Непредвиденное обстоятельство

Румпельштильцхен не хотел возвращаться домой. Когда Эмма потеряла сознание у него на руках, он почувствовал, как его сердце на миг замерло. Но быстро придя в себя, он понял, что ее обморок просто результат голодовки и недосыпа. Он без труда подхватил ее на руки и перенесся в облаке красноватого дыма в приемный покой единственной больницы Сторибрука, где бережно уложив свою драгоценную ношу на каталку, и пока его никто не заметил, как последний трус сбежал. Румпельштильцхен знал, что им нужно поговорить, обсудить все то, что между ними зародилось: их новые чувства, а главное их дочь. Он, во чтобы то не стало, был твердо намерен участвовать в жизни своей дочери. Как и Генри. Что бы там не напророчила та провидица, он решил, что все же нужно попробовать наладить отношение с внуком. Он наконец принял, что все когда-нибудь умрут, включая его самого, так пусть уж лучше он умрет, запомнившись своим близким как дед и отец, чем как настолько трусливый и жалкий человек, что его стыдилась и боялась, собственная плоть и кровь. К тому же, он отчаянно не хотел становится своим отцом, но в последние годы он понял, что был на прямом пути, чтобы стать именно им. А он этого не желал. Особенно теперь. Смерть любимого сына, его мальчика, напомнила ему, как все же важны кровные узы и как легко их потерять. Но сначала ему нужно отдохнуть и… И попрощаться с Бейем. Поэтому, так как ему не хотелось домой, ведь там наверняка живет Белль, он решил отправится в ломбард. Господи! Какая же все-таки странная штука — жизнь! Еще год назад, она была бы первым человеком, к которому он бы побежал, а сейчас… Ничего. Он не хотел ее ни видеть, ни слышать. Когда же все-таки все успело изменится?! «Тогда, когда ты коснулся губами губ Эммы Свон… Да и не только губ», — услужливо подсказал высокий голос его темного я и захихикал. Спорить было трудно, особенно, когда это правда. В тот момент, когда он позволил себе вкусить запретный плод, которым являлась эта строптивая блондинка, все пошло под откос. Уже тогда все стало меняться, но поиски Генри, Пэн и последующая гонка, а потом и их с отцом смерть как-то отодвинуло это на задний план. Но вернувшись из хранилища и безумие охватившее его, не только все обострило, но и усилило эти чувства, порывы… В сто крат. А уж их неожиданная девочка, зачатая в ту ночь, только укрепила его новые чувства, его новое состояние души. Он чувствовал себя так, словно в какой-то мере переродился. Он не знал, что ему дальше делать, если быть уж совсем честным. Оставаться с Белль… Румпельштильцхен этого уже не хотел. Он больше не хотел видеть укоризненные взгляды и выслушивать нотации недовольства. Он не знал, что ждет их с Эммой и выйдет ли это дальше взаимного влечения, но все же… Даже это было предпочтительнее, чем вечная мука и череда неудачных попыток стать тем, кем он не являлся, попыток увидеть одобрение в глазах Белль, попыток выслужиться перед ней, как жалкая псина. Хватит. Он уже это проходил и больше не намерен унижаться. Тряхнув головой, он взмахом руки перенес себя в лавку, предварительно убедившись, что Белль нет и там. Он устало доплелся до кровати в подсобке, где и рухнул совершенно без сил. Вопреки тому, что как Темный в Зачарованном лесу, он не спал почти три сотни лет, здесь, даже после того, как пало проклятие, редко, но все же он продолжал в нем нуждаться. Заперев лавку, чтобы никто кроме него не смог ее открыть, он сосредоточился и в его руке материализовалась, до последнего момента хранящаяся в сейфе, тряпица. Но это был не просто кусок ткани — это был плащ Бейя, тот самый, с помощью которого он смог пересечь черту. Румпельштильцхен поднес к лицу плащ и зажмурившись, наконец отпустил свое тщательно сдерживаемое горе. До сего момента он старался его игнорировать, полностью сосредоточившись на отвлечении Эммы от ее местонахождения и голода, и мыслях, как ее вытащить. Не то, чтобы последнее у него вышло сделать, но Эмма — девушка упрямая, и сама смогла спасти их, обоих. Но теперь больше подобных отвлечений не было, и он позволил себе по-настоящему оплакать своего потерянного ребенка. Румпельштильцхен крепко вцепился в плащ и зарыдал. Громко и навзрыд. Да так, что его тело тряслось с ног до головы, а дыхание то и дело сбивалось. Он свернулся калачиком в кровати и прижимая к себе одну из немногих вещей, оставшихся от его мальчика, горько оплакивал свою, как он думал, невосполнимую потерю.

***

Мэри Маргарет за последнюю неделю была весьма поражена, что еще не родила или не поседела. Или и то, и другое сразу. Сначала она поссорилась со своей беременной дочерью, потом ту похитили, причем похитителем оказалась ведьма, которая втерлась к ней в доверие, которую сама впустила в дом, и которой доверила жизнь своего второго ребенка. Боже… Она до сих пор с содроганием вспоминает, как в квартиру ворвался ее муж и Реджина в поисках Зелены… В общем, эта неделя превратилась в какую-то все более и более черную череду событий… Генри замкнулся в себе, пару дней он даже слова не вымолвил, а по ночам было слышно, как он тихо рыдает, свернувшись калачиком в кровати Эммы. Она сама уже который день вторила этим горестным завываниям, обливая соленым дождем собственную подушку. Бедный Дэвид разрывался между ней и их внуком, пытаясь утешить обоих, плюс, он неустанно пытался вновь найти ту ферму, где они нашли следы прибывания Голда и которая исчезла без следа. Она знала, что за это время он почти не спал и литрами заливал в себя самый крепкий кофе, какой только мог найти. Ей было жаль его, но она сама была такой развалиной, что о себе-то позаботиться не могла. Когда на пятый день после пропажи Эммы им позвонил Вейл и сообщил, что их девочка нашлась, она так и села, где стояла, благо рядом оказался стул, а то и на пол могла приземлиться. Примчавшись в больницу, она тут же отправилась в палату к дочери, едва положив глаз на которую, вновь разрыдалась, но в первые за эти дни — от радости. Мэри Маргарет до самого вечера просидела около Эммы, пока Дэвид чуть ли не силой не заставил ее уехать домой вместе с Красной, с которой тот, за ее спиной, сговорился. Вернувшись домой, она не думала, что сможет уснуть, но к своему удивлению вырубилась, едва голова коснулась подушки. А проснувшись, ее уже ожидал сюрприз. — Эмма!.. — с облегчением и волнением выдохнула Мэри Маргарет, едва войдя на кухню и завидев сидящую за стойкой дочь. — Привет… — тихо и немного неловко ответила Эмма, прекрасно помня их последний, перед похищением, разговор. Мэри Маргарет быстро пресекла оставшиеся между ними пространство и просто обняла дочь. Эмма сначала напряглась, а потом вернула объятие. — Не пугай меня так больше! — громко сказала Мэри Маргарет отодвинувшись от Эммы. — Слышишь? Никогда больше! У блондинки в этот момент случился небольшой приступ дежавю. Примерно так же, с подобным ужасом, страхом и заботой, Мэри Маргарет кричала на нее, когда она спустилась с бобового стебля. На сердце у нее немного потеплело. — Я постараюсь, — умиротворяюще сказала Эмма. — Правда… мам. Мэри Маргарет расцвела и вновь ее обняла. «Мои девочки вернулись и снова со мной… И это самое главное».

***

Проснувшись на следующий день с тяжелой головой, Румпельштильцхен еле-еле смог подняться. Хотя он и спал, уставшим себя чувствовал, кажется, больше, чем до этого. Сев на кровати, он медленно стал оглядывать заднюю комнату. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, когда он здесь был в последний раз. Вроде все такое знакомое, но в тоже время чужое. Кажется, теперь много для него казалось таким. Чувства, предметы, люди… Тут он вновь услышал какой-то звук, изначально его и разбудивший. Кто-то явно пытался зайти в лавку. Потерев воспаленные глаза, он с неохотой встал и пошел к двери, уже подозревая кого там найдет. Он был прав. — Румпель… — пораженно выдохнула Белль, стоящая за входной дверью в ломбард. Она почти два дня до этого здесь не появлялась, все еще изумленная мыслью, что ее возлюбленный может быть жив. Но сегодня, узнав, что шериф Свон была обнаружена, Белль помчалась сюда в слабой надежде, что колдун тоже теперь свободен. Когда ей не далось открыть своим ключем лавку, она еще больше уверилась в своей вере. И вот, спустя почти год, он стоял перед ней — живой и здоровый, и явно свободный. — Ты здесь!.. — с еле заметной улыбкой сказала она и сделала к нему шаг навстречу. К ее неприятному удивлению, Румпель сделал от нее шаг назад. Белль нахмурилась. — Румпель?.. — неуверенно прошептала она. — Здравствуй, Белль, — наконец с прохладой в голосе сказал колдун. «Все-таки ярко-голубые» — отстраненно заметил Румпельштильцхен. Если где-то в глубине его души и теплела слабая надежда, что все его внутренние изменения по поводу отношения к этой девушке были лишь временным помутнением рассудка, то сейчас, смотря на нее, он понял, что уже ничто не будет прежним. Потому что смотря на Белль, он не почувствовал ровным счетом ни-че-го. Не желал заключить ее в объятия, не хотел вдохнуть ее аромат, ни припасть к ее устам… Пустота. Нет, Белль была все та же — славная девушка с живым интересом, смотрящая на мир и жаждущая его исследовать, это то, что когда-то его и привлекло, но… Больше это его не трогало. Будто выгорело все. — Румпель? Почему ты так холоден ко мне? Разве ты не рад меня видеть? — с болью в голосе спросила Белль, обхватив себя руками. Не так она представляла их воссоединение, ох, не так… Румпельштильцхен устало вздохнул и облокотился на витрину у себя за спиной. Ему, по правде сказать, сейчас вообще не хотелось разбираться с их непонятными отношениями. Он лишь хотел, наконец, сходить на кладбище и как следует простится с сыном, а после узнать как Эмма, да Генри. Бедный ребенок, наверняка сейчас абсолютно разбит. Вот и все. На скандал, который сейчас непременно произойдет, у него не было ни сил, ни желания. Но она уже здесь, не выгонять же. — Белль… — выдохнул он. — Я почти год провел в плену у сумасшедшей ведьмы. Я ужасно устал… У меня просто нет сил на ссору… Белль пораженно хмыкнула. — Ссору? С чего ты решил, что я собираюсь с тобой поссорится? — воскликнула она. — Я не понимаю, что с тобой... Я просто хочу знать, почему ты так на меня смотришь… — Как? — раздраженно сказал он, зажав переносицу, и понимая, что скандала все же не избежать. «Ну… Может так даже лучше. Чем быстрее я с этим разберусь, тем быстрее это все закончится…» — Как на чужую, — резко сказала Белль, чувствуя, как ее сердце болезненно сжимается. В его взгляде было столько… безразличия, которое очень ее ранило. «Не могло же за это время все так измениться?..» — грустно подумала она и с ужасом начала осознавать, что может. Но почему?.. Ведь когда-то он хранил чашку, чей край она случайно отколола, когда впервые пришла в его замок. Не просто хранил, а берег ее в течение нескольких десятилетий… Так неужели за несколько месяцев его чувства к ней изменились так, как не менялись за почти тридцать лет?.. — Что ты хочешь от меня услышать? — утомленно спросил он. Белль стиснула челюсти и сделала шаг к нему. — Правду, — твердо сказала она. — Рад ли ты меня видеть? Почему ты такой? И… и любишь ли ты еще меня... Ее сердце замерло в ожидание его ответа, и чем дольше он молчал, тем сильнее ее душа начинала корчится в агонии. Румпельштильцхен несколько минут просто смотрел на нее, словно он впервые ее видел, а потом твердо сказал: — Прости, но… Нет. Белль могла буквально услышать, как ее сердце упало и со звоном разбилось на сотни осколков. «Не любит, не любит, не любит…» — набатом стучало в ее голове. — Но почему?.. — еле слышно промолвила она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. — Как же так?.. Мы же… Я — твоя Истинная любовь… Наша любовь не могла просто так бесследно исчезнуть… — Я тоже так думал, но, вероятно, ошибся… Значит, мы оба были насчет этого не правы… — спокойно сказал Румпельштильцхен. Он смягчился, увидев ее слезы, и уже нежнее добавил: — Прости Белль… Мне правда жаль… Но я ничего не могу с собой поделать… Ты тут совсем не причем… Просто, после… После того, как я вернулся, будто часть меня все же осталась в том хранилище… Для меня сейчас все, что вижу, все, когда-то привычное, стало вдруг каким-то чужим… — Включая меня, — дрожащим голосом сказала она. — Да, — тихо выдохнул Румпельштильцхен. — Последние месяца я был почти все время не в себе и многие мои воспоминания были повреждены или вовсе стерты… А чувства… Они будто истлели, все что я чувствовал к тебе просто исчезло… Я знаю, что мои слова жестоки, но боюсь это не обратимо, поэтому не хочу мучить ни тебя, ни себя… Белль горько засмеялась. — Ты бросаешь меня. Румпельштильцхен ничего не сказал, да и зачем? И так ведь все понятно. Девушка болезненно усмехнулась и нервным движением бросила ключи, которые до сих пор продолжала сжимать в руке, от ломбарда на витрину, как и ключи от особняка. — Свои вещи я позже заберу, — хрипло сказала Белль, ощущая, что еще немного и она разрыдается. После чего, резко обернулась и пошла к выходу. Уже около двери она помедлила, в нелепой надежде на то, что он ее окликнет, скажет, что все это лишь ошибка, но Румпель продолжал молчать и с тихим всхлипом Белль выскочила за дверь, напоследок громко хлопнув ею.