Непредвиденное обстоятельство

Лучше бы его разум и дальше продолжало рвать когтями безумие. Ведь картина, представшая перед его полностью прояснившемся взором и ясным умом, была ужасна. Его мальчик. Бей. Он лежал перед ним, головой на коленях с трудом сдерживающего рыдания Генри, и хрипло дышал. С каждым вдохом он становился все бледнее, а его глаза все больше затуманивались пеленой смерти. Его сын умирал, а он ничего не мог сделать. — Зачем?.. — прошептал он и отдернул руки от Реджины, которая разъединила их тела, разорвала их души. — Ты должен… сказать им… — прохрипел Бей. — Имя ведьмы… Скажи… — Зелена, — выдохнул Румпельштильцхен, чувствуя, как на глаза навернулись слезы и беспрепятственно потекли по его щекам. Он даже не обратил внимание на то, как побледнел Прекрасный стоящий неподалеку. — Бей… Зачем же?.. Он протянул дрожащие руки и сжал холодеющую ладонь сына, который слабо стиснул его пальцы в ответ. — Так правильно. Все хорошо, папа… — прошептал Бей и поднял глаза на Генри, который беззвучно рыдал, стискивая его пальто в своей ладошке. Он еле заметно улыбнулся и добавил: — Эй! Не плачь, малыш… Ты должен быть сильным для своей мамы и сестренки… Да и за дедушкой своим, нашим стариком, нужно будет приглядеть… Обещаешь?.. Генри быстро закивал, продолжая всхлипывать. — Обещаю, — прошептал ребенок, и громко шмыгнув покрасневшим носом, отчаянно произнес: — Не оставляй меня, папа!.. Пожалуйста!.. Черное сердце Румпельштильцхена дрогнуло от вида того, как Бей прощается со своим собственным мальчиком и боли в тоненьком голосе Генри. «Это все твоя вина, старик!.. Если бы не ты, твой внук бы не остался, как все дети в этой семье, без своего отца!..» — Как бы я хотел… Чтобы все было иначе, малыш… — прошелестел Бей, чей голос становился все тише и тише. — Я люблю тебя, ты же знаешь?.. — Да. Я тоже тебя люблю, пап. Дед, разве ты не можешь что-нибудь сделать?!.. Хоть что-нибудь… — воскликнул Генри, с надеждой посмотрев на Румпельштильцхена, не желая признавать, что его отец вот-вот умрет. Румпельштильцхен с рваным вздохом покачал головой. — Я не могу… Никто не может… — едва слышно прошептал он, чувствуя, как в горле встал ком, а его сердце то бешено разгонялось, то замирало. Его душа буквально разрывалась на части от знания, что его мальчик уходит от него. Все эти годы… Все эти поиски… Все ради того, чтобы найти своего сына, и едва ли времени прошло после их воссоединения, как он уже теряет его… — Нет, Бей… Я не могу тебя вновь отпустить… Как же я буду без тебя?… — болезненно просипел Румпельштильцхен. — Я так тебя подвел, мой мальчик… Бей судорожно вздохнул и с внезапной силой потянул отца на себя. Румпельштильцхен низко наклонился к сыну, пока его ухо не оказалось у самых губ Бейя. — Я знаю, что произошло между тобой и Эммой… Эти слова из уст сына были похожи не на шепот, а на выстрел. Он сам старательно прятал эти воспоминания в глубь своего сознания, но не из стыда, а из-за боязни их забыть. Воспоминания о том, как по пути в Неверленд он и Спасительница, в глубинах корабля ненавистного пирата, разделили бутылку найденого в трюме рома, а потом и ложе Крюка. Знал бы об этом пират… Наверно не пожалел бы свою посудину и сжег бы ее, не выдержав знания, что его давний враг и приглянувшаяся ему девушка занимались любовью в его каюте, на его кровати, пока он при этом был буквально в паре метров, на верхней палубе, с родителями той самой девушки. Он считал себя тогда осужденным на смерть человеком, а она была слишком прекрасна… Даже на миг, всплывшее перед его глазами в тот момент образ лица Белль и осуждающий взгляд ее василькового взора, не помешал ему сорвать поцелуй с привкусом рома и корицы с алых уст Эммы Свон, а едва вкусив его, он уже не смог остановится, а она и не останавливала. Но как об этом узнал Бей?… Хотя нет, он знал как. Они ведь делили одно тело и разум. Тем временем его сын вновь рвано вздохнул и продолжил шептать слова, предназначенные только для его ушей. — …я так бы хотел на вас злится, но мое время… мое время уже… на исходе, и у меня нет… на это сил… Главное… Главное, ты должен мне пообещать, что… Присмотришь за Генри и… И не подведешь мою сестру… — еле слышно прошептал Бей. В то время, как сердце Румпельштильцхена остановилось и упало куда-то вниз. «Он же не имеет в виду… Этого ведь не может быть…» Но быстрый поток воспоминаний, промелькнувший перед ним, а точнее весь разговор, часть которого он изначально прослушал тогда, в больнице, убедил его в своей безумной догадки. Эмма Свон была беременна. От него. Пока он здесь, на пару с внуком, баюкают его умирающего сына, его дочь (боже, у него будет дочь!), готовилась появиться на свет и последние недели наслаждалась уютным лоном и биением сердца своей родительницы. Которая была сейчас в плену у Зелены. — Поклянись мне, отец, — со срочностью в голосе потребовал Бей, перед глазами которого все уже плыло и он едва мог разобрать кто перед ним. — Пообещай… Считай, что это наша последняя сделка… Пообещай, что будешь их беречь прежде всего… — Я клянусь, я сделаю все, о чем ты попросил, — твердо заверил Румпельштильцхен сквозь слезы и едва слышно добавил: — Я тебя больше не подведу… — Спасибо… — промолвил Бей начинающими синеть губами, которые еле заметно изогнулись в улыбке. — Я люблю тебя… папа… И выпустив последний вздох, он на миг выгнулся дугой и замер, уставившись пустым взглядом в пасмурное небо. Его вмиг ослабшая рука, безвольно выпала из ладоней отца. Румпельштильцхен медленно разогнулся и сквозь слезы посмотрел на тело сына. «Мой мальчик ушел… Мой сын умер…» Он все еще не мог поверить в это. Но вот, его еще теплое тело, которое баюкал его навзрыд рыдающий внук, говорило само за себя.

Явись ко мне сейчас же, Румпельштильцхен!

Как гром среди ясного неба рявкнул в его голове злобный голос Зелены. Он прикрыл глаза. Румпельштильцхен не хотел никуда идти. Он хотел просто навечно замереть у тела своего сына, подобно скорбному изваянию, и никуда не торопится. Пусть оно горит все синем пламенем… Но обещания данные Бею жгли его душу, а жажда увидеть Эмму воочию, увидеть, как его дочь растет в ее утробе… Увидеть, как ребенок появится на свет, были столь же сильны. «Я не могу потерять еще одного ребенка… Нежданного, непредвиденного, но уже такого нужного… Моя девочка…» Он поразительно быстро принял правду об этом, Бей бы врать не стал, да и его интуиция, почти никогда его не подводившая, шептала, что это все правда. Румпельштильцхен дрожащими руками вытер слезы, чувствуя, как уже едва может сопротивляться яростному призыву ведьмы. Он наклонился и закрыл глаза своего мальчика, а после этого обхватил руками горестно склоненную голову внука и прижался губами к вихрастой макушке, на секунду зажмурившись. «Этот мальчик все, что осталось от моего сына…» Он отодвинулся и тихо на ухо сказал внуку: — Мне так жаль… Но, я клянусь, Бейя я не уберег, но твою мать обязательно тебе верну… После чего исчез в фиолетовой дымке, окончательно потеряв волю перед призывом кинжала.

***

Эмма была в бешенстве. С тех пор как она очнулась в этой чертовой комнате, прошло уже почти полдня, а она так и не смогла выбраться. После того, как та женщина, что поймала ее в плен, принесла их куда-то, Эмма, как она поняла по рассвету за окном, провалялась без сознания целую ночь. Комната, в которой она оказалась, была небольшой, судя по всему, на втором этаже. Окна выходили на лес, поэтому ничего толком она разглядеть не могла, как и сориентироваться, хотя бы примерно, где она. Тут не было ничего личного или лишнего, только кровать, пару тумб по обе стороны от нее, пустых, комод, и в общем-то все… Ну, еще и ужасные обои, отвратного грязно-мятного цвета. Ах да, была еще небольшая уборная. А так, ни ваз, которых можно было разбить о чью-нибудь голову, ни острых предметов, ни каких-нибудь статуэток… Пусто. Эмма пробовала открыть дверь, но та, вспыхнув зеленым цветом, ей не поддалась, еще и ручка ее током шибанула. С окнами была та же беда. Хотя, это не все, что ее так сводило с ума. Чем бы эта ведьма ее не одурманила или какое бы заклинание не наложила, память Эммы, наконец, стала цельной и больше не была покрыта пеленой тумана. Все воспоминания вернулись и встали на свои места. Включая воспоминания о том, кто отец ее дочери. Гребаный Румпель-мать-его-штильцхен! Но как не странно, в истерику по этому поводу она не впала. Только нервно посмеялась минут десять, вспомнив, как еще пару недель назад даже сожалела, что секс между ними — вещь совершенно невозможная. О котором она тоже не сожалела. Совсем не капельки. Ведь секс был просто потрясный. Кто бы знал, что рот и язык Голда талантлив не только голову дурить, но и в поцелуях, как и… еще кое в чем? Ну, теперь она знает. А уж его руки? Мммм… К тому же, если бы не это, у нее сейчас не было бы ее девочки, которую Эмма уже безумно любит. Можно было бы, конечно, обвинить в том, что произошло: ром, обстоятельства и прочее… Но она не будет. Смысла не видела. Ей бы даже чувствовать облегчение… Никому ведь ничего объяснять не придется, Голд-то мертв, поэтому она с чистой совестью может сказать, что отец просто какой-то неизвестный, но ей было отчего-то жутко грустно. Возможно, это было вызвано тем, что ее дочь, буквально после зачатия, лишилась отца? Какого-никакого, но все же отца?.. Хотя тот мог этому и не обрадоваться. Белль вот точно бы не обрадовалась, узнай, что ее, вроде как, истинная любовь занималась сексом с другой, едва ли пару часов спустя, как они расстались на причале. Не то, чтобы Эмма собиралась рассказывать девушке об этом. Она вообще решила никому не говорит об отце ее ребенка. Если получится. Та ведьма почуяла могущественную магию в ее ребенке, едва живота коснулась, вдруг другие тоже почувствуют?.. Она плохо разбиралась в магии и не знала, как это… ощущается. Ведьма сказала, что уже чувствовала подобную магию. Может она была знакома с Румпельштильцхеном?.. А с возрастом ее девочка наверняка станет сильнее… Кто же ее научит контролировать свою магию? Не Эмма уж точно. Она свою-то контролировать не может. Чем больше Эмма думала, тем больше чувствовала сожаление, что Румпельштильцхен мертв. Он ведь буквально разорвал мир, чтобы Нила найти… Может и ее дочь бы тоже была им любима? Какие же противоречивые эмоции разрывали ее!.. И облегчение, и сожаление, и грусть, и печаль, и даже… тоска, что ли? Он, сколько она его знала, был той еще занозой в заднице, но занозой уже какой-то родной. Все-таки, он — дед Генри… Черт! Какая же запутанная генеалогия у ее бедного сына!.. К тому, же этот хитрый засранец казалось всегда знал ответы на многие вопросы, и не раз через сделку, естественно, помогал ей… Честно говоря, он всегда приводил ее в замешательство. Более противоречивого человека Эмма в жизни не встречала. Он, то бушевал так, что все вокруг чуть ли не седели от страха, то любил так, что хотелось плакать от изумления, что человек может так любить, и даже завидовать, что не ты его предмет обожания. По крайней мере, именно это к своему удивлению чувствовала Эмма тогда в ломбарде, когда он думал, что умрет и звонил Белль, в тот момент Лейси, чтобы попрощаться. Ее и вполовину так сильно никто не любил… Довольно иронично для плода Истинной любви, не так ли? Но Эмма порой думала, что ее родители настолько сильно любили друг друга, что любви для нее уже не осталось. За все ее детство, любящих людей для нее так и не нашлось. Друзей она тоже так толком никогда и не завела. Кровные родители… Они в большинстве так заняты своей… большой любовью, что им не до нее, а теперь уж тем более. Про мужчин и говорить ничего. Господи, боже! Она спала всего с двумя в своей жизни, от обоих у нее по ребенку, и при этом они приходятся друг другу отцом и сыном! Других ухажеров, она даже сделав усилие над собой, лиц их не вспомнит, может только Грэма, но он умер, когда они поцеловались в первый и последний раз, а это не лучший показатель. Наверно она проклята… С самого своего рождения. Так что не удивительно, что ее съедал небольшой червячок зависти при виде, как другие находят любимых и любящих их в ответ людей, а Эмма все так же не может избавится от всепоглощающего чувства одиночества, которое ее мучает столько, сколько она себя помнит. — Ну, здравствуй, — сказала, неожиданно появившаяся в клубах зеленого дыма, женщина, и скривившись, язвительно добавила: — Спасительница…