***
Морской порт был окутан неестественно густым туманом. Солнце, казалось, в одночасье растеряло всё своё величие и могущество, ибо превратилось в размытое бледно-жёлтое пятно, не способное рассеять плотную завесу. Жан двигался вдоль оглаживаемого беспокойными волнами причала, концы которого создавали иллюзию бесконечно тянущейся тропы. Витающий в воздухе привычный запах соли и водорослей перебивался кое-чем невообразимо едким и тяжёлым. Воняло гарью. Парень поморщился, остро ощущая, как при каждом вдохе она проникает сначала в ноздри, затем заполняет лёгкие, медленно удушая и отравляя. Внушая страх. — С каких пор наш гордый и тактичный Жан Кирштейн стал давить на жалость, притворяясь беспомощным? Жан обернулся. Марко стоял всего в паре метров от него. Его большие глаза горели задором, а округлое лицо украшала улыбка. Уголки губ Жана дрогнули в нервной усмешке. Похоже, вся эта гнетущая обстановка напрягала только его. Поначалу он настороженно смотрел на друга, порываясь в шутливой манере спросить, не попал ли случаем в ад, но вскоре отказался от этой идеи, потому как в разум закралось осознание, что ответ ему и так прекрасно известен. — Я был слишком пьян, чтобы не пойти на такую авантюру, — пожал плечами Жан. — К тому же я не рассчитывал, что Микаса поверит мне, а потому мои действия оправданы вдвойне. — Возможно. Но сие не оправдывает то, что ты был неосторожен в словах, — сказал Марко многозначительно; он по-прежнему весело улыбался, но теперь с оттенком укоризны и снисхождения. — Да знаю я, — пробурчал собеседник угрюмо. — Признаю, виноват. Всего-то хотел выдумать предлог, чтобы задержать её, и в итоге мой захмелевший мозг сгенерировал наигениальнейшую идею… — он схватился за лоб. — Чёрт, вот уж поистине контуженый придурок! Сколько доказывал, что ни в чём не виню её, и при этом посмел воспользоваться тем несчастным случаем, чтобы добиться от неё благосклонности. — Бессердечный эгоист ты этакий, — поддакнул юноша, театрально кивая. — Вот уж точно, — согласился Жан. — Больше никогда не буду пить. — Сильное заявление, но сомнительное. Собеседник демонстративно насупился. — Ты что, не веришь мне? — Я верю тебе ровно настолько, насколько ты сам веришь себе. Озадаченно нахмурившись, Жан внимательно всмотрелся в лицо друга: оно светилось добродушием, однако глаза стали казаться стеклянными, будто неживыми. Более того — Марко совсем не моргал. — Ах да, я ж сам с собой разговариваю, — промолвил Кирштейн, поняв, что «слегка» забылся. Им вновь начал завладевать необъяснимый страх, который давил на сознание до того сильно, что ему захотелось лишь одного — проснуться. Однако не успел он что-либо предпринять, как относительно безобидный туман сменился чёрным дымом. Парень зашёлся кашлем, его глаза заслезились. Мрак всё сгущался, превращая неподвижную фигуру Марко в едва различимый силуэт. Практически не ориентируясь в пространстве, Жан зажал дыхательные пути рукавом рубашки и двинулся вперёд в надежде, что ему удастся добраться до друга. И это у него получилось. Вот только «встретила» его не протянутая рука помощи, а холодное дуло пистолета, упёршееся в лоб. — Ты был прав, Жан. Мир невозможен, а потому рано или поздно они заставят тебя выбирать. Отнюдь не оружие или бесстрастный голос Марко, прозвучавший под аккомпанемент шума прибоя, привели Кирштейна в оцепенение. Ему не понаслышке было известно, каков запах мертвечины, так что теперь он задыхался не только от запредельной концентрации в воздухе продуктов горения. Дым не позволял отчётливо видеть, тем не менее Жан понял, что перед ним стоял уже не пышущий жизнью и молодостью парень, а полуразложившийся труп, побывавший в пасти титана: правая рука и часть туловища отсутствовали, лишённый губ рот на уцелевшей половине лица «демонстрировал» два ряда ровных зубов, а у единственного глаза не было ни зрачка, ни радужки — только склера. Чувствуя, как каждую клеточку тела охватывает ужас, Кирштейн промолвил тихое: — Выбирать что?.. — Кого принести в жертву ради мнимой свободы. Следом за щелчком затвора, звук которого отозвался в ушах гулким эхом, раздался выстрел.***
Наутро Жан чувствовал себя совершенно разбитым. Пока он, превозмогая дурноту и усталость, поднимался с постели, быстро одевался и приводил себя в порядок, а затем бежал на построение, мысли его концентрировались на событиях прошедшего вечера. Вот только воссоздать цельную картину никак не удавалось, ибо воспоминания хаотично вертелись в голове, устраивая там форменный бардак, и парень всерьёз начал жалеть о том, что проявил слабость, позволив Присцилле споить себя. Присцилла… Ох уж эта загадочная марлийская девица. И почему она вдруг привязалась именно к нему, элдийцу? Ему, конечно, льстила её неприкрытая симпатия, ведь он был обделён женским вниманием, выходящим за рамки чисто дружеского или строго формального характера. К тому же девушкой она оказалась на редкость открытой, энергичной и даже забавной, что придавало ей немало своеобразного очарования, — полная противоположность извечно замкнутой и неразговорчивой Микасы Аккерман. Но что примечательно: во взгляде её холодных стальных глаз всегда было больше искренности, нежели во взгляде Присциллы — в нём, вроде бы таком подкупающе живом и бесхитростном, то и дело плясали самые настоящие бесенята. Тем не менее Жан предпочёл увериться, что скепсис по отношению к новой знакомой является следствием его прогрессирующей с годами паранойи. — Выглядишь плоховато, — подметила Микаса, садясь за обеденный стол напротив Кирштейна и ставя поднос со стандартным завтраком в виде омлета с куском жареной говядины, а также хлеба и стакана компота. Жан поднял на девушку припухшие глаза, и та слегка улыбнулась. Эта улыбка отчего-то вынудила его немедленно возобновить мозговой штурм, дабы максимально подробно вспомнить, насколько он был бестактен этой ночью, пребывая в своём позорном амплуа заправского пьяницы. — Чувствую себя беспозвоночным членистоногим, — отозвался он хмуро, затем опёрся локтем о край стола да прислонил ладонь ко лбу. — Кажется, будто моя голова вот-вот расколется на две части. — Думаю, не стоило тебе вчера злоупотреблять вином, — сказала девушка. — Всё-таки ты ещё полностью не восстановился после контузии. Уловив нотки не только искреннего беспокойства, но и вины в её голосе, Жан мысленно чертыхнулся. Впрочем, не исключено, что он таки не солгал, и не свойственное ему ранее чрезмерно сильное опьянение с частичной потерей памяти — не что иное как последствие недавней травмы. Однако сие ничуть не пошатнуло его убеждение в том, что эта тема должна быть табуирована, пусть он и испытывал эгоистичную радость от осознания, что Микаса продолжает волноваться за него. — Ты, кстати, тоже не кажешься бодрой, — подозрительно прищурился парень, тем самым ловко переведя стрелки внимания на подругу. Прежде чем ответить, девушка взяла столовый нож и принялась разрезать мясо на маленькие кусочки; правда, двигал ею скорее не голод, а желание не сталкиваться с пристальным взглядом собеседника. — Я не спала толком. Кошмары снились. Жана вдруг передёрнуло — на мгновение в сознании возник образ Марко. Образ, который с годами начал блекнуть в памяти. По крайней мере, он хотел верить, что стал забывать вид изувеченного и разлагающегося тела друга, случайно найденного им после битвы в Тросте. Однако последний кошмар заставил его прийти к невесёлому заключению о том, что от бередящих душу воспоминаний способна избавить разве что смерть. Чувствуя подступающую к горлу тошноту, Кирштейн глянул на свой нетронутый завтрак с отвращением. — К сожалению, таким как мы попросту не положено видеть во сне радугу с единорогами, — мрачно вздохнул он, — слишком уж много дерьма повидали на своём коротком веку. — Это уж точно, — усмехнулась Микаса. Стакан с компотом опустел ещё до того, как Жан отыскал свободное место в столовой, поэтому он взял предусмотрительно припасённую с утра флягу с водой и одним глотком осушил половину. — Ты прости за вчерашнее, — после продолжительной паузы сказал Кирштейн. — Я, когда пьян, совсем не умею держать язык за зубами. — Я заметила. Девушка явно хотела казаться непринуждённой, и всё же тень странной улыбки промелькнула на её утончённом лице. Второй раз за утро, между прочим. Память по-прежнему подводила, и Жан волей-неволей забеспокоился, не пытался ли он часом переступить черту… Ну нет, это полный абсурд. Пусть он и был нетрезв, но не настолько, чтобы напрочь забыть об осторожности, — перспектива собственноручно подписать соглашение, гласящее, что отныне ему суждено быть отвергнутым уже в безапелляционном порядке, категорически его не устраивала. Значит, ничего из ряда вон выходящего не произошло: он всего лишь прикинулся беспомощным, сделал пару комплиментов да каким-то чудом вытащил из неё признание, тем самым подтвердив свои догадки. Микаса сбежала от него, чтобы побывать у родительского дома Эрена, — эта мысль до сих пор отзывалась в его сердце досадой и жгучей ревностью, несмотря на многократные попытки внушить себе, что сие чувства в данном случае неуместны; в конце концов, он и сам времени зря не терял, развлекаясь с Присциллой, о встрече с которой почему-то решил деликатно умолчать. — Командор приказал нам явиться к нему сразу после завтрака, так что постарайся придать себе чуть более бодрый вид, — вдруг напомнила Микаса, как бы намекая открывшему было рот собеседнику, что его извинения приняты, а потому незачем тратить время на бессмысленную болтовню. — Проще сказать, чем сделать, — пробурчал Жан, и по красиво очерченным губам девушки в очередной раз скользнула мимолётная улыбка. Три улыбки за утро в его адрес — казалось, ещё одна такая, и он забудет, что страдал от похмелья.***
Переговоры по обыкновению должны были пройти в порту. Личную охрану советника королевы составили представители Военной полиции, причём некоторые из числа высокопоставленных офицеров намеревались принять в переговорах непосредственное участие. Жану и Микасе надлежало оставаться в тени, дабы минимизировать вероятность совершения какой бы то ни было диверсии. Самого Жана назначили командиром, вверив ему отряд в количестве пятнадцати человек из Гарнизона. Из-за свалившейся ответственности он немного разнервничался, но в то же время преисполнился гордости от осознания, что его боевые заслуги и выдающиеся тактические способности не остаются без внимания. Между портом и Шиганшиной уже какое-то время было налажено железнодорожное сообщение. Это гениальное и относительно простое изобретение человечества значительно облегчало жизнь, ибо избавляло от извечных проблем, связанных с пассажиро- и грузоперевозками. И Жану казалось откровенно странным то, что королевский род Райссов позволил островитянам сконструировать и использовать для военных нужд столь сложный механизм как УПМ, но запретил даже помышлять о создании парового двигателя в частности; впрочем, и понять их тоже можно, ведь постоянное внедрение в обиход новых технологий увеличивало риск раскрытия тайны стен, десятилетиями ими оберегаемую. Незадолго до отправления поезда, когда находящееся в зените солнце нещадно раскаляло воздух, Кирштейн расхаживал по платформе в ожидании командоров, перед которыми ему требовалось отчитаться. Временно попавшие под его командование солдаты выстроились в шеренгу, явно мечтая как можно скорее очутиться в спасительной тени вагона да прокатиться, что называется, с ветерком; и Жан, чувствуя, как немилосердно припекает голову, а по лбу и вискам градом течёт пот, желал этого ничуть не меньше. Микаса куда-то запропастилась, и Жан, думая о ней, с улыбкой вспоминал, как она ободряюще похлопала его по плечу и с неподдельной искренностью заявила, что командование всё же пока не лишилось способности принимать рациональные решения, раз выбрало его кандидатуру. Впрочем, Кирштейн действительно не ударил в грязь лицом: в процессе двухдневного знакомства, планирования и подготовки он сумел не просто выстроить доверительные отношения со своими подчинёнными, но и заслужить авторитет волевого и рассудительного человека. Так что его воодушевлённый настрой если чем-то и омрачался, то мыслью, что, выслушав тёплые слова поддержки от любимой девушки, он был вынужден ограничиться чисто дружеской благодарностью... Ход сумбурных мыслей Жана прервала молодая особа, статную фигуру которой он приметил боковым зрением. Она стояла в отдалении рядом с толстой деревянной подпоркой, что поддерживала собой незаконченную кровлю, и жестом руки просила его подойти. Посчитав, что у него имеется немного времени в запасе, Кирштейн выполнил её просьбу, чему последняя несказанно обрадовалась. — Похоже, мне повезло, ибо я не рассчитывала застать вас в гордом одиночестве, новоиспечённый командир отряда, — приветливо заулыбалась она. — Где же ваша дражайшая спутница? — Гм, Микаса должна прийти с минуты на минуту, — несколько сконфуженно отозвался парень, поскольку память не преминула подкинуть ему парочку «ключевых» моментов трёхдневной давности. — Ты так выразилась… Неужели намеренно искала встречи со мной? Присцилла кокетливо склонила голову набок, и её зелёные глаза лукаво сверкнули, попав под прямой луч солнца. — Хотелось пожелать тебе удачи. — Я вроде бы ни разу не упоминал, с какой целью прибыл в Шиганшину. — Слухи, — пожала плечами она, — они всегда разлетаются быстрее ветра. — И правда, — настороженно хмыкнул Кирштейн. За его фразой последовала тишина. Присцилла молчала, но при этом безотрывно смотрела на собеседника так, будто нарочно хотела заставить его чувствовать себя неловко; и Жан был бы рад в целях приличия продолжить диалог, вот только на ум, как на зло, никаких нейтральных тем не приходило, а обсуждать странно складывающиеся между ними отношения желания не возникало от слова совсем. — Как дела у твоего друга Джозефа? — в итоге выпалил он. — Не думала, что ты захочешь поговорить именно о нём, — с деланной досадой выпятила губки марлийка. — Но если тебе действительно интересно, то могу заверить, что у него всё замечательно. Буквально вчера один из ваших командоров — чёрт, постоянно забываю, как зовут этого лысого старика, — в общем, он сообщил ему, что ваши учёные согласны принять его в качестве помощника. Так что, думаю, скоро нам придётся перебраться в Трост. — Нам? То есть, и ты туда поедешь? — Если удастся договориться с командором. — Жан порывался было задать резонный вопрос, а чем, собственно, обусловлена необходимость держаться подле этого паренька, но Присцилла его опередила: — Нет, мы не встречаемся, ведь иначе я вряд ли стала бы заигрывать с тобой, милый, — она недвусмысленно подмигнула и ухмыльнулась, чем сумела здорово смутить собеседника. — В каком-то смысле я являюсь ученицей Джозефа, поэтому и бегаю за ним хвостом. Видишь ли, солдат из меня никудышный, ведь я даже сносно владеть огнестрельным оружием не научилась. Да и хочется верить, что мирное будущее всё же наступит, а это значит, что я смогу принести куда больше пользы людям, если поднаторею в точных науках, изучение которых мне даётся гораздо легче военного дела. Кирштейн нахмурился: либо провалы в памяти продолжали портить ему жизнь, либо воодушевлённые речи Присциллы о солидарности к элдийцам по какой-то причине действительно оказались лишены всякой конкретики в тот вечер. — Странно, что ты призналась в этом только сейчас, а не во время нашего последнего разговора. Я уверен, что запомнил бы такую немаловажную деталь, будь я хоть… кхм, в стельку пьян. — Ты в курсе, что становишься чертовски похож на свою мрачную напарницу? — с преувеличенно оскорблённым видом парировала девушка. — Твой скепсис абсолютно беспочвенен, так что завязывай с этим. — Понял, завязываю, — Жан выставил ладони перед собой в примирительном жесте; реакция Присциллы вызывала ещё больше вопросов, тем не менее он предпочёл временно отступить. Девушка тотчас смягчилась. Её тонкое веснушчатое лицо вновь украсила улыбка, только теперь в ней появился ещё более игривый и вызывающий оттенок. Приблизившись вплотную к парню, Присцилла взглянула на него снизу вверх и промурлыкала: — Если у меня есть, так скажем, увлечение, то я не обязана упоминать о нём на первом свидании… — Её ладонь мягко опустилась на плечо Жана, и девушка почувствовала, как его мышцы напряглись; она рассмеялась лёгким переливчатым смехом. — Кажется, кое-кто здесь шуток не понимает. Неужто ты до сих пор не можешь выкинуть из головы то, что между нами произошло? Собеседник не сразу нашёлся с ответом. — Просто я никак не могу простить себе, что обошёлся с твоими чувствами довольно жестоко. — Ох, Жан, да не волнуйся, я не в обиде, — выразительно закатила глаза Присцилла. — Ты можешь смело оставить наш поцелуй в прошлом. Главное, не ставь точку на нашем общении. Ты ведь хороший парень, и я уверена, что мы отлично поладим, будучи друзьями. Девушка выжидающе смотрела на него, с невинной мольбой хлопая ресничками, покуда Кирштейн размышлял, стоит ли идти на такой компромисс: не помешало бы подыграть Присцилле, ибо интуиция подсказывала, что она попросту пытается манипулировать им, говоря то, что он хочет услышать. Конечно, её отчаянное стремление удержать его можно было объяснить вспыхнувшим влечением, однако Жан пока не торопился принимать эту пусть логичную, но тривиальную причину за чистую монету, — слишком уж часто он сталкивался с предательством и ложью, чтобы свойственные ему когда-то наивность и недальновидность сумели взять верх над холодной рассудительностью. — Что ж, я только за, — наконец простодушно улыбнулся парень и протянул ей руку. — Меня безмерно радует то, что я могу быть другом такой замечательной девушки, как ты. Присцилла помедлила всего секунду, прежде чем совершить рукопожатие и с удовлетворённой улыбкой произнести: — Взаимно. Завидев на платформе группу лиц, размеренным шагом приближающуюся к одиноко стоящему возле вагона отряду, Жан едва не издал облегчённый вздох. Командование, наконец-то, явилось, и это значит, что ему можно всецело сосредоточиться на задании, а не тратить силы на неловкие разговоры с этой назойливой марлийкой. «Амурные дела, вот уже который день не дающие мне покоя, следует отбросить на второй план, иначе я рискую облажаться…» — До встречи, Присцилла. Кирштейн машинально приосанился и незамедлительно направился навстречу командованию, тогда как девушка бросила ему в спину ободрительное: — Держись молодцом, Жан. — Ага, спасибо, я постараюсь. — Надеюсь, в следующий раз увидимся в Тросте. Когда парень мельком обернулся, чтобы кивнуть, марлийки уже и след простыл. «Вот ведь шустрая девчонка», — удивился он. Поприветствовав в должной манере весь офицерский состав, Жан обратил внимание, что среди командования присутствует советник королевы, который прибыл в Шиганшину лишь накануне вечером. Это был пожилой, но обладающий крепким телосложением мужчина, со строгими чертами лица и проницательным взглядом. По слухам, он уже пару лет постигал тонкости дипломатической работы под наставничеством клана Азумабито, в чём имел немалый успех, так что сомневаться в его компетенции не приходилось. Кирштейн отдал честь и ему, после чего принялся отчитываться перед командирами Гарнизона и Военной полиции, что приказ выполнен без каких бы то ни было эксцессов и отряд находится в полной готовности. — Отлично, лейтенант, — с важным видом поправляя свои густые усы, сказал командор Пиксис; на его гладкой лысине забавно поблёскивали капельки пота. — То, с какой отдачей вы подошли к делу, вселяет в меня уверенность, что на вас можно всецело положиться. — Премного благодарен за проявленное ко мне доверие, командор, — отозвался польщённый сим комплиментом Жан. — Я не подведу. Мужчина удовлетворённо кивнул и, заведя руки за спину, с ироничной усмешкой добавил: — Уж в чём я завидую Ханджи, так это в том, что у неё в подчинении имеются столь отменные бойцы. Впрочем, менее одарённым в Разведкорпусе делать нечего. — Вот и приходится этим бедным бойцам бежать в Гарнизон под ваше крыло, — заметил с тенью лукавства командор Найл Док. — Ну-ну, попрошу без оскорблений, Найл, — с деланным недовольством парировал Пиксис. — Менее одарённые — не значит, менее храбрые, так что мои ребята тоже не лыком шиты. Многим из них хотя бы довелось хорошенько пороха понюхать да клинками постучать… Он не успел договорить, так как паровоз дал гудок; на платформу упали клубы дыма, всё вокруг наполнилось шумом и грохотом. Жан хмыкнул, увидев, что мужчины обменялись красноречивыми взглядами: брошенная Пиксисом в адрес Военной полиции двусмысленная колкость не задела Найла, ибо не носила презрительный или оскорбительный характер, — друзья лишь подначивали друг друга по старой привычке. В итоге Пиксис демонстративно прочистил горло и отдал солдатам приказ в ускоренном порядке разместиться в вагонах. Прежде чем покинуть моментально опустевшую платформу, Жан решил ещё раз удостовериться, всё ли он проконтролировал должным образом, и только тогда обнаружил, что Микаса стоит подле него. Её обычно бесстрастное лицо выражало эмоцию, отдалённо напоминающую недовольство, и парень вопросительно нахмурился. — Она что, преследует тебя? Кирштейн несколько растерянно похлопал глазами. — Кто? Присцилла? — Что ей понадобилось от тебя на этот раз? «Можно подумать, она ревнует, — усмехнулся он про себя. — Но нет, это исключено, так что спустись на землю, Жан. Присцилла просто-напросто продолжает вызывать к своей персоне подозрения». И хоть он разделял скепсис Микасы, одна неприятная мысль, не на шутку уязвляющая самолюбие, таки закралась в голову: неужто ей кажется невозможным, чтобы девушки оказывали ему знаки внимания, не преследуя корыстную цель? «Конечно, если для неё эталоном мужской красоты является ненаглядный Йегер с его извечно угрюмой и раздражающей физиономией, то удивляться тут нечему, ответ очевиден». Невольно помрачнев, Жан сухо произнёс: — Она хотела пожелать мне удачи. — Вот как. Очень мило с её стороны. С этими словами Микаса скрылась в тамбуре вагона, и пока не раздался ещё один гудок, возвещавший об отправлении поезда, пребывающий в недоумении парень гадал, что именно могли значить саркастичные нотки в её голосе.***
К тому времени как корабль с дипломатами пришвартовался к причалу, отряд Кирштейна уже занял свои позиции: большая часть солдат вела патрулирование внутри и снаружи главного портового здания, остальные же рассредоточились на крыше оного. С учётом политико-военной обстановки у командования имелось предостаточно оснований не доверять заморским гостям, поэтому весь отряд был при полной экипировке нового образца, дабы быть готовым к предотвращению любой внештатной ситуации; отказались разве что от громовых копий и клинков, ибо сочли их использование нецелесообразным в связи с наличием в порту двух крейсеров клана Азумабито. «УПМ и огнестрельное оружие: абсолютно бесполезное сочетание в борьбе против титанов, но крайне эффективное — против людей», — с иронией заметил Жан, вспомнив первую встречу с людьми Кенни Аккермана, обученными мастерски уничтожать отнюдь не гигантские безмозглые туши. Кто же мог тогда подумать, что им, разведчикам, этаким своеобразным идеалистам, ратующим за спасение человечества, придётся вооружиться винтовками? Становилось не по себе от осознания, каким простым и понятным был мир в то время, каким… по-своему прекрасным казался в силу банального неведения, порождённого невежеством и наивностью. Жан и Микаса находились на крыше, наблюдая, как сошедшая на берег группа пришельцев с материка неторопливо двигалась к парадному входу в сопровождении офицеров из Военной полиции. Вероятно, из соображений демонстрации доверия непосредственно подле дипломатов охраны не было, однако с корабля так и веяло напряжённой атмосферой: замершие на палубе солдаты в серой униформе, казалось, готовы в любой момент сорваться и с остервенением загнанного в угол зверя контратаковать своими артиллерийскими орудиями, коих там имелось достаточно для того, чтобы нанести значительный урон противнику. — Бьюсь об заклад, у этих ребят поджилки трясутся от страха, — с презрением сказал Жан, хотя лицо его сохраняло бесстрастное выражение. — И тем не менее они здесь. Кирштейн фыркнул с явным пренебрежением, но на Микасу не взглянул, ибо был полностью сосредоточен на происходящем внизу. — Обрати внимание, — он кивнул в сторону чужого судна, — они явно уступают тем же марлийцам в техническом прогрессе. С виду эта металлическая махина, может, и способна внушить ужас какому-нибудь неискушённому гражданскому, однако в реальном бою против крейсеров Марли или даже Хидзуру ей не выстоять: слишком уж оборудование устарело, а о модернизации как будто и не слышал никто в их краях. И, судя по всему, парни эти полностью осознают, насколько дела у них плохи. Их привела на остров нужда, а скорее и вовсе — отчаяние, в противном случае они бы не ступили на территорию демонов, которые о масштабной индустриализации пока лишь грезят. — Выходит, теперь не только Азумабито рассчитывают заполучить доступ к нашим ресурсам, — без всякого удивления. — Верно. Многие страны жаждут обладать преимуществом перед теми же Марли, и одни только залежи газа на Парадизе способны частично обеспечить им это преимущество. Мы же, элдийцы, являемся для них не более чем помехой, с которой приходится считаться. Будь их воля — нам бы тотчас вынесли смертный приговор. Так что, — он едко усмехнулся, — вне зависимости от результатов переговоров мы по-прежнему будем предоставлены самим себе, разве что Азумабито до поры до времени продолжат оказывать нам поддержку, но сомневаюсь, что они станут это делать в ущерб собственной стране. — Армин наверняка попытался бы с тобой поспорить, — хмыкнула девушка. — Зато Эрен согласился бы с каждым моим словом. В голосе Жана не было эмоций — лишь холодная констатация фактов. Микаса качнула головой, отгоняя возникшее перед глазами лицо Эрена, и посмотрела на непривычно суровый, резко очерченный профиль собеседника. Вот уже в который раз за последнее время она пыталась разглядеть в своём напарнике того развязного и задиристого подростка из Кадетского корпуса, но всегда приходила к пониманию, что его место давно занял волевой и самоотверженный мужчина, готовый отправиться в ад вместе с товарищами, а если потребуется — без колебаний отдать за них жизнь. «Никогда бы раньше не подумала, что образ мыслей этих двоих окажется настолько схожим», — изумилась она, испытывая при этом довольно странные чувства. — Как считаешь, Эрен обратится к нам за помощью? Вопрос сорвался с губ Микасы прежде, чем она успела его обдумать. Встретившись, наконец, с озадаченным взглядом друга, она невольно смутилась и едва удержалась от того, чтобы не прервать зрительный контакт; причём мысль, что Жан умудряется вгонять её в краску непозволительно часто, хоть и вызвала в ней возмущение, но в то же время взволновала кровь, заставив сердце биться чуточку быстрее. — Я почти уверен в этом, — признался он после недолгой паузы. — Правда, такой расклад меня ничуть не обрадует, ведь если это случится, то все мы неизбежно станем марионетками Эрена. От негодования лицо Микасы машинально застыло каменной маской, и Жан не без разочарования заключил, что привязанность к этому суициднику по-прежнему затуманивает ей разум, мешая мыслить критически и беспристрастно. — Ты знаешь, что я прав, Микаса, — настойчиво прибавил парень. — У Эрена на руках имеется козырь в виде титана-прародителя, благодаря которому он может диктовать нам любые условия. И своим внезапным исчезновением он недвусмысленно дал понять, что отныне не намерен подчиняться чьим-либо приказам. Эрен взвалил на себя бремя решений, связанных с будущим Парадиза — пусть его никто об этом и не просил, — и когда запахнет жареным, он не преминет воспользоваться силами Разведкорпуса. Кто знает, может, прямо сейчас он на пару с Зиком Йегером разрабатывает план, рассчитывая на наше добровольно-принудительное вмешательство. — Ты так говоришь, будто думаешь, что ради осуществления своих целей и амбиций Эрен готов воспользоваться нами не иначе как расходным материалом, — в сердцах огрызнулась она, на что Жан ей ответил стоическим молчанием. — Но… разве не он однажды признавался нам в обратном, разве не он сказал, что все мы важны для него больше, чем кто-либо? Микаса тщетно силилась придать тону своего голоса возмущённый окрас, но из-за невозможности противопоставить доводам Жана что-то более весомое произнесла фразу с беспомощностью и досадой. Губы Кирштейна изогнулись в подобии слабой снисходительной улыбки. Он прекрасно помнил тот душный закатный вечер, помнил, как вся компания, будучи уставшей и голодной после изнурительной работы под палящим солнцем, сидела в открытой тележке, слушая, как катятся по рельсам железные колёса оной и издают характерный звук на каждом стыке. Все пребывали в состоянии мрачной задумчивости, ибо командор Ханджи сообщила им, что Азумабито потерпели неудачу в попытке примирить другие народы с элдийцами, а потому и без того незавидное положение Парадиза обозначилось как воистину прескверное. Дабы отвлечься от гнетущих мыслей, Саша и Конни принялись беспечно болтать о предстоящей поездке на материк (будто на отдых собирались, а не на решающие переговоры, ей-богу), и остальные волей-неволей поддались напускной, но позитивной атмосфере. Кроме Эрена. Казалось, ничто не способно пробить глухую, непроницаемую стену отчуждённости, образовавшуюся перед ним, тем не менее его угрюмое молчание долго не продлилось: Йегер таки вздумал подлить масла в огонь, напомнив, что время его на исходе, а вопрос с «приемником» до сих пор не решён. До чего же неприятные и противоречивые чувства обуревали Жана в момент, когда Микаса без колебаний заявила, что после истечения тринадцатилетнего срока, отмеренного Эрену, готова стать следующим Атакующим титаном. Он едва сдержался от порыва хорошенько встряхнуть её за плечи и закричать ей в лицо, чтобы она немедленно образумилась, чтобы прекратила искать смерти, прикрываясь пафосными речами о самоотверженности, лишь бы в очередной раз доказать Йегеру, насколько предана ему. Вместо этого он с холодной рассудительностью озвучил парочку неоспоримых аргументов, которые ставили Аккерман в самый конец очереди на получение силы любого из девяти шифтеров. Терзаемый не совсем уместной ревностью к этой глупой девчонке и бессильной злостью к объекту её обожания, Жан также не замедлил выдвинуть собственную кандидатуру, причём сделал это в деловито-надменной манере, как бы с напором доказывая, что имеющиеся у него лидерские качества вкупе с эмоциональной стабильностью позволят ему справиться с возложенной ответственностью лучше кого бы то ни было. Тогда Конни не только не обвинил своего товарища в зазнайстве, но и заявил, что его место среди военного руководства, но никак не среди шифтеров-смертников. И когда Жан, будучи растроганным и польщённым, наблюдал, как между Спрингером и Сашей разворачивается комичный спор о том, кто же из них двоих наиболее достойный кандидат, Эрен произнёс во всеуслышание свои заветные слова… — Да, было дело, — вздохнул он. — Я верил в искренность его слов, и сейчас верю, но… обстоятельства имеют одно досадное свойство — они вечно меняются, а вместе с ними неизменно меняются и люди, их приоритеты и убеждения. Теперь Эрен другой человек: намерения его не ясны, а потому действия практически непредсказуемы. Не исключено, что за эти несколько месяцев с момента своего ухода он настолько очерствел душой под давлением требующей крови реальности, что важность подобных признаний для него значительно приуменьшилась. Руки Микасы непроизвольно согнулись в кулаки. На секунду у неё возникло дикое желание треснуть Кирштейна по шее, чтобы он прекратил резать её сердце на куски своими гипотезами, но в итоге в довольно резкой и раздражённой форме сказала: — Пусть это прозвучит наивно, но мне хочется верить, что ты ошибаешься. — Мне тоже. Они обменялись долгими пронзительными взглядами. Моментально смягчившись, Микаса печально улыбнулась уголками губ. Выражение лица Жана говорило лучше любых красноречивых слов: ему ничуть не менее больно и горестно от того, что судьба вынуждает их всех ступать на тернистый путь, которому нет и не будет конца. Он не презирает Эрена, не отворачивается от него — напротив, он пытается его понять, причём не с целью осудить или поддержать, но сделать выбор самому, самому решить, какую роль ему следует занять в грядущей войне. И что-то подсказывало ей: что бы Жан ни предпочёл, его не перестанет гложить мысль, что он поступает неправильно. Неожиданно для себя Микаса обхватила ладонью кисть правой руки парня и несильно, почти трепетно сжала её. — Прости, я не должна была сердиться на тебя, — произнесла она виновато и опустила глаза, постепенно сознавая, насколько непозволительно интимным вышел совершённый ею жест. Смутившись пуще прежнего, девушка уж было отпрянула, но Жан успел перехватить её руку, прикосновение которой всего пару мгновений назад отозвалось в его теле приятной волной тепла. — Не извиняйся, Микаса, — с ласковой улыбкой сказал он. — Я заслуживаю хорошей оплеухи как минимум, иначе мои пессимистичные рассуждения так и будут бесконтрольно срываться с языка. Девушка лукаво ухмыльнулась. — Признаюсь, меня посещала такая мысль. — Ах вот как! — театрально воскликнул Жан. — Даже не знаю, огорчён ли я этой новостью. И что же, ты не передумала? Ведь ещё не поздно осуществить задуманное. Конечно, оплеуха от самой Микасы Аккерман может быть жутко травмоопасной и болезненной, но я готов призвать всё своё мужество, чтобы с достоинством вынести наказание. — Глупости говоришь, — тут Микаса и вовсе прыснула со смеху, — не собираюсь я тебя бить. — Надеюсь, ты не посчитаешь меня трусом, если я скажу, что донельзя обрадован тем, что сегодня моя челюсть останется целой? — Нет, не посчитаю. Думая, до чего же ловко Жан ушёл от болезненной темы, девушка медленно помотала головой, при этом взглянула на парня снизу вверх, совершенно не давая себе отчёта в том, как много невинного кокетства было в её взгляде, прежде ей не свойственного. С пугающим и одновременно приятным удивлением она обнаружила, что ей нравится смотреть на Жана, нравится видеть в его карих миндалевидных глазах те мучительно сдерживаемые чувства, которые он испытывает к ней, — это будоражило, в сущности, одинокую девичью душу, льстило её израненному самолюбию. Эгоистично? Не то слово. Но Микаса ничего не могла с собой поделать, ибо пока была не в состоянии распутать постоянно растущий клубок противоречий, который образовался с момента, когда Жан признался, что она небезразлична ему. Что до самого Жана, то перемены в поведении девушки не только заставили его сердце начать с ненормальным остервенением биться о грудную клетку, но и вновь раскалили докрасна тлеющие угольки надежды на возможность обретения личного счастья. В этот момент задание, требующее от него неусыпного контроля, разговоры об Эрене и беспросветном будущем вдруг ушли на второй план, перестали иметь особое значение — Жан думал лишь о том, что ничего так сильно не желает, как видеть вечно холодную Микасу такой оживлённой и искренней. Он всё ещё держал девушку за руку и отчего-то был уверен, что если прямо сейчас поцелует её, она ответит взаимностью. К счастью, к ним подошёл один из подчинённых, что избавило Кирштейна как от совершения возможной ошибки, так и от сожалений в случае бездействия. Микаса с видом, будто её застали за каким-то непотребным занятием, с излишней порывистостью высвободила ладонь и отступила на шаг в сторону, тем самым восстановив разумные границы личного пространства. Опустевшая рука Жана на секунду зависла в воздухе, после чего медленно опустилась, повиснув вдоль туловища. — Что случилось, рядовой Митчелл? — прищурился Кирштейн, подметив, что округлое смуглое юношеское лицо его подчинённого выглядит чересчур взволнованным. Парень вытянулся по стойке смирно и, чётко проговаривая каждое слово, доложил: — Командир, при повторном патрулировании подвальных помещений в северной части здания мной и рядовым Колином был обнаружен ящик с подозрительным содержимым… И, в общем, мы это… Митчелл вдруг весь сконфузился; бровь Жана выгнулась в недоумённом жесте, и его голос принял требовательную интонацию. — Продолжайте доклад, рядовой. — Видите ли, командир, — покрывшись испариной, виновато заговорил тот, — там ведь находится марлийское вино с кое-каким продовольствием… Уже спустя пару минут Жан и Микаса ускоренно шли вслед за Митчеллом по довольно извилистым подвальным коридорам, где мрак в основном разгонялся тусклым светом висевших на стенах ламп, — в каждую был помещён кусок твёрдого титанового вещества, напоминающего по своей структуре алмаз, только излучающий необычайно яркое свечение. Жан выглядел крайне недовольным и угрюмым, ибо Микаса наотрез отказалась оставаться наверху вопреки всем его уверениям о том, что в данном случае уровень опасности слишком высок, чтобы столь нешуточный риск с её стороны можно было назвать оправданным. Сама же Аккерман хоть и была тронута его заботой, однако противостоять задетой гордости (как воинской, так и девичьей) не собиралась, — она и спровоцировала проявление непробиваемого упрямства, из-за которого Жан едва не вскипел от злости; причём градус сей негативной эмоции значительно повышался при мысли, что Микаса наверняка бы уступила, будь перед ней проклятый Йегер. У входа в складское помещение их поджидал вышеупомянутый рядовой Колин. Будучи встревоженным не меньше своего товарища, он отдал честь Кирштейну и сбивчиво предупредил о необходимости соблюдения предельной осторожности. Проведя всех вглубь помещения, сплошь заставленного пресловутыми деревянными ящиками, он указал на один из них, при этом всячески старался держаться от него чуть поодаль. Чувствуя, как с каждой секундой нервы накаляются из-за закрадывающихся в голову жутких предположений, Жан жестом руки приказал всем оставаться на месте, а сам уверенно приблизился к ящику. Тот был вскрыт. Внутри находилось двадцать пять бутылок из тёмного стекла, и Кирштейн сразу обратил внимание на то, что на одних этикетки имели потёртый вид, а на других вовсе отсутствовали; более того, состояние и положение пробок ясно говорило, что горлышки были закупорены ими повторно. — Значит, выполняя приказ о патрулировании, вы, ребята, решили, что не помешало бы запастись бутылочкой халявного марлийского пойла, — констатировал Жан с упрёком, но без осуждения. Митчелл потупился и честно признался: — Виноват, командир. Это была моя идея. — М-да уж, вы проявили беспечное легкомыслие, но оно же, по-видимому, спасло нам всем жизнь, поэтому было бы несправедливо подвергать вас двоих серьёзному наказанию. По крайней мере, я так считаю. — Стоя к присутствующим спиной, Жан аккуратно взял одну бутылку за горлышко с намерением определить вес и плотность её содержимого. — Как вы поняли, что внутри не вино? Парни в смятении переглянулись, и Колин недвусмысленно кивнул в сторону Кирштейна, как бы говоря своему напарнику, что раз уж он взял на себя роль инициатора, то пусть утруждает себя объяснениями и дальше. — Эм, как вы и сами заметили, командир, — неуверенно начал Митчелл, — один лишь внешний вид этих бутылок вызывает немало вопросов, ведь обычно клан Азумабито доставляет на остров исключительно качественное продовольствие, — я не единожды слышал, как командор Пиксис беседовал по этому поводу с другими офицерами. В общем, я подумал, что ничего страшного не произойдёт, если мы выясним, вино всё-таки внутри хранится или что-то другое. Боже, к счастью, мне хватило ума не встряхивать бутылку… — парень судорожно выдохнул и провёл ладонью по лбу, убрав выступившие на нём крупные капли пота. — Я взял одну из них и сначала уверился было, что в неё залито растительное масло, однако консистенция показалась мне слишком густой, а вес — тяжёлым. И я бы рад был сказать, что ошибся, и это всего-навсего керосин, вот только… запаха специфичного нет. Тут терпение Микасы иссякло, и она с нервными нотками в голосе спросила: — Так что ты думаешь, Жан? Неужели это… Он поставил бутылку на место и, повернув голову, обратил на девушку напряжённый взор. — Пока сложно сказать наверняка, тем не менее переговоры следует немедленно прервать. Если это нитроглицерин, то мы все рискуем взлететь на воздух.***
Жан с Микасой шли по одному из многочисленных коридоров штаба в Шиганшине, направляясь в зал собраний. Между напарниками сохранялось молчание, и если Микасе, в силу привычки, удалось нацепить на себя маску показного спокойствия, почти равнодушия, то Кирштейн этим похвастаться не мог: по его пусть и скудной мимике безошибочно можно было прочесть, насколько сильно он озабочен и напряжён. Время только близилось к полудню, но проникающие сквозь открытые окна яркие солнечные лучи уже вовсю раскаляли душный стоячий воздух, сдавливая виски и лёгкие. И в какой-то момент Жан всей душой возненавидел это ненормально жаркое лето, будто целенаправленно пытающееся подпортить ему жизнь, ведь даже элементарно собраться с мыслями казалось задачей до стыдного трудновыполнимой. — Тебе не стоит так тревожиться, — сказала Микаса, когда они остановились у входа в зал, ожидая приглашения. — Какими бы нелепыми ни были обстоятельства, мы всё же предотвратили диверсию, а значит, как минимум можем облегчённо выдохнуть. Девушка растянула губы в ободряющей улыбке, в которой Жан уловил лёгкий намёк на нежность, намёк настолько явный, что его автоматически захотелось списать на разыгравшееся воображение. «Дурная привычка», — подумал парень. — Да, я знаю, — отозвался он ровно. — Тем не менее удача не отменяет того факта, что я, как командир, серьёзно облажался. — Не говори чепухи, Жан, — возмутилась Микаса. — Со своими обязанностями ты справился более чем достойно. В конце концов, существует банальный человеческий фактор: невозможно предусмотреть всё, и нам, разведчикам, это должно быть хорошо известно. — Не в моём случае. Кирштейн нарочито добродушно ухмыльнулся, видя, как лицо Микасы принимает недовольное выражение; она волновалась за него, и это не могло не вызывать в нём прилив умиления. На этом диалог прервался, потому как парочку попросили войти в зал. К Жану мгновенно вернулся облик сосредоточенного солдата, всецело готового предстать перед командованием с докладом. Он и Микаса прошли в центр помещения и приложили кулак к сердцу, поприветствовав присутствующих, после чего заняли предложенные им места в аккурат напротив верховного главнокомандующего Дариуса Закклая. Важно восседая за массивным дубовым столом, пожилой мужчина смерил вошедших сурово-оценивающим взглядом и обратился к Жану: — Лейтенант Кирштейн, прошу вас ещё раз поведать нам в устной форме детали произошедшего. Мы должны удостовериться, что ничего не упустили. Жан поднялся, прочистил горло и по привычке провёл ладонью по голове, поправляя волосы. Прежде чем заговорить, он встретился взглядом с командором Ханджи: та ответила ему одобрительным кивком, мол, всё в порядке, можешь смело приступать к делу. И он принялся рассказывать короткую и незамысловатую историю с обнаружением того злополучного ящика. Голос его звучал совершенно спокойно и твёрдо, что вкупе со складной речью производило на командование должное впечатление, — даже Закклай невольно подумал, что столь способный член Разведкорпуса (о его боевых навыках он был также осведомлён) в будущем вполне мог бы стать наилучшей кандидатурой на должность командора. — …после тщательной проверки склада было найдено ещё два идентичных ящика, причём, хочу заметить, все они располагались строго по периметру несущей стены. А поскольку анализ подтвердил наличие в бутылках нитроглицерина, можно утверждать, что злоумышленники сделали это осознанно, надеясь нанести зданию как можно более существенный ущерб. — Выходит, они ничего не знали о предстоящих переговорах, а потому рассчитывали на случайную детонацию, — заключил Закклай, приглаживая пальцами свои седые усы. — Именно так, сэр, — согласился Жан. — Никаких детонирующих веществ, вроде пороха, не было обнаружено, но, учитывая нестабильность самого нитроглицерина, злоумышленники имели все шансы на успех. — Н-да, последствия могли оказаться крайне плачевными, — задумчиво произнёс командующий и, поблагодарив Кирштейна за доклад, разрешил ему сесть. Облокотившись локтями о стол и скрестив пальцы рук в замок, Закклай выдержал недолгую паузу, после чего продолжил: — Прошло чуть больше двадцати четырёх часов с момента этого неприятного инцидента, господа офицеры, и мне хотелось бы знать, далеко ли продвинулось расследование. Командор Найл, — тот немедля встал, — как идут дела у Военной полиции? — К сожалению, реальных зацепок у нас пока нет. Дабы не «спугнуть добычу», мы соблюдаем строжайшую секретность, что создаёт определённые трудности. К настоящему времени мы провели инвентаризацию на всех военных складах в пределах морского порта, а также Шиганшины и Троста, но потерь не обнаружили: по крайней мере, ни один литр жидкого нитроглицерина не был украден. Посему я склоняюсь к тому, что все ящики под видом марлийского вина были привезены с материка… — Вы склоняетесь? — выразительно выгнул бровь Закклай. Прекрасно понимая причину недовольства главнокомандующего, Найл поспешил уточнить: — Пока не удалось точно установить, когда, откуда и на каком корабле был доставлен груз, но могу заверить вас, сэр, — менее чем через сутки мы раздобудем всю необходимую информацию. — Было бы неплохо, — почти язвительно хмыкнул тот; нынешний расклад его не особо устраивал. — Что насчёт подозреваемых? — Разумеется, в первую очередь под тень подозрения попадают марлийцы, — продолжил командор. — Мы допросили Елену, поскольку она, как лидер антимарлийских добровольцев, вполне могла бы быть прямо или косвенно причастна к данному инциденту. Однако она всё отрицает, да и мы за неимением каких-либо доказательств вынуждены были признать, что у неё попросту нет причин для совершения диверсии, ведь иначе это грозило бы ей потерей доверия Парадиза. — Мужчина ненадолго умолк, дабы сделать глоток воды: та, пусть и утратившая всякий намёк на прохладительный эффект, приятно смочила пересохшее от полуденной жары и волнения горло. — В связи с вышесказанным есть все основания полагать, что среди враждебно настроенных к нам марлийцев образовалась независимая группировка диверсантов, любыми доступными способами стремящаяся подорвать боеспособность и репутацию Парадиза. Мы уже по максимуму задействовали силы Военной полиции и Гарнизона, так что теперь, когда эти злоумышленники дали о себе знать, их поимка — лишь вопрос времени. На этом всё, сэр. Если вы не возражаете, то более подробный отчёт я предоставлю во второй половине дня. — Да, конечно, командор, — отозвался Закклай и несколько небрежным жестом руки дал Найлу понять, что больше не намерен докучать его персоне. С минуту поразмыслив над услышанным, командующий вконец помрачнел и сказал: — Что ж, господа, ситуация, на удивление, складывается мало обнадёживающая: ни зацепок, ни подозреваемых, а значит, по-прежнему существует высокий риск попытки повторения диверсии. А ведь нам и так не сладко приходится, если вспомнить, в каком шатком положении находится Парадиз с военно-политической точки зрения. В общем, надеюсь, что вы, командор Найл и командор Пиксис, — он поочерёдно взглянул на них, — в кратчайшие сроки уладите проблему с диверсантами, ибо нет у нас времени возиться с жалкими тараканами, возомнившими себя самоотверженными борцами с демонами острова. Командоры заверили, что сделают всё возможное, и когда главнокомандующий хотел было объявить об окончании собрания, Жан попросил дать ему слово. Не ожидавшая такого поворота событий Микаса вопросительно воззрилась на него, и тот мельком подмигнул ей, дескать, всё идёт по плану. — Сэр, ввиду обстоятельств я хочу попросить вас дать мне возможность принять участие в расследовании, принять с условием, что я буду действовать самостоятельно, — заявил он и, на мгновение замявшись, добавил: — Моя непредусмотрительность могла обойтись нам не только сорванными переговорами, но и человеческими жертвами, поэтому я придерживаюсь позиции, что по возможности обязан искупить допущенную оплошность. Вперив в Кирштейна откровенно скептичный взор, Закклай протянул задумчивое «хм». — И насколько вы уверены в том, что ваша инициативность принесёт плоды, лейтенант? — Достаточно, чтобы иметь смелость просить об этом вас, сэр, — парировал Жан невозмутимо. — У нас, разведчиков, сформировались неплохие приятельские отношения со многими марлийцами, и если среди них действительно есть те самые злоумышленники, я постараюсь разоблачить их, не привлекая лишнего внимания. Его ответ удовлетворил собеседника, и тот в итоге лишь развёл руками. — Если командор Ханджи даст своё разрешение, то я буду с ней полностью солидарен. — Я не против, — сразу отозвалась та, и её преисполненный едва ли не материнской гордости взгляд обратился к Жану. — Можешь запрашивать любые материалы и действовать по своему усмотрению, но главное, не забывай в обязательном порядке периодически докладывать командованию о положении дел. — Есть, командор! — отдал честь Кирштейн, крайне польщённый тем, что он всё ещё обладает высоким кредитом доверия. — Можете положиться на меня. — Командор Ханджи, прошу, позвольте мне посодействовать лейтенанту Кирштейну. В таком серьёзном деле без напарника ему вряд ли удастся обойтись. Поначалу Жан отчего-то пытался упорно убедить себя, что ослышался, и эти слова не принадлежат Микасе. Несомненно — ему до одури хотелось, чтобы она оставалась рядом как можно дольше, но совершенно не рассчитывал, что сие наивное желание окажется взаимным. Кирштейн пристально взглянул на девушку, как бы спрашивая: «Зачем?..» — и, к своей ещё не осознанной в полной мере радости, получил в ответ краткую, но многозначительную улыбку, наполненную теплом и некоторой загадочностью.