Навстречу Тьме

      Морана редко улыбается на работе, но сейчас лёгкая полуусмешка так и рвётся наружу: перед ней в двенадцатый раз за свою, в общем-то, недолгую жизнь предстаёт Иван. Рука так и замирает на нераскрытой карте с биографией — Моране не за чем её прочитывать, чтобы знать, куда он отправится.       Это раньше, первые три раза, она с недоверием заглядывала в его биографию, торопливо перебирала запутанную жёсткую тёмную нить его жизни, но каждый раз находила продолжение тонкого надрыва. Доля и Недоля, очевидно, или очень сильно ссорились, или регулярно подменяли друг друга, сплетая эту нить.       Но сегодняшний раз должен стать последним. Ивану больше никто не поможет. Морана не посмотрит на него со снисходительно-усталой усмешкой и влажным порывом ветра не развернёт его обратно к двери, в которую втекают все души.       И Морана не может сказать, ЧТО испытывает, ощущая пустоту после надрыва. Нить неосознанно накручивается на палец, а Иван, смешно улыбающийся, лопоухий, замирает у порога со своим дурацким:       — Здрас-сьте. Это я.       — Вижу… — тихо вздыхает Морана.       Вообще-то она почти не запоминает обличья являющихся к ней душ. Но Иван стал исключением. Морана запомнила его ещё в третью встречу и была уверена, что впереди у них ещё не одна. Угадала.       — Что на этот раз? — Морана касается перьевой ручкой желтоватой бумаги и поднимает взгляд на Ивана.       Тот стоит, по-хозяйски небрежно прислонившись к косяку, и с улыбкой рассказывает очередную неприятность из своей жизни. «Самолёт затрясло. Затрясло. А потом как перевернуло. И бум!» — только глаза Ивана горечи полны. Морана записывает слово из четырнадцати букв: АВИАКАТАСТРОФА.       «Это ж сколько ещё впереди…» — Морана косится на медленно передвигающуюся стрелку мгновений на каминных часах и выдыхает.       — Устали? — с каким-то сочувствием спрашивает Иван, уже протягивая пальцы к черепу рядом с часами.       Морана приподнимает бровь. Никто из смертных ранее не смел обращаться к ней лично вот так. Сочувствуя. Да, балагурили, прикалывались друг над другом, знакомились и продолжали ссориться, умоляли отпустить их попрощаться. Морана отказывала холодно и равнодушно, пропуская слова мимо ушей.       Слова Ивана пропустить не получается. Внутри волнами набегают друг на друга недоумение, подозрительность и раздражение. Как смеет человек вольно бродить по её кабинету, лапать её вещи, да ещё и разговаривать с ней так… Как с человеком!       Но ледяной град гнева не обрушивается на голову почти безмолвной и невзрачной души. С уст срывается вздох:       — Есть такое. Рутина.       — Понимаю, бюрократия полная, — тихонько отставив череп, Иван поворачивается и активно кивает, словно бы давно ни с кем не болтал. — Я ведь тоже ежедневно с бумагами ковырялся. С восьми до шести. И домой час по пробкам, А год назад работу нашёл… Не работа — мечта! Сидишь себе лобзиком на заказ пилишь, да с людьми болтаешь. Столько историй выслушал — не поверите, — Иван оборачивается и тут же смущается, — а, в общем-то, вы как раз поверите.       Иван берёт в руки какую-то книгу, принесённую в жертву ещё в Средневековье каким-то почитателем, вертит её рассеянно, а потом поднимает голову и смотрит тёмными от осознания глазами. И улыбки на его губах уже нет. И голос звучит надтреснуто и обречённо:       — Это последний раз, да?       Морана холодно и спокойно кивает. Она не испытывает сочувствия к людям, но отправлять Ивана в небытье почему-то не хочется. И ручка ложится рядом с бумагой, так и не поставив точку в его жизни. Морана откидывается на мягкую спинку и позволяет себе впервые за двенадцать раз посмотреть на Ивана как на существо, достойное внимания.       Он забавный, немного неловкий и неуклюжий, как и все люди. Но вместе с этим чувствуется в нём удивительная сила. И Морана просит:       — Расскажи мне что-нибудь… Интересное. Чего я раньше не слышала, — а потом добавляет звяканьем метала о метал: — Напоследок.       И кивком головы приглашает его сесть на тахту. Иван присаживается на краешек, широко расставив ноги (прям как волкодлаки, готовые кинуться в бой), сцепляет пальцы в замок и рассказывает с упоением, как люди реагировали на его везение. Раз за разом возвращаться из-за черты смерти здоровым, оправляться после травмы позвоночника и прожить отмеренные ему тридцать три…       — Вот скажи мне, дружище! — Иван поднимается в порыве эмоций и отмеряет широкими шагами-полупрыжками кабинет. — Почему я не написал об этом книгу? Вошёл бы в историю! Хотя бы как автор третьесортной фэнтезятины.       Морана сдержанно кхекает, Иван вздрагивает и оборачивается. На его лице проскальзывает целая гамма эмоций: от смущения до холодного ужаса. Его заплетающийся язык и затуманенное сознание каким-то образом умудряются сформулировать верное обращение:       — Ваше Темнейшество, извините. Просто… Не каждый день умираешь, — Иван нервно усмехается, — хотя в моём случае это, может. И неверно. Ну, спасибо, — его рука колышется, словно бы ему хочется протянуть её для рукопожатия, но в последний момент опускается. — Спасибо за шанс исповеди. Вы удивительная богиня. Прощайте…       — Прощай, — Морана с усмешкой закатывает глаза: — Дружище!       Иван с печальной улыбкой откланивается Моране и поворачивает к левой двери — навстречу своей судьбе. Но в сознание Мораны внезапно врывается странная мысль, разливающаяся журчанием холодного потока вопросов:       — Постой! Ты готов служить Нави? Готов получить вторую жизнь, бессмертную, но без шанса коснуться прошлого? Готов умереть второй раз ради Навьего царства?       Рука человека замирает на ручке двери, словно в раздумьях, но Морана уже знает, каким будет его решение. Иван поворачивается и кивает твёрдо, уверенно, а глаза его блестят пламенем любопытства:       — Да, Ваше Темнейшество. Я всё равно тут почти родной!       Морана подхватывает с тахты волчью шубу убитого людьми волкодлака, так кстати принесённую мавками пару часов назад, и небрежно бросает Ивану:       — Оборванцев не держим. Приоденься!