней не станет, как ни старайся. Ей ведомы и жизнь, и смерть, и смирение, и алчность, и буйство, и покой.
Расправив плечи, Морана открывает глаза, оборачивается и жёстко выдыхает почти в самую бороду Велеса:
– Что ж, там, где жизнь прядётся, и смерти место должно быть. Потому как смерть – это не только плачи плакальщиц и скорбь семьи. Это покой истязавшейся душе.
И расправляет платье на коленях. Велес хмыкает и протягивает ей глубокую деревянную чашу на тонкой ножке, вокруг которой змеи резные извиваются причудливо. Морана с осторожностью принимает её. В чаше напиток плещется, тёмный, густой, как кровь, со сладковатым запахом.
– На-ка, испей… – кивает Велес и становится перед Мораной стеной.
– Что это?
– Вино из винограду дикого. Хмельной напиток. Только ему по силам буйство тьмы укротить на время – сделать её податливой, как глина, позволить нам с тобой из неё оружие выточить. Пей, и приступим к тренировкам.
– Много ли мне изучить придётся, Велес?
– Да уж немало… Приручить тебе тьму надобно, покорить своей воле, подружиться с ней. И оружием овладеть новым. Ибо смерти без оружия не бывает. Только прежде… Скажи мне, зачем тебе это надобно? Отчего ты тьму не отвергла? Да не лги мне, будто бы не смогла – смогла бы, коли пожелала б.
– Смогла бы, – неохотно соглашается Морана и осторожно пробует напиток; вязко-кислый привкус застывает на губах, но кажется вкуснее мёда, реками на свадьбе лившегося. – Смогла бы, да только себя забыть не захотела. Не хотела позабыть, что сотворила под лапой Скипер-Змеевой, не захотела потерять силу, какую обрела. И всем, как тебе, это ведомо. Только притворяются они, что не знают. Думают, ежели насядут все разом, то волю мою задушат, тьму выжгут солнцем своим. А я не хочу… По душе она мне, Велес. Научи меня, и пусть знают они, что не тьма мной володеет, а я – тьмой.
Прежде чем Велес сказать что-то успеет, Морана залпом выпивает вино. Оно горчит на языке, а потом разливается спокойствием по всему телу. Велес ухмыляется в бороду и протягивает Моране руку. Рука у него жёсткая, царапучая, чуть тёплая. Одним рукопожатием он как будто выкручивает её наизнанку, так что хриплое дыхание поперёк горла встаёт, но и тьма, доселе непокорная, буйная, непогодой мечущаяся в груди, затихает нашкодившим котёнком.
Велес разжимает руку, Морана прикладывает ладонь к груди и улыбается. Чувство возвращающей силы и воли её хмелит почище всякого мёда и вина.
В терем Даждьбожий Морана поднимается засветло. Громко ступает сафьяновыми сапожками по ступеням крыльца. В волосах у неё хвоя, на пальцах иней, а на сердце – покой. От каждого шага по полу стелется холод, и слуги в испуге шарахаются по углам. И оттуда, осторожно, украдкой, вновь начинают злобные пересуды, мол, безумна жена Даждьбога, темна: заморозит, погубит, изведёт всех и каждого в этом тереме.
А Моране смешно.
Когда Даждьбог возвращается, Морана в горнице заканчивает прясть. Делает это уже по привычке и со скуки, нежели по необходимости — кто дочь, с тьмой примиряющуюся, до нитей жизни допустит — но по-прежнему аккуратно. Поэтому недовольно ведёт плечом, когда Даждьбог со спины подкрадывается и кончиками пальцев щекотно скользит за ушами.
– Я ещё не закончила, – рычит она.
– А я уже соскучился, – выдыхает в самое ухо он, но всё-таки отступает.
Морана убирает веретено и прялку подальше, ногой подпинывает лавку вплотную к стене и, обняв себя за плечи, подходит к окну. Закат подходит к концу. Небеса пылают пурпуром, и Моране невольно думается, что в Нави, наверное, всегда такое зловещее небо. Если оно, конечно, там есть: она ведь дальше порога и не бывала, никого, кроме Кощея, не видела.
– Морана…
Даждьбог подходит к ней вплотную и обнимает. Обнимает так, как умеет лишь он: сильные пальцы стискивают плечи так, что обжигают даже сквозь ткань; короткая борода царапает как будто случайно обнажившееся плечо; кончик носа скользит по изгибу шеи, заставляя содрогаться от мурашек. От того, как страстно и блаженно вдыхает Даждьбог запах кожи её, Морана перестаёт дышать. Даже думать старается перестать.
– От тебя лесом пахнет, – озадаченно и невнятно, как опьяневший, бормочет он, – дымом, морозом, холодом.
– А я предупреждала, – сипит Морана, – ни домом, ни уютом от меня пахнуть не будет.
– Где ты была? – пальцы впиваются в плечи до боли.
– Не твоего ума дело, Даждьбоже, – сквозь зубы рычит Морана, хотя скулить хочется от слишком близкого жара.
– Моего, моего, Морана! – рывком, словно она не больше, чем былинка какая, Даждьбог разворачивает её к себе; в его глазах не ярость, но страх: мечется взгляд ясных глаз по её лицу растерянно, испуганно, ищет чего-то. – Ты жена моя. Супружница. Так и держи ответ перед мужем.
– А ежели не стану? – Морана вскидывает голову и двумя руками отталкивает Даждьбога от себя; левый рукав сползает до самого локтя. – Не стану я перед тобой ответа держать, Даждьбог! Так и знай. Женой я тебе стала – вот и буду делать, что жене положено: за домом следить, прислугу воспитывать, прясть да вышивать… – Морана дыхание переводит и рукав поправляет, стыдливо и как будто неловко, голос срывается на хрип: – Даже ложе с тобой делить стану. Только о большем не проси меня.
Даждьбог грудь потирает, сжимает рубаху там, где руки её коснулись и морщится. Морана, плечи расправив и мелко дрожа, подступает к нему вплотную. Руки за спину заводит, смотрит в лицо внимательно, долго, а потом вопрошает шёпотом:
– Больно? Жжётся? Так и я сгораю, Даждьбоже, от твоих рук.
– Это пройдёт, – хмурится он и костяшками пальцев поглаживает её по щеке. – Вот увидишь, Морана. Всё изменится. Нескоро, конечно... Но мы подождём.
Даждьбог мягко целует Морану в лоб. Она морщится и прикусывает губу до крови.
В одном Даждьбог прав: нескоро, но всё изменится.
Вот только не он.