***
Когда солнце скрылось за стенами Шиганшины, погрузив город во мрак безветренной летней ночи, улицы постепенно озарились тёплым светом газовых фонарей. Казалось бы, наступило время отхода ко сну, однако местных жителей сие не волновало: всюду, куда ни глянь, сновали по-праздничному разодетые взрослые и дети, и лица их одинаково выражали радость; торговые лавки ломились от ассортимента в виде съестных продуктов, сувениров и выпивки, причём из-за злоупотребления последним некоторые мужчины то неприлично громко напевали некогда запомнившиеся им песни, то срывались на безудержный хохот, а то и вовсе затевали вполне себе мирную, но всё же драку, придумывая до смешного нелепые мотивы. Преодолев несколько переулков, Жан оказался на площади. Там, прямо в центре, разожгли внушительных размеров костёр, вокруг которого многие без устали танцевали под музыку, исполняемую с помощью несложных струнных и духовых инструментов. Оставшись наблюдателем, парень вскоре поймал себя на мысли, что уже давно не может перестать улыбаться, — до того приятная атмосфера создавалась благодаря всем этим беззаботно проводящим время людям. Снедающее чувство обременённости вдруг сменилось так необходимым ему умиротворением. Ничто его не тревожило, ничто не угнетало. Пожалуй, в это мгновение он был почти счастлив. — Хорошо здесь, правда? — послышалось совсем рядом, и Жан повернул голову; его брови чуть сдвинулись к переносице, но при этом слабая улыбка с губ не сошла, разве что выражать стала несколько иные эмоции. — Как минимум — неплохо, я бы сказал, — спокойно отозвался Кирштейн и уставился на пляшущие языки пламени, которые будто бы старались подстроиться под заданный музыкой ритм. — Знать бы только, что они все вообще празднуют. — Как что? Победу над заклятыми врагами, конечно же! — Победу, значит… — В твоих мечтах она именно такая, — улыбнулся собеседник. — Все счастливы и беспечны, ведь никому отныне не будет ведом страх быть заживо сожранным. Теперь у них есть будущее. Жан усмехнулся. — Жаль только, что всё это — лишь мои грёзы. — Если не предаваться мечтам, то мириться с суровой реальностью станет гораздо сложнее, а двигаться дальше — тем более, — сказал Марко, положив свою ладонь на плечо друга, и тот едва не поёжился. Наверное, ему никогда не удастся привыкнуть к этому искренне ободряющему, но обжигающе ледяному прикосновению, — оно будто служило напоминанием, что в телах мертвецов, пусть и существующих в воображении, не может теплиться жизнь. — Ты прав, как и всегда, — улыбнулся Кирштейн, снова посмотрев на неизменно добродушное и бесхитростное лицо друга, но тут же помрачнел, поскольку взгляд его зацепился за проходящую сквозь толпу неподалёку знакомую парочку. Эрен предложил Микасе потанцевать с ним, и она с удовольствием согласилась. «Ну, а как же иначе?» — хмыкнул Жан, одновременно восхищённый тем, насколько очаровательна её улыбка, и преисполненный ревностью от осознания, что улыбка эта дарована не ему. — Удивительно, какую боль порой могут причинять безобидные мечты небезразличного тебе человека, — заметил Марко с сочувствием. — Прекрасно зная, о чём она грезит, мне трудно даже представить её рядом с собой, — хмуро произнёс Жан, безотрывно наблюдая за кружащейся в танце девушкой. — Наверное, я просто привык оставаться в стороне. — Но не смирился. Губы Кирштейна изогнулись в лёгкой усмешке. — Нет.***
Когда багровый лик солнца выполз из-за горизонта навстречу тёмному небосклону и голубой рассвет забрезжил над скрытой густым туманом округой, Жан и Микаса отправились в путь. Прохладный воздух приятно гладил кожу и приносил слабый аромат свежей росы, покрывающей сотканный из зелёной травы ковёр, а ласкающее слух пение птиц успокаивало расшатанные от насыщенной жизни разведчика нервы. Однако приказа расслабляться не поступало. Дорога предстояла долгая, поэтому они как можно чаще пускали лошадей галопом, что отнимало довольно много сил, ведь приходилось постоянно быть в напряжении. Ближе к полудню путников начала донимать ещё и жара: солнце в зените, а на небе ни облачка, даже ветерок отсутствовал. Жан предложил сделать остановку, дабы напоить лошадей и передохнуть. Микаса кивнула и свернула к реке. Найдя более-менее подходящее для привала место, всадники спешились со своих скакунов и осмотрелись. Затем Жан взял обоих лошадей под уздцы и повёл к воде, а Микаса, спрятавшись в тени широколиственного дерева, сняла плащ-накидку и принялась рыться в походной сумке в поисках сухого пайка. Всё происходило в немом молчании. Сказать, что они чувствовали себя неловко — ничего не сказать. Ещё вчера Жан осмелился украсть у Микасы поцелуй, а сегодня даже зрительного контакта старался избегать. Ему меньше всего хотелось увидеть в её серых глазах осуждение или неприязнь, а может, и вовсе — ненависть. К этому он оказался совершенно не готов, несмотря на то, что всю ночь внушал себе обратное. Этот спонтанный поцелуй Жан считал чудовищной ошибкой. Но не потому, что его пугала негативная реакция Микасы. Он боялся самого себя. Боялся своих чувств, что невиданной ранее волной вспыхнули в нём в момент, когда он коснулся её нежных губ, вдохнул сладостный запах её кожи и, наконец, узнал, каковы её прекрасные волосы на ощупь, — гладкие, как шёлк, именно такие, какими он себе их и представлял. Пока подобная близость являлась неосуществимой фантазией в наивной юношеской голове, ему удавалось мириться с ролью безответно влюблённого паренька. Он даже умудрялся иронизировать по этому поводу, не только практически не испытывая сожалений, но и вполне принимая сложившийся факт. Теперь же мысль, что после случившегося Микаса станет для него ещё более недосягаемой, доводила до самого настоящего отчаяния. Стоя босыми ногами в воде, Жан почерпнул её ладонями и умыл лицо да шею. Спасительная прохлада подействовала на него отрезвляюще, прояснив перегретую на палящем солнце голову. «Ты чересчур много думаешь, кретин, — обращался он к себе, раздражаясь. — Знал ведь, что пожалеешь об этом разговоре, так чего раскисаешь?! Ведёшь себя, как какой-то мальчишка, ей-богу…» В конце концов, на фоне масштабности всех тех бед, что вновь и вновь обрушиваются как на разведчиков, так и на представителей элдийского народа в целом, проблемы личного характера казались до абсурдности ничтожными, нелепыми и неуместными. В итоге Жан твёрдо решил выяснить, что в дальнейшем будут представлять собой их отношения, и не важно, насколько болезненный удар нанесёт Микаса, заявив о нежелании иметь с ним хоть что-то общее, — уж это он сумеет как-нибудь пережить. «Не проще ли ко всему подходить с иронией? — подумал он. — Я слишком многое преодолел, чтобы расстраиваться по пустякам». Дождавшись, когда лошади утолят жажду, парень привязал их к дереву, после чего надел сапоги и уселся на траву неподалёку от своей спутницы. — Надеюсь, к утру доберёмся до Шиганшины, — заговорил он, взяв протянутый сухпаёк, завёрнутый в плотную бумагу: ему достался небольшой кусок вяленого мяса и хлеб. — Ага. Будучи удовлетворённым обеденным меню, парень приступил к трапезе; правда, несмотря на наличие аппетитного внешнего вида и запаха, вкус еды казался на редкость пресным. — Уф, ну и жара сегодня, — выдохнул он с намерением хотя бы чуть-чуть разрядить обстановку. — Прям настоящая парилка. — Да, и вправду очень жарко стало. Если внешне Микаса оставалась абсолютно спокойной, то голос её выдавал волнение. — Сейчас бы раздобыть ту вкуснятину, что мы пробовали в портовом марлийском городке, — продолжал парень максимально непринуждённо. — Вечно забываю, как марлийцы его называют, но за этот холодный десерт и душу дьяволу не жалко продать. — Мороженое, — сказала девушка, не сумев сдержать слабую улыбку из-за нахлынувших воспоминаний, — так они его называют. В её улыбке радости было мало, зато щемящей тоски хватало с избытком. Жан мысленно чертыхнулся, коря себя за то, что напомнил ей о той злополучной поездке на материк, в которой Эрен оставил их, вздумав действовать самостоятельно. — Да, точно, — он театрально стукнул себя ладонью по лбу, после чего потянулся за флягой с водой да сделал несколько больших глотков. — Может, если у нас появится свободное время, заглянем к Николо? С его-то непревзойдённым кулинарным талантом приготовить мороженое не проблема. — Эм, пожалуй, это неплохая идея, — как-то сконфуженно проговорила Микаса, и Кирштейн впервые за день внимательно всмотрелся в её лицо, что заставило последнюю отвести взгляд в сторону. Он не хотел делать поспешных выводов, дабы не обнадёживать себя понапрасну, тем не менее тяжело было подвергнуть сомнению тот факт, что в ней определённо что-то изменилось: мало того, что она утратила былую невозмутимость, так ещё и враждебного настроя не проявляла. — Не волнуйся, это не свидание, пусть мне и хотелось бы думать иначе, — в шутливой манере произнёс парень, и девушка устремила на него возмущённый взор, дескать у неё и мысли не возникало о таком понятии как «свидание»; собеседник же невольно улыбнулся, ибо вкупе с заалевшими щеками вид её сделался невероятно умилительным. — Я ведь пообещал, что больше не стану что-либо предпринимать вопреки твоему желанию, — добавил он уже несколько смущённо. — Надеюсь, ты простишь меня за содеянное и… впредь позволишь оставаться твоим другом. Кирштейн смотрел на Микасу так, словно для него это было вопросом жизни и смерти, отчего девушка — и без того пребывавшая в нехилом замешательстве — вконец растерялась. Тем вечером его исключительно трепетное отношение не позволило выдать категоричное «нет», означающее, что между ними в принципе ничего не может быть в романтическом плане. К тому же он и сам это понимал, а потому просил лишь о дружбе, однако не скрывал, что чувства его были и будут отнюдь не дружескими. Поразительно, но Микаса ещё никогда не думала так много о человеке, с которым её связывает разве что многолетняя служба в Разведкорпусе. Да, он виделся ей неплохим парнем с довольно незаурядным умом и закалённым в боях духом, и, разумеется, если понадобится, она без колебаний прикроет ему спину. Но примерно так же девушка охарактеризовала бы и Армина, причём последний является для неё названным братом, а вот Жан… Кем он ей приходится? Боевым соратником? Сослуживцем? Знакомым? Другом ли? Микаса медлила с ответом. Ей вдруг стало стыдно, и она неосознанно потянулась было к шарфу, но, мазнув пальцами по оголённой шее, вспомнила, что из-за духоты сняла с себя эту часть гардероба. Неотъемлемую часть. Символ её преданности Эрену, тому, кто однажды привнёс в жизнь полумёртвой от горя девочки смысл, делил с ней кров, оберегал… Иногда во взгляде Эрена появлялось нечто большее, что-то такое, что свойственно выражать влюблённому юноше, — эта мысль делала её счастливой. Оказалось, то был плод её воображения. Бесконечная нежность, чуткость и теплота — всё это отражалось в глазах Жана. Не Эрена. Удивительно, что она не замечала этого раньше. А может, просто не считала нужным. И лучше бы пребывать всё в том же неведении, заключила девушка, нежели в состоянии доселе не возникающего когнитивного диссонанса. — Я вовсе не держу на тебя зла, так что можешь не переживать. Мою дружбу ты не потеряешь, — наконец проговорила Микаса, не без труда натянув на себя бесстрастную маску, приправленную дежурной радушной улыбкой. — Это радует, — отозвался Кирштейн, подумав, что в прошлый раз она была намного убедительнее в своей инстинктивной тяге сохранять видимость безразличия. В этот момент где-то вдалеке прогремел гром, и путники одновременно повернули головы на север — на горизонте образовалась тёмно-серая полоса и, неумолимо расширяясь, поглощала голубой небосвод с намерением подпортить погожий денёк щедрой порцией проливного дождя. — Судя по всему, сетовать на жару нам скоро не придётся, — расстроенно выдохнул Жан, с неудовольствием предвкушая, как весело будет скакать верхом на лошади по грязи, будучи промокшим до нитки. «По крайней мере, можно не трястись от страха, опасаясь нападения титанов исподтишка», — добавил мысленно парень.***
Погода не налаживалась до самого утра. Одна грозовая туча сменялась другой, лишь изредка позволяя солнечным лучам пробиваться сквозь их плотную завесу. К счастью, путникам не пришлось ночевать под открытым небом: жители одной маленькой деревушки, что находилась в пределах стены Мария, сразу распознали в них разведчиков, а потому без промедлений приютили в доме пожилой супружеской пары, где сытно накормили и пообещали предоставить удобное спальное место. И Жан, и Микаса были всецело довольны столь радушным приёмом, правда, слегка раздражались из-за настойчивых расспросов хозяина по поводу нынешней ситуации, потому как им строго воспрещалось разглашать что-либо касательно военно-политических планов и настроений. — Незадолго до вас в деревню явилась небольшая группа солдат из Гарнизона. С ними были марлийцы. Я распознал их по одежде и акценту, — вдруг выдал он, когда его жена принялась разливать по глиняным кружкам чай. Сидящие напротив него гости озадаченно переглянулись, а женщина, на секунду замерев, быстро удалилась в кухню. — Сколько их? — спросил Жан. — Человек пять точно, из Гарнизона — восемь. Все они держали путь прямиком из Троста, — отозвался тот, пригладив пальцами седые усы. — Я видел в окно, как командир разговаривал с моим соседом, просил предоставить ночлег. Тому, естественно, пришлось согласиться. Кирштейн обхватил ладонями кружку — обжигающе-приятное тепло мигом разлилось по озябшим за день пальцам. — Говорите так, будто ни один здравомыслящий житель этой деревни не позволил бы марлийцам переступить порог своего дома, не обернись это ему проблемами с законом, — подметил он. — Впрочем, это неудивительно, вас можно понять. — Конечно же, мы им не доверяем! Они ведь наши непримиримые враги! — возмущённо выпучил глаза старик и, чуть подавшись корпусом вперёд, перешёл на полушёпот: — Разве правительство поступает правильно, давая им, этим безжалостным убийцам, столько свободы на нашем острове? Разве не из-за них погибло так много людей, когда две стены в одночасье пали?.. — Нам нужны союзники, — спокойно пояснил парень, осторожно поднося кружку к губам да делая пару маленьких глотков. — Особенно среди марлийцев. Если будем уподобляться нашим врагам, проявляя одну лишь жестокость и агрессию, то гарантированно станем сосредоточением абсолютного зла для всего мира, которое непременно уничтожат. Озвученные Жаном доводы заставили хозяина задуматься. Он сглотнул, вперил взгляд в столешницу да поджал сухие морщинистые губы. — Но ведь… У нас есть «Дрожь Земли», — неуверенно, но с надеждой произнёс старик, снова взглянув на собеседника, лицо которого сохраняло нарочито безэмоциональное выражение. — Это не выход, — сказал Жан и поставил кружку на стол; звук соприкосновения с твёрдой поверхностью вышел чересчур громким. — Геноцид недопустим, а потому мы обязаны приложить все силы, чтобы добиться мира. — Но что, если мы потерпим неудачу? Уголки рта Кирштейна дрогнули; он скрестил руки на груди. — Вы когда-нибудь убивали людей, сэр? Мужчина растерянно захлопал глазами и непроизвольно вжался в спинку стула; та протяжно скрипнула из-за усилившейся на неё нагрузки. — Нет, боже упаси, не убивал, — выдохнул он. — В таком случае, готовы ли вы принести в жертву миллионы невинных людей, тех, кто желает мирной жизни, но испытывает естественный страх перед тем, чего не понимает? Голос Кирштейна звучал всё также ровно, однако искоса наблюдавшая за ним Микаса заподозрила, что этот вопрос он скорее задавал самому себе, нежели хозяину дома. Впавший в уныние старик отрицательно помотал головой. Жан хмыкнул, подытожив: — Вот поэтому мы и должны попытаться доказать людям, что не представляем угрозы, что ничем в сущности от них не отличаемся. В общем, наверное, это прозвучит наивно, но нам не помешало бы прийти к взаимопониманию с внешним миром, не допуская при этом кровопролития. Наивно — мягко сказано. Пусть Жан и говорил достаточно убедительно, но при этом сам уже давно утратил веру в то, что мирный путь разрешения многовекового конфликта возможен. Тем не менее, он считал своим долгом по возможности попытаться донести до других, что нельзя распалять взаимную ненависть, основанную на страхе, — это затуманивает разум, лишает способности критически мыслить. В противном случае человечеству никогда не удастся разорвать порочный круг, состоящий из слепого стремления избавиться от того, что видится ему хоть сколько-нибудь чуждым и опасным. Жан отчётливо вспомнил лицо Эрена на тех переговорах — оно было исполнено разочарованием, жалостью и презрением к тем, кто отказывался слушать и с пеной у рта проклинал их, элдийцев, желая истребить всех до единого. Похоже, в тот день оптимизм Йегера окончательно иссяк. Если, конечно, он вообще у него имелся. Размышления парня прервал внезапный и настойчивый стук в дверь. Старик пожал плечами, давая гостям понять, что не знает, кто бы это мог быть. Мужчина поднялся и, хромая на одну ногу, побрёл к окну. Приподняв край ситцевой шторки, он долго всматривался в темноту сырой безлунной ночи, после чего негромким и сквозящим недовольством голосом сообщил, что явились марлийцы. — Видимо, до них дошли слухи о нас, — предположил Жан. — Что ж, пускай войдут. Выясним, что им нужно. Микаса кратко кивнула, соглашаясь с ним, и старик, наконец, отпер массивную дубовую дверь, но впускать пришельцев не торопился. — Мы просим прощения за неожиданное вторжение в столь поздний час, — послышался снаружи тонкий женский голосок, — но мы были бы крайне признательны, если бы остановившиеся у вас солдаты Разведкорпуса уделили нам пару минут. Не пытаясь скрывать своего неудовольствия, хозяин что-то проворчал себе под нос и таки пропустил их в дом. Незваными гостями оказались молодая девушка и крепкий коренастый юноша. Пройдя вглубь помещения, они выстроились напротив стола, за которым сидели интересующие их лица, да неумело отдали им честь, «по-элдийски» приложив кулак к сердцу. — Это вовсе ни к чему, ребята, — выставил перед собой ладони Жан, когда они ещё и поприветствовали их в строго официальной манере. — Среди нас нет обладателей высших военных чинов, так что можете расслабиться и говорить с нами на равных. Мы ведь не против, да, Микаса? — Конечно же, нет. — Хорошо, — просияла марлийка. — Честно говоря, мы не хотели беспокоить вас, но узнав, что вы являетесь солдатами прославленного на острове Разведкорпуса, не смогли устоять перед соблазном встретиться с вами. Жан про себя отметил, что эта особа наделена достаточно миловидной внешностью: проницательный взгляд с прищуром и длинные каштановые волосы, собранные в высокий хвост на затылке, казалось, придавали её образу нарочитой строгости, но стоило украсить округлое личико оной улыбкой, как иллюзия исчезала, делая девушку до смущения обаятельной. — Эм, вы нас прямо-таки в краску вгоняете, — с некоторой застенчивостью отозвался Кирштейн. — О, мы ни в коем случае не хотели вас смутить, так что простите нас, — проговорила девушка и, спохватившись, поспешила представиться: — Меня, кстати, зовут Присцилла. Присцилла Бейкер. Марлийка вплотную приблизилась к столу и протянула руку Жану, при этом до того беззастенчиво и пристально посмотрела на него, что он аж невольно замешкался. — Жан Кирштейн, — привстав со стула, он совершил рукопожатие и кивком головы указал на свою спутницу, — а это моя подру… то есть боевая соратница… — Микаса Аккерман, — сказала та, глядя на Присциллу откровенно скептично; однако последняя, будто бы не заметив этого, изумлённо приоткрыла рот, затараторив: — Ого, да вы, ребята, не просто рядовые солдаты из Легиона Разведки — вы, что называется, лучшие из лучших. Бесстрашные герои, побывавшие в аду. Боже, прям не верится, что мне представилась возможность встретиться с вами лично! Девушка говорила с неподдельным восхищением, что льстило самолюбию Жана, но не Микасы, — она, напротив, оставалась равнодушной и настороженной. — Странно видеть марлийку, с таким восторгом отзывающуюся о некогда враждебном ей народе, — подозрительно прищурилась Аккерман. Присцилла хоть и ответила не сразу, но былой уверенности не утратила. — Действительно странно, — согласилась она. — Но дело в том, что оказавшись на Парадизе, мы многое переосмыслили. Нам всю жизнь внушали, что элдийцы — зло во плоти, однако это оказалось наглой ложью, ибо никаких демонов на острове мы не встретили, зато встретили обычных людей, добрых и отзывчивых. И лично я осуждаю и презираю марлийских правителей, причём не только потому, что они причинили вам столько страданий. Куда сильнее меня злит тот факт, что эти ублюдки используют силу титанов в войне против других государств и одновременно всячески угнетают элдийцев, благодаря которым, по сути, и одерживают победу из раза в раз. — Что ж, звучит вполне убедительно. Жан покосился на Микасу с укоризной, намекая, что вовсе незачем сейчас открыто выражать своё недоверие, на что та возмущённо нахмурилась, но каверзных вопросов решила не задавать, предоставив напарнику возможность действовать так, как он считает нужным. — Не поймите нас неправильно, мы очень рады, что ряды наших союзников регулярно пополняются, — сказал Жан, видя, что после своей пламенной речи Присцилла явно рассчитывала услышать что-то другое. — Мы безмерно ценим то, что среди марлийцев находятся люди, готовые, прежде всего, искать компромисс, а не развязывать войну, слепо веря пропаганде. — Спасибо, — признательно заулыбалась Присцилла, вновь устремив на Кирштейна свой пронзительный взор, из-за которого он почувствовал себя ещё более неловко, чем прежде. — Надеюсь, наш союз не будет напрасным. — Хотелось бы верить, что у нас всё получится. Парень растянул губы в добродушной улыбке, из-за которой у Присциллы, похоже, дыхание перехватило, — иначе не объяснишь, почему она вдруг стала выглядеть так, будто потеряла дар речи. — Да-а, конечно. Тут послышалось многозначительное «кхм», и все одновременно уставились на стоящего в стороне марлийца. — Ты ничего не забыла, Присцилла? — Ах да, точно, — встрепенулась та и, став рядом с парнем, положила ладонь ему на плечо. — Хочу представить вам своего друга. Его зовут Джозеф. Он у нас хоть и химик-недоучка, но потенциал у него огромный, уж поверьте. — Вечно твои комплименты несут какой-то оскорбительный подтекст, — беззлобно пробурчал Джозеф, и девушка виновато развела руками. — Я вызвался помогать вашим учёным в разработке лекарственных средств, — обратился он уже к разведчикам. — В Тросте они достаточно высоко оценили мои способности, так что у меня есть все шансы в скором будущем присоединиться к исследованиям. Видите ли, я наполовину элдиец, а потому буду вдвойне счастлив, если сумею принести пользу этому народу. Джозеф создавал впечатление человека скромного и бескорыстного, наделённого приятной неброской внешностью. Правда, у него всё же имелась одна примечательная черта — простреленное ухо, скрывающееся под тёмными волосами; Жан заключил, что пареньку, вероятно, довелось побывать в настоящем бою. Пока не было никаких оснований не доверять этим двоим, с чем соглашался как Жан, так и скептично настроенная Микаса. Их желание хоть как-то загладить грехи своего народа путём взаимопомощи казалось искренним. Всё-таки немало таких же марлийцев примкнуло к ним, несмотря на то, что некоторые из них поначалу относились к жителям Парадиза, мягко говоря, враждебно. В итоге Кирштейну ничего не оставалось, кроме как похвалить Джозефа за его альтруистические стремления, так необходимые в эти жестокие, бесчеловечные времена.***
Утром, когда небо, наконец, прояснилось, а влажный воздух был пропитан запахом земли и свежей травы, разведчики завершали свой путь в компании новых знакомых. Размокшая на дороге грязь замедляла путников, поскольку солдатам Гарнизона было поручено доставить гружёную провизией телегу, колёса которой так и норовили увязнуть в глубокой колее. И, кажется, только Присциллу сей факт не удручал, ибо она не упускала возможности поболтать с Жаном, а точнее… пофлиртовать. По крайней мере, Микаса, наблюдая за тем, как усердно марлийка пытается сосредоточить его внимание на себе, другого эпитета подобрать не могла. «Разве мне не должно быть всё равно?» — проносилось в сознании Аккерман всякий раз, когда до её ушей доносился весёлый девичий смех, заставляющий раздражённо закатывать глаза. Она порывисто натянула шарф на подбородок в попытке отвлечься, но вмиг нахлынувшие мысли об Эрене сделали её настроение максимально прескверным. Думать о чём-то более приземлённом оказалось куда приятнее. Сглотнув образовавшийся в горле тугой ком, Микаса посмотрела на Кирштейна: он ехал впереди и всё также беззаботно болтал с Присциллой. Ещё совсем недавно она в принципе не стала бы задаваться вопросом, чем же он мог приглянуться какой-либо девушке. Пока Эрен был рядом, ничто её не волновало. Пока Эрен был рядом, Жан оставался бледной тенью на его фоне. Но вот в чём парадокс: Эрен никогда не имел представления о том, что творится у неё на душе, а Жан, казалось, способен безошибочно угадывать её мысли, причём даже те, что она утаивает от посторонних с особенной тщательностью. Впрочем, есть ли смысл забивать голову этими размышлениями, если она не намерена отвечать взаимностью, о чём уже ясно дала понять? «Мне не нужны отношения, — уверялась девушка. — Всё, что меня сейчас интересует — должно интересовать! — это судьба Эрена. Остальное не имеет значения…» — Как жаль, что мы так скоро расстаёмся, — с грустью проговорила Присцилла, когда вся компания пересекла ворота Шиганшины. Марлийцам надлежало вернуться в выделенное для них жильё в северной части города, а Жану и Микасе предстояло встретиться с главнокомандующим Военной полиции. — Надеюсь, ещё свидимся. Могло показаться, что девушка обращается к ним обоим, но нет, её взгляд был направлен исключительно на Кирштейна. — Да, было бы неплохо, — кивнул парень с улыбкой; чуть натянутой, подумалось Микасе. — Мы пробудем в Шиганшине несколько дней, так что наверняка встретимся. — Что ж, тогда до встречи, красавчик, — подмигнула Присцилла и, пришпорив лошадь, умчалась вслед за своей группой. Жан оторопело раскрыл рот, думая, что ослышался, и Микаса хмуро покосилась на него, но быстро опомнилась да вновь приняла невозмутимый вид. Когда неловкая пауза затянулась, парень прочистил горло, сказав: — Ну, чего же мы стоим? Едем в штаб.***
Найл Док, тот самый главнокомандующий, незамедлительно принял разведчиков в своём кабинете, любезно предложив им присесть на стулья, что располагались напротив его рабочего стола. — К сожалению, королева Хистория не будет присутствовать на переговорах, — сходу заявил он, опёршись локтями о столешницу да сцепив пальцы. — Мы не можем полностью исключить попытку покушения, поэтому единогласно было решено не подвергать её жизнь опасности. — Вот как, — хмыкнул Жан. — Выходит, мы зря сюда явились? — Нет, вовсе нет. Вам предстоит побывать в роли телохранителей доверенного лица королевы. — А подходящих для этой работы ребят из Военной полиции не нашлось? Данная фраза прозвучала довольно-таки бестактно, что подтвердил командор, бросив на парня не грозный, но укоризненный взгляд. — Ханджи Зоэ поручилась за вас, — сказал мужчина, — причём освободила от других не менее важных обязанностей, так что, думаю, было бы неправильно допустить, чтобы вы потратили своё время зря. Да и сам советник королевы вряд ли откажется от дополнительной защиты в лице двух лучших представителей Разведкорпуса, ведь, учитывая напряжённую политическую обстановку, нет никакой гарантии, что всё пройдёт гладко. — Пожалуй, вы правы, сэр, — согласно кивнул Жан, польщённый словами командора. «Всё-таки ужасно приятно осознавать, что тебя, по сути, ставят в один ряд не только с Микасой, но и с тем же капитаном Леви, например», — подумал он. — Можете положиться на нас, — подхватила Аккерман. — Мы не подведём. Со стороны командора последовал одобрительный кивок. — В таком случае следующие сутки можете посвятить отдыху. Когда станет известно точное время начала переговоров, я вызову вас к себе, и мы обсудим все детали. Договорились? Жан и Микаса поднялись со своих мест и отдали честь, практически в унисон произнеся: «Так точно, сэр!» Затем они поспешили было удалиться, но командор окликнул их у выхода. — К слову, завтра состоится празднование очередной годовщины возвращения стены Мария, так что непременно примите участие в готовящемся мероприятии, — немолодое лицо мужчины вдруг преисполнилось уважением и гордостью, — ведь вы одни из тех героев, что отважно бились за Шиганшину. Это, прежде всего, ваш праздник. — Думаю, мы проявим неуважение к нашим погибшим товарищам, если пропустим столь значимое мероприятие, — отозвался Кирштейн с улыбкой, таящей в себе едкую горечь печали. Микаса промолчала, но её бледное лицо тронула такая же улыбка.***
Праздничный вечер проходил неплохо. Поначалу Жан думал, что им непременно завладеет то гнетущее чувство, возникающее при мысли о том ужасном дне. Всё-таки не привык он пребывать в праздном расположении духа — тем более на трезвую голову, — когда ему не понаслышке известно, какой высокой ценой солдатам достаются победы. Но нет, на этот раз негативные думы нисколько не обременяли его разум. Может, на него влияла непринуждённая обстановка, наполненная звуками вольного и беспечного веселья. А может, то была «вина» его напарницы, образ которой мало кого мог оставить равнодушным. Если в его паршивой жизни и существовали моменты, ради которых стоило выдержать все испытания, то это был один из них. Этим вечером Жану посчастливилось лицезреть Микасу не в стандартной униформе (на её шее даже проклятый красный шарфик отсутствовал, а это уже являлось чем-то из ряда вон выходящим). Лёгкое ситцевое платье: оно сидело на ней превосходно, подчёркивая подтянутую женственную фигуру в самых нужных местах, а в совокупности с едва заметным румянцем на щеках и застенчивым взглядом девушка становилась до умопомрачения милой и очаровательной. Не переставая любоваться ею, парень думал, что обязательно должен поблагодарить одну добрую женщину-лейтенанта из Военной полиции, что не только раздобыла для Микасы наряд, но и в беспрекословном порядке заставила её надеть его. Эмоциональное же состояние Микасы разительно отличалось от того, в коем пребывал её спутник. Весь вечер она недоумевала, почему вообще согласилась облачиться в это дурацкое платье. Но из себя её выводил отнюдь не этот аспект. Девушка буквально чувствовала его кожей. Чужой взгляд. Он непозволительно нагло скользил по ней, обрисовывая каждый изгиб её тела, будь то обнажённые до колен ноги или плечи, подпоясанная талия или целомудренно выступающая из неглубокого декольте грудь. — Жан, — не выдержала в конце концов она. — Что? — Прекрати. — Прекратить что? — Смотреть на меня так. Понимая, что прикинуться дурачком вряд ли получится, Кирштейн выставил ладони в примирительном жесте. — Ладно, хорошо. Больше не буду. «Наверное…» — Прости, — после непродолжительной паузы добавил он, — но я ничего не могу с собой поделать. Ты красивая… Очень. Стоило Микасе полностью осмыслить адресованный ей комплимент, как лицо её предательски вспыхнуло. Взглянув на парня, она ещё сильнее сконфузилась, ибо донельзя серьёзный вид оного не давал ни малейшего шанса опровергнуть, что вышесказанное — не шутка. — Жан, ну зачем? Мы же условились, что… — …останемся друзьями, я в курсе, — нарочито сухо подтвердил он. — Но разве я не имею права сделать заслуженный комплимент своей подруге? — Имеешь, — тихо пробурчала она, отведя глаза. — К слову, ты… как будто смелее стал, что ли. Я тебя с трудом узнаю порой. — А может, ты просто никогда и не знала меня настоящего, — парировал собеседник с усмешкой. Микаса как-то отрешённо помотала головой и, вновь встретившись взглядом с Жаном, открыто признала: — Пожалуй, да, не знала. Чёрт возьми, эта девушка продолжала сводить его с ума. Да, она категорически отрицала возможность их отношений, но и признаков прежнего безразличия не проявляла. Могло показаться, что всё дело в банальной жалости, выражающейся в натужной дружбе, но нет, определённо было что-то ещё. Она запуталась в своих чувствах — сейчас Кирштейн отчётливо это видел, а потому решил прибегнуть к выжидательной тактике. Было бы глупо и неправильно пытаться оказывать на Микасу давление, так что он предпочёл отдать свою судьбу в её руки: либо она сделает его счастливым, ответив взаимностью, либо безжалостно вырвет сердце с корнем, оставив незаживающую рану, с которой он будет доживать свой короткий век в привычном гордом одиночестве. — Что скажешь насчёт того, чтобы сходить в ресторан к Николо? — резко сменил тему Жан, дабы сбавить градус неловкости. — Ты, вроде, была не против…***
Время близилось к полуночи. Жан долго бесцельно слонялся по улицам, прежде чем оказаться на площади, откуда до слуха то и дело доносились бодрые музыкальные мотивы. Языки пламени большого костра, вокруг которого танцевали мужчины и женщины, подёргивались в такт музыке, запуская к вершинам близстоящих домов маленькие огоньки, мгновенно тающие в ночной мгле. Под каким-то невнятным предлогом Микаса лишила его своей компании, убедительно попросив не задавать никаких вопросов, так что совместный визит к марлийскому повару был отложен до лучших времён. Парень не испытывал обиды, скорее был немного удручён внезапным «бегством» девушки. Он не исключал, что всему виной являлась его пресловутая прямолинейность, которая в очередной раз попросту спугнула её. Прямо как дикую кошку, наотрез отказывающуюся принимать чужую заботу: стоит попытаться проявить к ней ласку, как она выпустит свои наточенные коготки и, наградив нарушителя личного пространства отметинами в виде кровавых царапин, пустится наутёк. Это нелепое сравнение заставило Кирштейна усмехнуться. Кошка… Гибкая и изящная, умеющая держаться гордо и достойно, но донельзя зависимая, несмотря на то, что сама этого толком не осознаёт. Микаса привыкла быть такой, привыкла, что человек, внимание которого она тщетно жаждет завоевать, не видит в ней хрупкую девушку, имеющую определённые слабости и страхи. Названная сестра и живой щит — с этими ролями она готова безоговорочно мириться, лишь бы оставаться рядом с Йегером. Да что там, ради него она и жизнью своей пожертвует. Причём сделает это не колеблясь ни секунды. И даже если в её сердце когда-нибудь всё же найдётся место для него, рядового Кирштейна, повлиять на такой расклад он и тогда будет не в силах. «Глупая девчонка», — с иронией заключил парень, безучастно глядя на происходящее. — Хорошо здесь, правда? Голос был женским, однако это не помешало ощущению сильнейшего дежавю настигнуть Жана, привести в растерянность. Сначала он замер, а затем до того порывисто обернулся, что близко стоящая к нему девушка непроизвольно отпрянула. — Присцилла? Что ты здесь… — Развлекаюсь, как и все остальные, — широко заулыбалась та. — Я давно заметила тебя. Раз сто рукой тебе махала, но ты не реагировал. Присцилла демонстративно насупилась, намекая, что это её очень задело. Парень как-то рассеянно потёр ладонью шею, виновато пролепетав: — Эм, прости, я задумался просто немного. — То-то ты стоишь тут как истукан битый час, — девушка покачала головой и взяла его под руку. — Идём уже танцевать. У меня как раз нет подходящего партнёра. Кирштейн и слова не успел вымолвить, как она потянула его за собой, да так шустро и уверенно, что он не рискнул хоть как-то воспротивиться. Оказавшись в толпе танцующих, Присцилла стала лицом к парню и совершенно беззастенчиво положила его правую руку себе на талию. Будучи вконец обескураженным от столь смелых действий своей назойливой знакомой, Жан нервно улыбнулся и довольно неумело, но аккуратно закружил её в танце. Поскольку он даже не мог припомнить, чтобы ему выпадала возможность с кем-то потанцевать, следовать музыкальному ритму было крайне затруднительно. К счастью, никто не стремился строго соблюдать правила — это позволило парню быстро освоиться и избавиться от скованности (всё-таки человеку, способному управлять УПМ, оплошать в каких-то танцах было бы непозволительной роскошью). Вдоволь натанцевавшись, изрядно запыхавшаяся парочка наткнулась на торговую лавку, где бесплатно предлагали отведать привезённые из-за моря вина самых разных сортов. Жан вознамерился было отказаться, ибо изначально не планировал увлекаться алкоголем — в присутствии Микасы сие казалось ему делом неприличным, — однако Присцилла, к его удивлению, принялась настаивать, дескать, в честь такого грандиозного праздника выпить необходимо. В итоге парень долго не сопротивлялся, решив, что ничего не потеряет, если позволит себе немного расслабиться. Примерно через полчаса вино таки знатно ударило ему в голову: мысли слегка начали путаться, а настроение вдруг поднялось до такой степени, что компания в лице Присциллы не только перестала его напрягать, но и доставляла немало удовольствия. Девушка без умолку болтала обо всём и ни о чём, а он с притворно-сосредоточенным видом слушал её, то и дело расплываясь в простодушной улыбке да энергично кивая. Через слово улавливая смысл произносимых ею фраз, парень отложил в памяти, что она счастлива быть здесь, на Парадизе, что ввиду своей альтруистической натуры она готова приложить все силы, лишь бы не допустить геноцида. Он не единожды хвалил её за самоотверженность, невольно осознавая при этом, что она ему всё больше импонирует. Хотя изначально Присцилла и у него вызывала смешанные чувства: вроде бы приятная девушка, но интуиция упорно улавливала в её поведении что-то неестественное, почти фальшивое. Но, по-видимому, алкоголь настолько затуманил его разум, что всякий скептицизм в отношении этой марлийки испарился. Они сидели на деревянных строительных балках, сложенных у стены кирпичного здания штаба, когда Жан ни с того ни с сего выдал: — А ты красивая. Щёки девушки, украшенные россыпью едва заметных веснушек, зарделись. Она изумлённо заглянула в лицо собеседнику, и тот впервые чётко разглядел, что радужка её глаз отливает тёмным изумрудом. Не серебром, таким привычным, манящим и притягательным. Таким… обжигающе холодным. — Не ожидала услышать от тебя комплимент, — улыбнулась Присцилла, смущённо потупив взгляд и заправив за ухо прядь волос. — Спасибо, мне очень приятно. — Обычно я адресую комплименты только одной девушке, — зачем-то ляпнул Жан, — но она отказывается их принимать. Парень задумчиво уставился на этикетку зажатой в руке бутылки, поэтому не увидел, как лицо Присциллы на мгновение исказилось гримасой недовольства. — Неужто речь идёт о Микасе Аккерман? — Как ты догадалась? — без всякого удивления. — Я умею подмечать детали. — М-м, вот как, — протянул Кирштейн и отпил немного вина из горла. — У меня вечно всё на лице написано. Дабы придать себе более беспечный вид, Присцилла чуть подалась корпусом назад и опёрлась ладонями о деревянную поверхность. — И почему же ты не пришёлся ей по нраву? — Кое-кто наверняка сказал бы, что я рожей не вышел. — И это было бы наглой ложью! — возразила собеседница, на что парень молча ухмыльнулся. Присцилла, поняв, что смутила его, кокетливо склонила голову набок. — Поверь, эта Микаса многое теряет, отвергая такого незаурядного парня как ты. — Ну, на то у неё есть свои причины, — пожал плечами Жан. — Да и что во мне незаурядного? Ты ведь знаешь меня всего пару дней, а это значит, что твои суждения могут быть ошибочными. Марлийка спрыгнула с балок на землю и вплотную приблизилась к парню. — Я привыкла доверять своему чутью, — полушёпотом проговорила она и осторожно дотронулась рукой до его щеки, — и сейчас оно мне говорит, что ты по природе своей умён, вежлив и добр, а ещё… ужасно мил и привлекателен. Жан застыл в изумлении. Присцилла безотрывно смотрела на него снизу вверх обескураживающе томным взглядом. Губы девушки оказались до того близко, что парень почувствовал, как её тёплое дыхание касается кожи, по-странному пробирает до мурашек. Пока в его охмелевшем мозгу формировалась мысль о том, приемлемо ли происходящее, поцелуй состоялся: он был лёгким, но настойчивым, ждущим взаимности. И Кирштейн, поддавшись секундному порыву, уже сам прильнул к чужим устам в нежном поцелуе, который вскоре стал перерастать во что-то большее, более страстное. Присцилла обвила его шею руками, сильнее прижалась грудью к крепкому мужскому торсу, как бы намекая, что не нужно останавливаться, однако сии манипуляции произвели обратный эффект: будто придя в себя, парень взял девушку за плечи и вынудил её отстраниться. — Что не так? — спросила она, искренне не понимая, почему Жан вдруг воспротивился желанию продолжать то, что они начали. — Нам не стоит этого делать. Если голос прозвучал достаточно твёрдо, то взгляд выдавал растерянность, почти испуг; его грудь вздымалась часто и взволнованно, а руки, всё ещё удерживающие девушку, слегка дрожали. — Только не говори, что я тебе не нравлюсь, — насупилась Присцилла. — Нет, дело не в этом, просто… — Проблема в твоей подружке? — упоминая Микасу, она даже не попыталась скрыть пренебрежительные нотки. — Неужто ты готов оставаться преданным ей, даже несмотря на то, что она плюёт на твои чувства? — Она здесь ни при чём. Жан хоть и не разозлился, но сделался мрачным настолько, что девушка без каких-либо уточнений усвоила — критиковать Микасу не стоит, ибо он этого не оценит от слова совсем. — Тогда я вообще ничего не понимаю, — буркнула она. Вытянутое лицо собеседника украсила снисходительная полуулыбка. Он отпустил Присциллу и, тяжело вздохнув, снова взял в руки ранее отставленную в сторону бутылку со скудными остатками её содержимого. — Видишь ли, поступая подобным образом, я чувствую себя конченым подлецом, — наконец пояснил Жан. — Мои, так сказать, моральные принципы таковы, что я не могу столь просто, без необходимых на то чувств, целовать девушку, с которой к тому же едва знаком. Я считаю, это неправильно. Переваривая вышесказанное, марлийка скрестила руки и с минуту в упор смотрела на Кирштейна, который не упустил возможности пригубить вино. — Ага, — протянула она, — выходит, ты не приемлешь близости, если та не основана на глубокой взаимной привязанности? Даже если эта близость представляет собой безобидный поцелуй? — Я делал это из любопытства, а потому поступил отвратительно по отношению к тебе. — Но ведь… инициатором была я. — Это ничего не меняет. Конечно, будь я трезв, то вообще не допустил бы этого. Не хило оторопев, Присцилла сначала похлопала ресничками, а затем упёрла руки в бока и со свистом выдохнула. — Вот уж не ожидала я, что встречу солдата-элдийца, который будет строить из себя высоконравственного джентльмена, — прыснула она, явно отказываясь верить услышанному. — И знаешь, что я думаю: ты либо наивный дурак, либо… да, ты именно что глупый, наивный дурак. — Честно говоря, я рассчитывал увидеть немного другую реакцию, — усмехнулся Жан без тени обиды. — Но мне понятно твоё негодование. — Ещё бы! — фыркнула Присцилла возмущённо. — Это же полный… нонсенс. Где это видано, чтобы человек, за которым буквально по пятам следует смерть, добровольно отказывался от того, что может привнести в его жизнь хоть каплю положительных эмоций? Какой смысл блюсти приличия и верность своим принципам, если завтрашний день может не наступить? — Какой смысл задавать такие вопросы наивному дураку? Разведя руками, он простодушно улыбнулся, и девушка безнадёжно покачала головой. Впрочем, пусть суждения этого паренька — элдийца! — и казались ей до невозможности абсурдными, но отчего-то взволновали и тронули до глубины души. — Странный ты всё-таки парень, Жан Кирштейн.