Непредвиденное обстоятельство

К полудню, когда радость от возвращения Эммы, живой и здоровой, слегка поутихла, блондинка собралась и одевшись в черное, взяла вновь погрустневшего Генри и отправилась на кладбище. Она пропустила похороны Нила и не успела с ним попрощаться, но теперь она хотела сделать это, сходив на его могилу. Генри изначально Эмма брать не хотела, но мальчик сам настоял. Но когда они прибыли на место, там кто-то уже был. Румпельштильцхен. Он тоже был весь в черном, стоял, опустив голову возле надгробного камня, и что-то едва слышно говорил. Эмма, как и Генри, немного притормозили и дали горюющему отцу проститься с сыном. Блондинка, если честно, не ожидала так скоро столкнуться с колдуном, но в тоже время не удивилась. Он, как и она, пропустили похороны человека, который был им обоим очень дорог, так что ничего поразительного, что они как можно скорее, после освобождения из плена ведьмы, прибыли сюда. Тут он замолчал, а его плечи слегка напряглись. Эмма поняла, что их с Генри присутствие больше не было тайной, и сделала пару небольших шагов вперед, покрепче стиснув холодную ладошку сына. Румпельштильцхен тем временем медленно обернулся и украдкой вытер слезы. Казалось, после того, как он полночи прорыдал, сжимая в руках плащ Бейя, они уже должны были иссякнуть, но нет, когда он распрощался с Белль и отправившись домой, где привел себя в порядок, после чего явился на кладбище, они опять хлынули нескончаемым потоком. Видеть могильный камень с именем сына, пусть и тем, которое тот выбрал себе в этом мире, оказалась столь же больно, как и быть свидетелем смерти своего ребенка. Находясь здесь, он окончательно понял, что Бей его покинул и уже на-все-гда. Никакая магия, проклятие и прочее, сына ему больше не вернет. Он пару минут просто стоял и ронял горькие слезы, которые не хуже кислоты обжигали его щеки и жгли уже порядком опухшие веки, а потом он начал говорить. Говорить про былые времена, когда Бей был еще совсем ребенком, про все те годы, которые он потратил на поиски сына, и тоску, которая все это время его мучила. Он говорил, и говорил, и говорил, пока его голос не охрип, а за своей спиной не почувствовал чужое присутствие. Румпельштильцхен поднес руку затянутую в перчатку к лицу и начал вытирать слезы, не желая, кому бы то ни было, показывать своей слабости. Но обернувшись, он увидел лишь печальную Эмму поддерживающую одной рукой свой большой живот, а другой — державшую за руку, такого же как и он, заплаканного Генри. Против воли ему немного стало легче, что его мальчик хоть и ушел, но не забыт, и оплакивать, как и помнить его, будет не он один. Вдруг Генри отпустил руку матери и молча подошел к нему. И все так же молча… обнял его, после чего замер. Колдун сначала даже растерялся, но почти сразу встряхнулся и неуверенно обнял внука в ответ. Он прижался щекой к макушке мальчика и глубоко вздохнул. На него накатило, после всех этих эмоциональных бурь в его жизни, странное спокойствие и едва заметное облегчение. Через пару мгновений к ним присоединилась Эмма, которая робко положила голову ему на плечо, а руку на спину Генри. Так они и стояли в утешающем присутствии друг друга, почитая своим молчанием своего общего утерянного члена семьи.

***

С кладбища они ушли вместе. До города было недалеко и они пошли пешком. Генри тихо брел первым, засунув руки в карманы и немного опустив голову, а Эмма и Румпельштильцхен медленно шли позади него. — Мы с Белль расстались, — едва слышно нарушил тишину мужчина. Эмма подняла бровь и посмотрела на колдуна. — Почему? Честно говоря, она была удивлена. Казалось, Румпельштильцхен не любил никого сильнее, чем Белль. Ну, точнее, она когда-то так думала. Как метко во время их пленения заметил колдун, будь это так, у нее в животе сейчас бы не пиналась их девочка, но все же… Она же не дура, знала, что тот факт, что их вдруг стало влечь друг к другу не значит, что они непременно должны сойтись. Хотя, она не могла отрицать, что где-то глубоко в душе почувствовала неуместную радость. Плохо было радоваться, наверняка, разбитому сердцу девушки, но ничего поделать с собой не могла. Белль, по правде говоря, никогда ей особо не нравилась. Нет, она вроде неплохая девушка, но просто что-то в ней смущало Эмму. Не нравилась Белль ей, и все тут. — Считается, что Истинную любовь ничто не может разрушить, а подавить ее, если и можно, то только зельями или заклятиями, но даже это, рано или поздно, стирается… — начал Румпельштильцхен, не отрывая взгляда от спины понурого внука. — Боже, я когда-то так мечтал ощутить это чудесное чувство… Еще когда был человеком, простым прядильщиком, я был очарован сказаниями об этом… Когда встретил Милу, я думал: она та самая… Но она предала меня. Унизила, растоптала… Но самое ужасное что она сделала, так это бросила Бейя… Он был совсем еще ребенком, когда она без оглядки сбежала с пиратом. Я думал, ее убили… А она просто сбежала… И ни разу, за последующие годы, даже не попыталась узнать, как там наш сын… Она его оставила, так же просто и легко, как мой… мой отец, когда-то бросил меня… Этого я никогда не смог ей простить… — И ты ее убил, — спокойно констатировала Эмма. Она, как ни странно, не собиралась его осуждать. Эмма даже чувствовала злость по отношению к этой Миле. Что за бессердечная женщина бросит своего сына и мужа, чтобы сбежать с другим? Да, может она сама оставила сына, но лишь потому, что хотела ему лучшей жизни, а не потому, что он ей наскучил. — Да… И я ее убил, — выдохнул Румпельштильцхен, с облегчением понимая, что в голосе Эммы нет осуждения. Все так же не отводя взгляда от Генри, он печально продолжил: — Мне было так больно и обидно… Почему она так с нами поступила?.. Почему она так поступила со мной?.. Я ведь просто не хотел, чтобы наш сын рос сиротой, а она, как и все в нашей деревне, заклеймила меня трусом… Потом прошли годы, даже столетия… И на миг я вновь поверил, что возможно нашел свою любовь, несмотря на свою чудовищную, к тому моменту, сущность… Но то была скорее страсть, которая быстро истлела, оставив очередной шрам на моем черном сердце… А потом… — А потом появилась Белль, — едва слышно сказала Эмма, положив руку поверх живота. Она понимала, что невольно вызвала внезапный приступ откровенности у этого обычно весьма скрытного человека и не хотела ему мешать, выговориться. За такую долгую жизнь, как у него, наверняка, накопилось много груза на душе, от которого он хотел бы избавиться, как и много слов, которые тяжким бременем лежали у него на сердце. Ей было жаль его и она хотела помочь скинуть часть его ноши, хотя бы просто побыв свободными ушами, так сказать. — Появилась, — с горькой усмешкой повторил Румпельштильцхен. — Зачем только я ее взял?.. Вот она-то, я думал, пусть и не сразу моя Истинная… Особенно, когда ее поцелуй частично ослабил мое темное проклятие… Дурак. Я ее, как думал, любил дольше, чем мы когда-либо были вместе… Но даже тогда, это чувство вместо воодушевления, радости, покоя… Приносило мне лишь боль, страдания и муки… Что же это за любовь такая, которая кроме страданий не приносит ничего другого?.. — опустив голову, он еле слышно прошептал: — Но мне так хотелось, чтобы меня хоть кто-то любил… — тряхнув головой, он уже громче продолжил: — Далекий образ оказалось любить легче, чем реального человека… Нет, когда я только узнал, что она жива, я был рад, хоть и растерян… А потом случилась эта история с Лейси… Боже, зачем я стал с этим разбираться?.. Лучше бы я то время провел с сыном! А вместо этого лишь еще больше его оттолкнул… — тут он впервые сначала разговора повернул голову к ней и хитро сказал: — Ну, а потом случился Неверленд и наша дочь… Эмма закатила глаза и несмело улыбнувшись, слегка стукнула его в плечо. Румпельштильцхен едва заметно усмехнулся, но помрачнев, вновь продолжил: — Когда Бей меня вернул, я чувствовал, что будто вернулся не весь… По крайней мере, те чувства, которые все еще теплели по отношению к Белль в моей душе, даже после того, что произошло между нами… Они просто… исчезли… Во время плена у Зелены, я даже лицо ее забыл… Я помнил тогда только о сыне и… И о тебе… — Обо мне?.. — изумленно спросила Эмма. Вот уж чего она не ожидала… — Да, Эмма, о тебе, — мягко сказал Румпельштильцхен. — Ты же моя Спасительница. Я знал о тебе еще до того, как твои родители сошлись… И весьма много сил приложил, чтобы они это сделали… Блондинка смутилась. — Даже не знаю, быть мне польщенной или испуганной… — насмешливо сказала Эмма, стараясь не обращать внимание на свои покрасневшие щеки. Румпельштильцхен еле заметно улыбнулся при виде ее румянца, а потом вдруг остановился и полностью повернувшись к ней, серьезно сказал: — Я не могу потерять еще одного ребенка… Я этого не выдержу. Даже у меня есть предел. Эмма, тоже остановившись, посмотрела на него и сглотнула от его серьезного тона и взгляда, наполненного болью, напополам с твердой уверенность в своих словах. Он вздохнул и робко взял ее за руку. — Ты спрашиваешь почему я оставил Белль? Да потому, что у меня нет сил пытаться построить что-то с женщиной, чувства к которой бесследно исчезли… Может и не бесследно, но я не хочу проверять это. То время, что я провел в плену… — тут он рвано вздохнул и поморщился словно от боли, но тем не менее продолжил: — Эмма… Я боюсь, это меня слишком сломало… Я так устал… Такое чувство, что вес всех прожитых мною лет в один момент рухнули на меня и придавили своей тяжестью… Все чего я сейчас хочу, так это попытаться стать тем родителем, которым я не смог стать для Бейя… Я не знаю, что будет между нами, но прошу тебя… Пожалуйста, позволь мне это… Наша девочка и Генри — это все, что у меня осталось… И… Я так подвел своего мальчика, но я поклялся ему перед… Перед тем, как он… умер… Что с его сестрой так не поступлю, я поклялся, что не оставлю Генри… Я… Под конец слезы уже привычно потекли у него по щекам, казалось, вся эта речь лишила его и без того немногочисленных сил. Эмма, у которой тоже на ресницах заблестели слезы, сжала его руку и обняла, зарывшись пальцами другой руки в волосы на его затылке. Ее сердце буквально разрывалось от боли и печали, от страданий Румпельштильцхена, которые волнами расходились от него. В этот момент ей хотелось пообещать ему все что угодно, лишь бы хоть немного унять агонию в его взгляде. Эмма верила всему тому, что он сказал, абсолютно уверенная, что он не лжет. Такую боль подделать, даже ему, было бы трудно, да и зачем?.. — Тшш, — ласково прошептала она ему на ухо, поглаживая мягкие пряди волос. — Неужто ты и впрямь думал, что я буду настолько жестока, зная, что ты только потерял одного ребенка, и тут же лишу тебя другого?.. Дурак ты, Румпель. Конечно я этого не сделаю. А насчет Генри… Никто кроме него не может решить с кем ему общаться, мальчик он уже большой, но как раз сейчас я думаю, тот самый момент, когда ты-то ему и будешь нужен… Он потерял отца, которого едва обрел… А Дэвиду сейчас будет не до него… А мальчишкам в его возрасте, как никогда нужно мужское влияние… Я думаю, если ты постараешься, у тебя все получится… — Ты так думаешь? — довольно неуверенно прошептал Румпельштильцхен в ответ, наслаждаясь объятиями. Эмма немного отодвинулась и положила ладонь ему на щеку. — Да, я уверена, — твердо сказала она и усмехнулась. — Боже, ты можешь проворачивать такие сделки, плести интриги… А в то, что сможешь подружиться с одним маленьким мальчиком — нет? Странный ты человек… Румпельштильцхен тоже усмехнулся и положил руку поверх ее ладони, которая лежала у него ни лице. — Спасибо, Эмма… — и наклонившись, поцеловал ее. Это был целомудренный поцелуй, их уста едва касались друг друга, но в тоже время он был наполнен такой благодарностью и нежностью… Он прислонился лбом к ее лбу и прикрыл глаза. После их разговора, впервые за последние дни, ему стало легче. Да так, как за многие годы не становилось. — О, нет, — вдруг тихо проворчала Эмма. Румпельштильцхен открыл глаза и вопросительно посмотрел на нее. Блондинка обреченно вздохнула и пояснила: — Мои родители. Как я им-то все расскажу?.. Мужчина, при виде преувеличенных мук на ее лице, лишь засмеялся.